Священная охота - Буджолд Лоис Макмастер

Фара, слушавшая всё это, стиснув зубы, открыла рот, чтобы заговорить, но Венсел поднял руку, а его губы сложились в беззвучный приказ, отданный колдовским голосом. На этот раз Ингри смог ощутить, как заклятие — вместе с её собственными страхом и гневом — заткнуло, словно кляп, рот Фаре. Губы женщины дрогнули и сжались в тонкую линию, но глаза горели яростью.

— Ради чего? — прошептал Ингри. «Он же просвещает нас не просто так, в этом я уверен». Теперь, в ретроспективе, Ингри ясно видел, что Хорсривер уже давно готовит его к чему-то.

Венсел заколебался, потом с болезненным кряхтением выпрямился, повернулся и выплюнул в темноту сгусток крови. Металлический запах коснулся ноздрей Ингри. Граф взглянул на почтительно приблизившихся грумов, которые закончили возиться с лошадьми.

— Нужно развести костёр. И приготовить еду, пожалуй. Надеюсь, они захватили достаточно припасов. Ради чего, спрашиваешь ты? Скоро увидишь.

— Могу ли я ожидать, что останусь в живых? — Ингри взглянул на Фару.

«Останемся в живых мы оба…»

Губы Венсела тронула усмешка.

— Можешь. — Поднявшись, он растворился в пахнущей хвоей темноте.

Ингри так и не понял, что означала последняя реплика графа: то ли пророчество, то ли разрешение.

Хорсривер разбудил Ингри в предрассветных сумерках; граф сам подбрасывал в костёр сучья, чтобы развести яркий огонь. Все путники спали, не раздеваясь; грумы, по-видимому, должны были свернуть лагерь и отвести в конюшню усталых лошадей. Ингри и Фаре оставалось только натянуть сапоги и позавтракать чёрствым хлебом с сыром, радуясь тому, что им хотя бы дали по кружке горячего чая.

Как заметил Ингри, предназначенные для них пони были не особенно нагружены. В седельных сумках оказалась еда, которой должно было хватить на день, и овёс для лошадей, но большую часть запасной одежды, в основном принадлежащей Фаре, и всё, что могло бы потребоваться для ночлега, должны были увезти с собой грумы. Это встревожило Ингри, хоть он и не стал делиться своими опасениями со всё ещё лишённой голоса принцессой.

Сквозь ночной туман, оседавший каплями на ветвях деревьев, начали пробиваться серые лучи рассвета. Фара дрожала от холода и сырости, когда Ингри подсаживал её на коренастую вороную лошадку с коротко подстриженной гривой и белыми чулками на ногах. Хорсривер довольно неуклюже привязал древко знамени, расположив его горизонтально, к своему стремени. Вскочив в седло, он взмахом руки велел Ингри и Фаре следовать за собой: как он и распорядился накануне, в полном молчании. Ингри оглянулся на грумов. Старший из них встревоженно смотрел вслед всадникам, а младший уже снова завернулся в одеяло, рассчитывая поспать ещё немного в тепле.

Хорсривер двинулся в ложбину между двумя холмами — сначала путники ехали по дороге, потом по протоптанным оленями тропам. Ингри, скакавшему последним, всё время приходилось уворачиваться от низко нависших ветвей. Тропа сузилась так, что сучья со скрипом царапали его кожаную одежду, как когти хищника. Копыта лошадей шуршали опавшими листьями, иногда скользя по скрытой ими грязи.

Разгорающийся день заставил мягкий занавес тумана подняться, и стволы берёз стали чётко видны — казалось, они впитали в себя белизну тумана. Бледно-голубая чаша безоблачного неба обещала тёплый день. На всадников и коней напали кусачие чёрные мошки, и лошади принялись взбрыкивать, пытаясь избавиться от мучителей. Когда Хорсривер завёл их в лощину, из которой не оказалось выхода, так что путникам пришлось возвращаться по своим следам, Ингри понял, что как бы хорошо граф ни знал эти места раньше, теперь всё неузнаваемо переменилось.

«Так насколько давно?..»

Выбравшись из лощины, всадники стали подниматься по склону следующего хребта.

Хорсривер продвигался вперёд медленно, но безостановочно. Проведя в дороге несколько часов под палящим солнцем, путники остановились у чистого источника, чтобы напоить и покормить лошадей, дать им отдых и отдохнуть самим. В рассеянном солнечном свете жёлтые листья падали на гладкую, как стекло, поверхность маленького пруда. Не все деревья ещё облетели, и их кроны скрывали окрестности. Хорсривер поднялся на вершину холма и долго смотрел вдаль. То, что он увидел, явно удовлетворило его, поскольку, спустившись, он тут же приказал Фаре и Ингри садиться в сёдла.

