Борьба и победы Иосифа Сталина - Константин Романенко

Его впечатления о Севере и населяющем его народе были срод­ни новеллам Джека Лондона. Живущие здесь люди были просты и наивны. Когда он стал приносить больше пойманной рыбы, чем они, люди стали шептаться. «Осип, ты слово знаешь!» — сказали они. Он рассмеялся и объяснил, что «они выбирали место для ловли и не уходили, все равно, шла рыба или нет. А я выйду на ловлю, ищу места: рыба идет — сижу, нет ее — ищу другое место». Они не пове­рили; они подумали, что «тайна осталась при нем».

Один из научных сотрудников, просидевший всю жизнь, до ма­разматического возраста, в пыли московского архива, из простран­ного и бесхитростного рассказа Мерзлякова сделал завистливый вывод: «Ему (Сталину) действительно неплохо жилось, несмотря на отдаленность ссылки и суровость климата».

Но еще более «глубокомысленное» заключение «профессор» сделал из приобретенных Сталиным качеств «охотника и рыболо­ва»: «Хозяин Кремля терпеливо, иногда годами «водил» на невиди­мом крючке очередную политическую жертву, «прикармливал» ее всяческими должностями, посулами и обещаниями, то натягивал, то вновь отпускал «лесу», а затем, когда жертва думала, что все обошлось, — рывком «подсекал» ее».

Трудно сказать, чего в этой «рыбацкой философии» больше: на­ивности городского жителя столицы или примитивизма исследо­вателя. Конечно, жадно бросающуюся на добычу рыбу, наверное, приятно водить на поводке, но зачем же водить неглупого читателя за нос? Кстати, рыбалка, которой занимался курейский отшель­ник, была не такой, как представлялось умному столичному про­фессору, по-видимому, рыбачившему только в магазине.

Север оставался Севером, и однажды ссыльный чуть не погиб. Как-то зимой он с рыбаками отправился проверять улов. Путь был не близкий, ушли за десяток километров. На реке разделились, и он пошел к своим прорубям. Забрав улов и перекинув через плечо тя­желую связку, он двинулся обратно. Неожиданно завьюжило. На­чалась пурга. Мгла полярной ночи становилась непроницаемой, мороз крепчал, а ветер хлестал в лицо, сбивал с ног. Он шел наугад, ориентируясь только на направление ветра, но жилье не прибли­жалось, и когда он уже решил, что сбился с пути, впереди послыша­лись голоса. Мелькнули тени, и он закричал, но еле различимые в круговерти бури, метнувшись в сторону, фигуры исчезли.

Пурга вошла в полную мощь. Лай собак раздался неожиданно близко. Почти ощупью он добрался до первой избы и, ввалившись в нее, обессиленный опустился на лавку. «Осип, ты? — изумились хо­зяева. — А мы подумали — водяной идет и убежали...» Неожиданно что-то грохнуло. Это упала оттаявшая ледяная корка, покрывшая его лицо. «В тот день, — рассказывал он позже, — я проспал восем­надцать часов подряд». Рыбу он не бросил. Это была не добыча для развлечения, а пища. Приставленный для контроля за ссыльным стражник Мерзляков вспоминал: «И.В. получал кормовых по 15 руб. в месяц, я же получал по 50 руб. в месяц, этих денег мне никогда не хватало».

...К осени 1916 года Русская армия уже не имела гвардии — она была выбита германской шрапнелью и свинцом пулеметов, задох­нулась в хлорных облаках. «Миллионы русских митек, ванек и петек месили грязь окопов, били вшей на бинтах, умирали, унизав со­бой спирали колючей проволоки, стонали в землянках, изувечен­ные огнем, ослепленные газами».

Война равнодушно и безостановочно перемалывала человече­ские и экономические ресурсы России. Непрекращающаяся ми­ровая бойня требовала все новое и новое пополнение войск. 13 ок­тября енисейский губернатор направил туруханскому приставу распоряжение о призыве на военную службу ссыльных. Получив повестку, Иосиф Джугашвили выехал в село Монастырское. «В ок­тябре 1916 года, — вспоминала Швейцер, — царское правительст­во решило призвать всех административно-ссыльных отбывать во­инскую повинность... Пристав Туруханского края Кибиров... соста­вил первую партию из девяти ссыльных для отправки в Красно­ярск».

Сталин не отказался от призыва, и это было осмысленное реше­ние. Даже если у него не было уверенности, что его не призовут в армию, он не мог не воспользоваться возможностью выбраться из туруханской пустыни, ближе к цивилизации. Он уже был до преде­ла сыт своим отшельничеством. Далее сама перемена места стано­вилась каким-то действием; бальзамом для истомившейся по чело­веческому общению души.

