Неизвестный Алексеев. Неизданные произведения культового автора середины XX века (сборник) - Геннадий Алексеев

Д. вернулся, взял Гошу за плечи и поставил его на ноги. Пиджак у Гоши был мокрый, и от него разило прокисшим пивом. Брюки тоже были мокрые.

– Вот скотство! – сказал Гоша. – Вроде и не пьян совсем. Три флакона пустырника всего и принял. Старею. Ноги не держат уже.

– Где ты живёшь? – спросил Д.

– Да тут, за углом, недалеко.

– Пошли! – сказал Д. и крепко взял Гошу за локоть.

Когда подымались по лестнице, навстречу попалась немолодая, некрасивая женщина. Она взглянула на Гошу с отвращением и подозрительно оглядела Д.

– Опять! – сказала она. – Хоть бы ты сдох, алкаш несчастный!

– Скоро сдохну, – ответил Гоша. – Недолго тебе терпеть.

Женщина прошла мимо.

– Это соседка, – сказал Гоша. – Варька Лизунова. Она меня о-о-очень любит! Сука! Поджидает, когда комнатёнка моя освободится! Ни хрена! Мы ещё поживём! Ни хрена!

У дверей квартиры Гоша долго шарил по карманам, отыскивая ключи.

– Хрень какая! – недоумевал он. – Куда же они подевались?

– А ты их не выронил там, у ларька? – спросил Д.

– Может, и выронил, – ответил Гоша. – Может, они там в пиве и лежат. Эти вонючие ключи всё время теряются. Я уже два раза дверь выламывал. И Варька на меня два раза в суд подавала. В этот, как его, товарищеский.

– И чем же это кончилось? – поинтересовался Д.

– Ну я им сказал, этим мудакам: простите, граждане дорогие, но не везёт мне по-страшному. Ключи мне попадаются какие-то – падлы гнутые. Не успеешь икнуть, а они уже тю-тю, их уже нет. Не сидеть же мне на лестнице целый день, дожидаясь, когда Варька с работы явится.

Ключ наконец нашёлся. Вошли в квартиру. В прихожей было полутемно. Воздух был спёртый, тяжкий. Пахло жареным луком, табачным дымом и уборной. На стене рядом с электрическим счётчиком висел старенький, ободранный велосипед. В углу стояли такие же ободранные, видавшие виды лыжи. Держась за стенку, Гоша подобрался к одной из выходивших в прихожую дверей и пнул её ногой. Дверь отворилась.

– Вот, кореш, мои апартаменты, моя келья, моя пещера! Заходи, не боись! Гостем будешь!

Д. вошёл и огляделся.

Посреди комнаты стоял обшарпанный стол с двумя столь же обшарпанными табуретками. На столе была разостлана газета. На газете лежали остатки какой-то пищи. В углу стояла железная кровать, застланная серым одеялом. Рядом с кроватью стояло некое подобие этажерки с несколькими книгами на верхней полке. В противоположном углу располагался допотопный комод, покрашенный наполовину облупившейся масляной краской. К стене над комодом был прикноплен лист из заграничного календаря с красивой цветной картинкой: юная прелестная японочка в национальном костюме стояла на берегу пруда среди живописных замшелых валунов. За её спиной виднелась типично японская деревянная постройка с высокой, загибающейся на углах черепичной кровлей. В руках у японочки был большой цветок лотоса. Японочка ласково улыбалась. У самой двери на гвозде весело какое-то тряпьё. Чуть поодаль в стену был вколочен ещё один гвоздь. На нём, прикрытый полиэтиленом, висел на вешалке чистенький пиджак в серую клеточку. На лацкане пиджака были прикреплены три медали с разноцветными ленточками. На полу валялись окурки. Под столом стояли и лежали пустые бутылки.

Не снимая мокрого пиджака, Гоша рухнул на кровать.