«Мы на землях Йяды», — догадался Ингри. Он не был уверен, когда именно они пересекли границу её владений; может быть, это случилось вблизи их последнего лагеря. Окрестности внезапно вызвали в нём острый интерес, и он даже готов был простить лесу чёрных мошек. Эти земли нельзя было назвать обширным поместьем, хотя, если бы их растянуть на равнине, подумал Ингри, они по площади не уступили бы небольшому графству. Горы и ущелья, дикие и каменистые, были трудны для передвижения; их красота скорее потрясала, чем очаровывала.

«Да, такова и Йяда».

Разум Ингри всё время ощущал отсутствие Йяды, как язык ощупывает болезненную пустоту на месте вырванного зуба. Всё, что Ингри обнаруживал в себе, было пламенным вторжением Хорсривера. Молчаливая свита короля, состоящая всего из двух человек, казалась Ингри позабытой богами.

Солнце клонилось к горизонту, когда, проехав по очередному ущелью и свернув налево, путники неожиданно оказались на открытой возвышенности. Натянув поводья, они стали оглядывать открывшуюся им картину.

Крутые зубчатые отроги окружали долину примерно двух миль в ширину и четырёх — в длину, ограничивая её в дальнем конце скальной стеной. Долина была плоской и ровной, как поверхность озера. Ближе к возвышенности, с которой смотрели Хорсривер и его спутники, росли высокая трава и пожелтевшие камыши — наполовину высохшее болото. Дальше несколько корявых дубов стояли как часовые на опушке тёмного и густого леса. Даже в разгар листопада косые лучи садящегося солнца не могли проникнуть в эту чащу. Несмотря на то что Ингри от деревьев отделяло достаточно большое расстояние, исходящие от них миазмы несчастья заставили его отшатнуться.

Ингри в ужасе резко втянул воздух и с усилием оторвал взгляд от дубов. Только тут он заметил, что Хорсривер пристально смотрит на него.

— Чувствуешь, да? — поинтересовался граф.

— Да. — «Но что? Что я чувствую?» Будь он волком, решил Ингри, шерсть на нём встала бы дыбом.

Хорсривер спешился и отвязал от стремени древко знамени. Он бросил быстрый неодобрительный взгляд на свою жену, и Фара, смотревшая на него широко открытыми глазами, сгорбилась и потупилась. Хорсривер покачал головой; этот жест, будь в нём больше чувства, выражал бы отвращение; сделав несколько шагов вперёд, Хорсривер вручил знамя Ингри.

— Подержи пока. Я не хочу, чтобы оно упало.

Левое стремя Ингри имело металлический упор для копья; он поднял знамя и вставил древко в предназначенное для него углубление, потом перехватил поводья правой рукой. Его лошадь была слишком усталой, чтобы доставить ему какое-нибудь беспокойство. Хорсривер снова вскочил в седло и знаком приказал Ингри и Фаре следовать за собой.

Тропа зигзагом вела вниз сквозь редкий подлесок. Оказавшись в долине, Ингри был вынужден спешиться, передать знамя Хорсриверу и мечом проложить проход сквозь заросли ежевики высотой в человеческий рост; растения, казалось, обладали не шипами, а острыми клыками. Некоторые их них проткнули даже его кожаную одежду, и продвижение Ингри оказалось отмечено каплями крови из царапин. Добравшись до высохшего болота, Хорсривер снова спешился и развернул знамя.

Древняя бечёвка рассыпалась от первого же прикосновения ножа, и хрупкий холст с шуршанием развернулся. На выцветшей ткани, сотканной из волокон крапивы, стал виден герб дома Хорсриверов — бегущий белый жеребец на зелёном поле над тремя волнистыми синими линиями; в угасающем свете дня это было скорее похоже на серого коня на сером поле над серой рекой, исчезающей в тумане… На этот раз Хорсривер заставил Фару взять знамя. Он пробормотал несколько слов, которые Ингри едва расслышал и совершенно не понял, однако новый тёмный поток, хлынувший от Хорсривера к Фаре, он ощутил. Спина молчаливой — не по своей воле — Фары выпрямилась, словно закованная в латы, подбородок поднялся; только в глазах всё так же плескался немой ужас.