Впереди — Днепр! - Илья Маркин

Дружески переругиваясь и обмениваясь колкостями, Бочаров и Савельев один за другим обсуждали эти варианты, но и ни к каким определенным выводам придти не могли.

В тринадцать часов поступило первое тревожное донесение: до сотни фашистских танков с пехотой бросились в атаку вдоль автомагистрали. Через несколько минут стало известно, что противник возобновил наступление северо-восточнее Белгорода. Это было второстепенное направление, где за пять суток боев немцам удалось всего лишь форсировать Северный Донец и создать на его левом берегу, непосредственно у Белгорода, небольшой плацдарм.

— Все ясно, — воскликнул Савельев, прочитав последнее донесение. — Подтягивают резервы, тылы и готовятся к продолжению наступления на прежних направлениях.

— Похоже, — согласился Бочаров и поспешно встал, увидев входившего в комнату Хрущева в бархатистом от пыли комбинезоне и в такой же насквозь пропыленной полевой фуражке.

— Что нового? — пожав руки полковникам, спросил Хрущев и подошел к расстеленной на столе оперативной карте.

— В двенадцать тридцать противник возобновил наступление вдоль автомагистрали и северо-восточнее Белгорода, — неторопливо, отчетливо выговаривая каждое слово, доложил Савельев. — На главном направлении в атаке участвует до ста танков, у Белгорода силы атакующих пока не установлены, но, очевидно, действуют все те же три танковые и две пехотные дивизии.

— Вчера на автомагистрали противник имел ограниченные успехи, позавчера — ограниченные, а сегодня передохнул и снова решил попытаться атаковать, — вполголоса проговорил Хрущев, водя карандашом по карте, — логично это, товарищ Савельев, или нелогично?

— И логично, и нелогично, — потупясь под пристальным взглядом Хрущева, уклончиво ответил Савельев.

— А как вы думаете, товарищ полковник? — стремительно взглянул Хрущев на Бочарова.

— С точки зрения упрямства логично, а если рассуждать здраво, то… — стараясь и не обидеть Савельева и высказать то, что думал, замялся Бочаров.

— То это значит лезть на рожон, — договорил Хрущев и, опять взглянув на густо покрасневшего Савельева, спросил Бочарова:

— Как вы думаете: верна пословица, что если налетчик не прорвался в дверь, то он будет лезть в окно?

— Да, вообще-то, конечно. Не прошел прямо — иди в обход.

— Вот именно, именно, — морща широкий лоб, задумчиво проговорил Хрущев. — Умный генерал Манштейн, а прет напролом. Или Гитлер давит немилосердно, или что-то ещё. Дверь-то на этот раз наглухо закрыта. А Манштейн не ищет окна.

— Разрешите, товарищ генерал, — робко спросил Савельев, услышав гудок телефона.

— Пожалуйста, — разрешил Хрущев, склоняясь над картой.

Бочаров, не отрываясь, смотрел, как карандаш Хрущева медленно, с короткими задержками, полз вдоль линии фронта от коричневой ленты магистрали на запад, потом назад к магистрали, на восток, к Прохоровке и дальше, вниз к Белгороду.

— Что? — отрывисто спросил Хрущев Савельева.

— До пятидесяти танков с пехотой атаковали в районе «Красный Октябрь».

— Это под Прохоровкой? — с явной заинтересованностью спросил Хрущев.

— Так точно!

— А может это и есть окно? — вновь склонясь над картой, проговорил Хрущев, и в его негромком, усталом голосе Бочаров уловил удивительно радостные нотки. В первый момент он не понял их значения, но, глядя, как острие карандаша Хрущева все ходит и ходит около Прохоровки, Бочаров замер. Это же было то самое, о чем они спорили и что искали с Савельевым. Это был ответ на мучительный вопрос о замыслах противника.

— А что перед Орловским плацдармом? Есть какие-нибудь новости? — оторвался от карты Хрущев.

— Сведения самые общие, — потупясь, проговорил Савельев, — ударные группировки и Западного и Брянского фронтов к наступлению готовы. Но точно, когда и какие силы будут наступать, мы не знаем.

— Как же так? — нахмурился Хрущев. — В штабе Брянского фронта есть наш представитель. Что же он там делает?

— Вчера под вечер вылетел на У-2 к нам с докладом, но…

— И самолет был сбит?

— Нет. Пилот ушел от «Мессершмидта». — Приземлился восточнее Курска. Но сам пилот и наш майор Коновалов тяжело ранены и сейчас лежат в госпитале Центрального фронта.

— Вот досада, — с горечью проговорил Хрущев и одобрительно воскликнул, — а пилот молодец! На тихоходном «кукурузнике» ушел от скоростного истребителя! Молодец! Надо послать кого-то потолковее в штабы Брянского и Западного фронтов. Все выяснить, уточнить и подробно доложить. Обязательно побывать в третьей, шестьдесят третьей и одиннадцатой гвардейской армиях. Это ударные группировки, и от их действий многое зависит.