– Спасибо тебе, кореш. Довёл меня, не бросил. А то бы я опять в подворотне заночевал. В вытрезвитель меня уж не берут. Знают, суки, что мне платить нечем. И за пиво спасибо. Хороший ты мужик, душевный. Нынче такие жлобские времена – душевных людей и нет совсем, одни бездушные. Душа человеческая теперь дефицит. Все без души управляются. А на фига она, говорят, душа-то? За неё пенсию не платят. Спасибо тебе, кореш, спасибо. Ведь мог бы бросить меня к чертям. Да вот не бросил. И на кружку пива не пожмотился. Откуда ты такой взялся у пивного ларька? И как тебя зовут-то, а?

– Меня зовут Д., – ответил Д.

– Д? Это что же – имя или фамилия?

– Не имя и не фамилия. Или, если желаешь, и имя, и фамилия сразу.

– Ё-моё! Разве такое бывает? Ну ты даёшь! И имя, и фамилия сразу! Тебя и в детстве родители так прозывали – просто Д., и всё тут?

– Нет, в детстве меня звали по-другому. Но когда я вырос, обнаружилось, что я просто-напросто Д. С тех пор меня так и зовут.

– Ты и в паспорте просто Д.?

– Нет, в паспорте я Достоевский, Николай Андреевич Достоевский.

– Ё-моё! Ты родственник Фёдора Михалыча? Ни фига себе!

– Нет, я не родственник Фёдора Михайловича. Просто однофамилец. Это жена моя меня так прозвала. Смешно, говорит, что ты Достоевский, и как-то даже неприлично. Будешь ты у меня просто Д. Потом я и сам привык. Действительно, так гораздо лучше – просто Д. Жена меня бросила, а я так и остался Д. Перед смертью я попрошу, чтобы на памятнике написали: здесь лежит Д. А то ведь люди подумают, что здесь похоронен тот самый Достоевский, и напрасно будут цветы таскать на мою могилку.

– Слушай, Д., ить! У меня ведь тоже жена сбежала! Сказала, что не желает жить с алкашом, и смылась. С одним малопьющим буфетчиком. Вот какое совпадение! Мы с тобой, Д., оба брошенные! Но тебя-то за что? Неужто ты тоже поддаёшь? По виду не скажешь.

– За то, что я не люблю зарабатывать деньги, – ответил Д.

– О, Д! Ё-моё! – вскричал Гоша, приподняв голову. – Я ведь тоже не люблю! Да насрать мне на эти вонючие деньги! Да пропади они пропадом! Да гори они синим огнём! Из-за них все несчастья! Из-за них в жизни одна херня получается! Из-за них нет покоя человеку! Сколько людей из-за них погибло! А сколько ещё погибнет! Из-за них души человеческие гниют! Из-за них мозги человеческие сохнут! Из-за них кровь человечья течёт рекой! А без них так хорошо, так спокойно! А без них – лафа! Вот падлой буду – без них куда лучше, чем с ними! Ты уж поверь мне, Д., я без денег уж много лет живу, и я знаю, что это такое – безденежная жизнь. Это же свобода! Соображаешь? Сечёшь? Это она – свобода, лучшая из баб! Бабы все курвы; все стервы, все суки. И только одна – ты сечёшь, Д., сечёшь? – только СВОБОДА – баба достойная. На эту бабёнку что угодно променять можно. На неё можно всё променять. Вот я и променял на неё всё. Теперь живу с нею, и ни хрена мне больше не нужно. Ни хрена! Ложусь спать – она тут, и тоже ложится со мною. Ночью проснусь и чувствую – она рядом лежит, дышит. Обнимаю её за шею и дальше сплю. Утром проснусь, вижу – она здесь, никуда не делась. Встаю и иду на помойку бутылки собирать. И она рядом со мною идёт. Вместе и собираем. А после в магазин топаем, бутылки эти сдавать. Сдадим, купим малыша, полбуханки чёрного да банку килек в томате. Приходим домой и обедаем. И ей, и мне такая житуха в са-амый раз!

– Ты только бутылками и перебиваешься? – спросил Д.