Курчатов ЖЗЛ - Раиса Кузнецова

По прибытии сотрудников в Лабораторию № 2 они сразу же включались в работу и трудились без выходных, по 18–20 часов в сутки. Пока не было лабораторных корпусов, элементарных бытовых условий, установок и оборудования, использовали всё, что могло быть полезным. Так, Б. В. Курчатов с В. П. Константиновой, ставя первые опыты с целью получить нептуний, а затем плутоний, помещали источник в обыкновенную бочку с водой[456], а рабочий стол начальника лаборатории ночью становился местом сна одного из сотрудников[457]. Об этом периоде Курчатов вспомнил на сессии ВС СССР в 1958 году: «Мы начали работу… в тяжелые дни… войны, когда родная земля была залита кровью, когда разрушались и горели наши города и села, когда не было никого, кто не испытал бы чувство глубокой скорби из-за гибели близких и дорогих людей. Мы были одни. Наши союзники — англичане и американцы, которые в то время были впереди нас… вели свои работы в строжайших секретных условиях и ничем нам не помогли»[458]. О колоссальной разнице условий работы советских и западных создателей атомного оружия не приходится и говорить.

Курчатов понимал, что быстрый успех невозможен без привлечения к научно-исследовательским и опытно-конструкторским работам высококвалифицированных специалистов. 20 марта 1943 года в записке М. Г. Первухину он запросил участия в атомном проекте ученых с мировой известностью Л. Д. Ландау и П. Л. Капицы, предполагая возложить на первого проведение теоретических расчетов взрывного процесса в урановой бомбе. «Представляется возможным, — заметил он, — теоретически рассмотреть процесс протекания взрыва… Эта трудная задача могла бы быть поручена проф. Л. Д. Ландау, известному физику-теоретику, специалисту и тонкому знатоку аналогичных вопросов»[459]. Капице он намеревался поручить «консультирование вопросов разделения изотопов и конструирования соответствующих машин»[460]. Препятствием было то, что оба ученых считались «неблагонадежными»: Ландау побывал в заключении по политическим обвинениям, а Капица долго жил и работал в Англии. Поэтому привлечение обоих к работам строгой секретности и особой важности («сс/ ов») было чрезвычайно сложным делом.

24 ноября 1944 года Курчатов обратился по этому вопросу к самому Л. П. Берии. Прося привлечь к работам еще и сотрудника ЛФТИ Л. А. Арцимовича, он характеризовал его как очень способного физика, лучшего в Союзе знатока электронной оптики[461]. О Капице он написал следующее: «блестящий инженер, конструктор и организатор». А о Ландау — что он «является одним из наиболее глубоких, талантливых и знающих физиков-теоретиков Советского Союза»[462]. С Капицей вопрос был решен быстро, с Ландау дело затянулось. Считая его участие абсолютно необходимым, Курчатов проявил огромное упорство, настойчивость и даже дипломатические способности.

18 декабря 1945 года Курчатов в письме Берии писал: «Выполнение ряда работ… продвигалось бы значительно успешнее, если бы в них принимал участие профессор, доктор физико-мат[ематических] наук Лев Давидович Ландау, завед[уюший] теор[етическим] отделом Института физических проблем Академии наук СССР. Проф. Л. Д. Ландау — крупнейший физик-теоретик нашей страны. Обращаюсь к Вам с просьбой разрешить Лаборатории № 2 привлечь проф. Л. Д. Ландау к теоретической разработке указанных выше вопросов и к участию в заседаниях Лабораторного семинара»[463]. Настойчивость Курчатова увенчалась успехом лишь в 1946 году, когда Ландау во главе группы физиков занялся расчетами мощности атомного взрыва.

Курчатова заботило не только комплектование своего института. Он смотрел в будущее, рассматривая проблему научных кадров как важное перспективное направление государственной политики в области освоения атомной энергии. В феврале 1945 года по его предложению ГКО принял постановление № 7572 «О подготовке специалистов по физике атомного ядра» на вновь организуемых специальностях в Ленинградском государственном университете (ЛГУ), Ленинградском политехническом институте (ЛПТИ), Московском институте тонкой химической технологии (МИТХТ)[464].

Первые корпуса Лаборатории № 2, разместившиеся на северо-западе Москвы, на окраине бывшего Ходынского поля, когда-то служившего армейским стрельбищем для военных лагерей, были готовы к лету 1944 года. Курчатов сам выбирал это место, осматривая его вместе с М. Г. Первухиным и С. А. Балезиным[465]. Первухин вспоминал: «Подыскивая необходимые помещения, мы с Игорем Васильевичем осмотрели недостроенные здания Института Экспериментальной медицины в Покровско-Стрешневе. В одном из корпусов, подведенном под крышу, было решено организовать основную Лабораторию по ядерной физике. В течение, примерно, года этот корпус был закончен строительством и оборудован необходимой аппаратурой. Вся территория бывшего института экспериментальной медицины была закреплена за Лабораторией Курчатова. В соседнем здании, которое позднее также было достроено, была создана лаборатория по диффузионным методам разделения изотопов урана, руководство которой было поручено И. К. Кикоину[466]. Несколько позднее к работам по атомной проблеме был привлечен физик, ныне академик, Л. А. Арцимович, который взялся за разработку электромагнитного способа разделения изотопов урана. В решение этой задачи вскоре активно включился профессор Д. В. Ефремов, который был тогда заместителем наркома электротехнической промышленности».

По акту от 21 июля 1944 года отдел городских земель Мосгорисполкома в соответствии с правилами застройки предоставил Курчатову как землепользователю для строительства и дальнейшей эксплуатации земельный участок, состоящий из владений Покровского-Стрешнева в границах, обозначенных на приложенном к акту Генеральном плане. Землепользователь обязывался «поддерживать в должном порядке и чистоте и сам участок, и прилегающие к нему улицы и проезды, провести инвентаризацию всех зеленых насаждений и высадку новых, устроить тротуары». Подпись Курчатова на акте подтвердила, что он вступил в права землепользователя. С того дня в его распоряжении находился участок площадью 126,9 гектара земли, в том числе два гектара сосновой рощи. Каждое дерево в инвентаризационной ведомости записано за своим номером. Всего в роще значилось 300 сосен, из них 12 деловых, остальные — дровяные.

По воспоминаниям старожилов-курчатовцев, территория представляла собой огромный участок разделенного оврагом на две части чистого поля, обрамленного с одного края упомянутой рощей. По полю гулял ветер, кое-где шелестела высохшая трава. Чтобы закрепить за собой отведенную территорию, землепользователь обязан был превратить пустырь в парк. И Курчатов решил вписать все будущие зеленые насаждения в архитектурный ансамбль своей лаборатории, превратив ее в лесопарковую зону.