— Ясно, Никита Сергеевич.

— А не могли бы вы слетать, Андрей Николаевич? — обратился Хрущев к Бочарову.

— С удовольствием, Никита Сергеевич, — горячо отозвался Бочаров, — это и важно и очень интересно.

— Вот и добре. Я поговорю с Решетниковым А сейчас пойду умоюсь, до костей пропылился, — улыбаясь, сказал Хрущев и, уходя, добавил:

— Внимательно следите за обстановкой, товарищ Савельев, особенно на Прохоровском направлении.

В штабе 63-й армии Брянского фронта, куда под вечер 10 июля прилетел Андрей Бочаров, было тихо и безлюдно. Все командование армии еще на рассвете выехало в войска, и самым большим начальником в штабе, как сказал Бочарову оперативный дежурный, оставался заместитель начальника оперативного отдела подполковник Гавриков.

«Не тот ли Гавриков, что в академии учился? — подумал Бочаров, торопливо шагая к землянке командарма, где безвыходно дежурил подполковник. — Едва ли. Он же увлекался журналистикой и собирался изменить военной профессии».

Но сомнения Бочарова оказались ошибочны. Заместитель начальника оперативного отдела оказался тем самым Гавриковым, который поступил в академию имени Фрунзе в год выпуска Бочарова и был известен своими статьями и очерками в военных газетах и журналах. Он сидел за обширным столом командующего над ворохом бумаг и хрипло, с явным недовольством в голосе с кем-то говорил по телефону.

— Подождите минуточку, — едва взглянув на Бочарова, торопливо бросил он и продолжал телефонный разговор. — Постойте, постойте. Да не спешите. Вот так… Теперь ясно. Сколько машин пришло? Девятнадцать. А где остальные? Так что у вас саперов нет мостик восстановить? Давно бы и послали. Подождите, звонит второй телефон.

Он схватил изящную белую трубку второго телефона и, старательно прижимая ее к уху, мягко, с заметным волнением ответил:

— Подполковник Гавриков. Так точно. Командующий и начальник штаба в дивизиях. Так точно! Все готово, ждем сигнала. Есть! Как приедет, доложу.

Он положил белую трубку, что-то быстро записал в тетрадь и вновь строго и сердито заговорил по первому телефону.

— Бросьте кивать на обстоятельства! Никаких оправданий! К вечеру все должно быть на месте. Не к утру, повторяю, не к утру, а к вечеру…

Слушая Гаврикова, Бочаров и узнавал и не узнавал того совсем молоденького старшего лейтенанта с цепкими, изучающими глазами и, видимо, врожденной привычкой о всем дотошливо расспрашивать, изводя собеседника бесконечным множеством самых неожиданных вопросов. Он заметно раздался в плечах, погрубел лицом и приобрел ту спокойную уверенность, которую дает служба на ответственных военных должностях.

Окончив разговор, он обернулся к Бочарову, но позвонил третий, видимо, внутренний штабной телефон.

— Никаких отсрочек! — сразу же возвысил он голос. — Повторяю в последний раз: через час все материалы должны быть у меня на столе. Через час и ни минутой позже! Все! — сердито бросил он трубку и взглянул на Бочарова.

— Андрей Николаевич! — вставая, радостно и приветливо заговорил он. — А я вас сразу не узнал. И не много, вроде, лет прошло, но каких, каких лет-то!

— Да и вас узнаешь не сразу, Федор, Федор… — никак не мог вспомнить отчества Бочаров.

— Кузьмич, — подсказал Гавриков и, чему-то мечтательно улыбаясь, проговорил: — Помню очерк о вас писал. Честно признаюсь: восторгался вами и писал с огромным вдохновением. Ну еще бы! — воскликнул он, — отличник учебы в академии, солидный командир и превосходный лыжник. Довольно редкое сочетание даже для армии. Как вы тогда, в Сокольниках, на межакадемических соревнованиях здорово обошли всех!

— Да, было, было, — неожиданно увлекся воспоминаниями и Бочаров, — а мне ваши статьи очень нравились. А сейчас пишете?

— Какой там! — разочарованно махнул рукой Гавриков. — Тут не до журналистики. Вот она, моя писанина, — кивнул он на заваленный бумагами стол, — если собрать все, что за время войны написать пришлось, чуть ли не как у Льва Толстого получится. Десятки томов. Только все это, — вздохнул он, — текучка. Нужное, важное, но не то, к чему душа рвется. Ну, ничего, журналистика от нас не уйдет, после войны займемся. А вы где сейчас, Андрей Николаевич?