В рапорте Кибирова от 20 декабря, направленном на имя гу­бернатора, сообщалось, что 14-го числа Джугашвили «отправлен в партии в распоряжение красноярского уездного воинского на­чальника как подлежащий призыву на воинскую службу».

Караван из 12 саней в сопровождении стражников двинулся на юг. Партия призывников состояла из девяти человек. Ехали по льду Енисея. Другой дороги не было. В разгар сибирской зимы пред­стояло преодолеть более 2000 километров. В путь отправились на нартах, запряженных собаками, потом ехали на оленях и, наконец, на лошадях; на первой подводе находился урядник, а за ней шли нарты Сталина.

Это длинное путешествие заняло около двух месяцев. Посколь­ку самих жителей Туруханского края в армию не призывали, то рекрутирование ссыльных населением было воспринято как пат­риотический акт, и в каждом селении их ожидала теплая встреча. В Красноярск караван прибыл в начале февраля. Длительное со­вместное путешествие создало доверительную обстановку, и по прибытии стражники «под честное слово» позволили ссыльным самостоятельно разместиться на квартирах горожан. О своем по­явлении в Красноярске Сталин сразу телеграфировал в Ачинск В. Швейцер. Приехав в город, она застала его на квартире рабочего Самойлова, проживавшего по М.Качинской улице, дом 15.

В распоряжение губернского военного присутствия стражни­ки передали призывников 8 февраля, и на следующий день Джуга­швили, «ратник ополчения 1 разряда призыва 1903 года», предстал перед медицинской комиссией. Однако из-за повреждения локте­вого сустава врачи признали его не годным к военной службе, и он снова возвращался в руки полиции.

Красноярское городское полицейское управление сообщало 14 февраля в 1-е отделение Енисейского губернского управления: «Находящийся под гласным надзором полиции в Туруханском крае <...> Джугашвили заявил: (его) срок полицейского надзора окончится через 4 месяца и что в случае отправления его в Туруханский край он проведет в пути следования до Туруханска 2 месяца, а поэтому <...> он желает возбудить ходатайство о разрешении ему окончить надзор полиции в городе Красноярске или в каком-либо другом, не столь отдаленном от Туруханского края».

16 февраля, в присутствии В. Швейцер, Сталин написал проше­ние на имя енисейского губернатора Гололобова: «Сим имею честь просить Ваше превосходительство разрешить мне остаться до окончания срока ссылки (до 9 июня 1917 г.) в городе Ачинске вви­ду имеющихся у меня в этом городе шансов на заработок». Быв­ший депутат III Госдумы и член Союза русского народа, губернатор уже на следующий день дал согласие на удовлетворение этой просьбы.

И 21 февраля Красноярское полицейское управление доносило первому отделению губернского управления, что «административ­но-ссыльному Туруханского края Иосифу Виссарионову Джуга­швили выдан путевой вид 20 числа сего февраля за № 215 до города Ачинска, куда он выбыл сего же числа, о чем сообщено ачинскому уездному исправнику и начальнику Енисейского ГЖУ».

Прибыв рано утром в Ачинск, он сразу же отправился к В.Л. Швейцер. Дом на Никольской улице, в котором она жила вме­сте со ссыльной А.В. Померанцевой, стоял на въезде в Ачинск, на краю города. Через два дня Джугашвили перебрался на другую квартиру, «в одну комнатку на первом этаже деревянного дома по улице Иркутской». Квартирант, представившийся хозяйке, при­шел без вещей. Еще по прибытии в город о своем местонахожде­нии он дал телеграмму в столицу и через две недели получил ответ. Дочь хозяйки дома В. Филиппова вспоминала, что в начале марта почтальон принес на его имя «письмо в красном конверте и по почтовой печати я узнала, что из Петербурга».

Ссыльных в Ачинске проживало довольно много, но особое по­ложение среди них занимал Каменев. Живший вместе с женой (се­строй Троцкого Ольгой Бронштейн), он состоял на службе в конто­ре Русско-Азиатского банка, и его квартира стала своеобразным салоном. Сюда на вечера ссыльных заглядывал и Сталин. Сидя у развесистого фикуса и не вступая в горячие словопрения, он поку­ривал трубку и лишь от случая к случаю делал резкие замечания.

Он наносит визиты «старым знакомым» — иногда сам прини­мает гостей. Из дома он уходил рано утром или же после обеда. Обычная его посетительница — Вера Лазаревна Швейцер. Дочь хо­зяйки дома вспоминала, что «к нему часто приходила женщина, чернявенькая, нос греческий, в черном жакете, и они подолгу сиде­ли, а потом он выходил ее провожать и сам закрывал двери».