Фаворит - Валентин Пикуль

— Царствуй и далее, а меня иные дела ждут…

Вернувшись в Пизу, он честно поведал Алехану Орлову, что приказ императрицы исполнил шиворот-навыворот: вместо ослабления самозванца он его дополнительно укрепил.

— А, ладно! — одобрил Алехан. — От Малого и заботы малые, а мы едем в Ливорно, готов ли? Ныне пора Эладу спасать от турков…

Была уже поздняя осень, в морях штормило. Спиридов выслал фрегат, на котором Орлов со свитою отплыл из Италии в Архипелаг; средь греческих островов мотало на якорях усталую эскадру; три корабля держали на мачтах госпитальные флаги. Спиридов встретил гостей в светлом «фонаре» кормового салона, где было не повернуться: жилье адмирала заполняли обломки античных статуй (Спиридов спасал от вандализма все, что еще можно спасти). Настроен же он был мрачно, подозрительно, а находившийся возле него Грейг — узколицый тощий шотландец в чине капитан-командора — улыбался. Орлов поиграл алмазною табакеркой с профилем «матушки», со вкусом обозрел торсы античных богинь.

— Лому-то… лому сколько! — сказал он. — Ладно, вези, если не лень, до Эрмитажу, тонуть с грузом морякам всегда легше.

Отозвав Спиридова в коридор, спросил — чего этот Грейг стучит ботфортами подкованными, как жеребец копытами?

Алехан перед Спиридовым был еще сопляком.

— Ты, граф, — ответил ему адмирал, — Самуила Карлыча цеплять не смей. Грейг дело флотское знает, себя в походе хорошо показал. А вот придут еще две эскадры — Эльфинстона и Арфа…

Орлов в ярости зашвырнул табакерку в море:

— Сатана, а не баба! Ведь умолял ее перед отъездом из Питера, чтобы корабли иноземцами не уснащала… Своих-то — посолил, перцем присыпал и ешь на здоровье. А с чужих спрос короткий.

В салоне Спиридов представил ему отчет по эскадре: из экипажа в 5582 человека на переходе до Копенгагена умерло 54, а больных было 320; в Англии списали на берег 720 больных, а на кладбище оставили 130 матросов; в походе же до Минорки пришлось покидать за борт 208 трупов. Иными словами, еще до приятия боевых встреч с супостатами эскадра четверти экипажа лишилась.

Орлов спросил, отчего такая смертность. Грейг, перестав улыбаться, звенящим ботфортом откинул крышку люка, откуда пахнуло мерзостью гнили и немытой одежды, послышался крысиный писк.

Алехан, прищурясь, долго озирал берега Морей.

— Капусты с клюквой не будет, — сказал он. — Давать матросам винограды, каперсы, померанцы да апельцыны. Чай, робятки наши морды от них воротить не станут! А смертность убавится.

Он велел звать врача с аптечным ящиком, где в анкерках хранились разные сала — собачье, лисье, медвежье, волчье, даже кошачье. Алехан, осатанев, треснул ногой по аптеке, и она упорхнула за борт. Могучей дланью богатырь взял лекаря за шкирку, стал трясти его над срезом палубы, под которой ходуном ходила зелено-сизая волна:

— Я из таких Гиппократов весь жир вытоплю! — А успокоясь, пожелал офицеров видеть. — Европа вся, — говорил Орлов, — глядит на нас глазами выпученными, будто затеяли мы дело скандальное, гибельное. А мы пришли в эку даль, чтобы мир удивить. И не салом кошачьим да собачьим, а едино лишь дерзостию духа российского…

Екатерина (втайне от всех) наделила Алехана обширными полномочиями. Человек независимого нрава, Орлов не признавал никаких препятствий и никогда не мог понять, почему эти препятствия возникают перед другими.

…Крепкий ветер рвал с якорей расшатанную эскадру.

Англия уже привыкла, что корабли всех наций приветствуют ее салютом, и адмиралы короля Георга III были явно шокированы тем, что пушки эскадры Спиридова промолчали… Англичане отомстили русским морякам хлестким трактирным злоречием:

— Наверное, корабли русские боятся салютовать нам, чтобы не рассыпаться при первом же залпе.

…Прошка Курносов повзрослел, раздался в плечах. По осени он приехал в Плимут, собираясь отбыть на родину, и как раз застал тут в доках спиридовскую эскадру, измотанную штормами. Ему было неприятно читать в газетах о русских кораблях, да и целое кладбище, оставленное адмиралом на английской земле, тоже не веселило. Был холодный, промозглый вечер накануне отплытия домой. Прошка зашел в гаванскую таверну, попросил портеров и сковородку с раскаленными углями — для раскуривания трубки. Тут к нему подсел тот самый одноглазый жулик, который однажды подпоил его и продал на невольничье судно испанцев. Мерзавец не узнал в Прошке прежнего «слишту». Привычно, как и в тот раз, он выбросил перед ним игральные кости.

— Сейчас сыграем! — Прошка прищелкнул пальцами. — Эй там! Виски нам да еще две кварты пива… живее!

Поморы добро и зло одинаково помнили. Прошка отомстил красиво; напоил вербовщика так, что тот брякнулся со стула, полег замертво. Расплатившись за выпивку, парень взвалил пьяного на себя, вынес на причал. Там стояло немало кораблей, готовых к отплытию, и, встряхивая пьяного на плече, как мешок с отрубями, Прошка деловито покрикивал:

— Кому тут матроса надобно? Умеет супы варить, деки драит, гальюны моет, а когда в морду бьют — только радуется!

С палубы одного корабля отозвался шкипер:

— Три шиллинга дам за эту блевотину.

— Идет, — согласился Прошка…

Рано утром волна качнула его в пассажирской койке. Надвигалась суровая зима, и, кажется, судя по ветрам, от Ревеля до Петербурга придется ехать на лошадях. Под самый Новый год столица русская встретила его морозцем, пушистым снегопадом. Принаряженный, в коротком сюртучке, в чулках оранжевых, при башмаках тупоносых с пряжками, предстал он в Адмиралтействе перед начальством, и Голенищев-Кутузов-средний ему обрадовался:

— Слава Богу! А я, грешным делом, боялся тебя отпускать до Англии, думал, что не вернешься… Мишка-то Рылопухов где?

— Остался. Домик завел. На богатой вдове женился. Сундуков штук десять с тряпками и посудой. Сидит на них и пиво дует. Звал я его, но он сказал, что в Англии ему лучше, чем дома.

— Если там лучше, чего же ты не остался?

— Мне тоже предлагали… англичане. Но они же и поговорку придумали: «Пусть здесь мне худо, зато это мое королевство». А дядя Хрисанф учил меня: где родился, там и сгодился…

Близилось испытание. Адмиралтейство расчистило место, навезли туда лес для набора корпуса. Голенищев-Кутузов сказал:

— Построишь первый фрегат — шпагу заработаешь…

Ночью не спалось от волнения. Накинул полушубок, просунул ноги в валенки, по морозцу прогулялся до эллингов. Подле них лежали груды бревен и досок. Жутковато было глядеть на эти мертвые лесины, которые оживут в корабле — далеко не первом для России, но зато первом для его судьбы. А первый корабль — как первая любовь. И невольно поманила его к себе златоголовая Казань, вспомнились поцелуи с Анюткой Мамаевой…

«Вот, бес ее забери! До чего ж глаза были красивые…»

Постоял еще немного у эллинга и побрел спать.

Посыпало снегом — истинно русской манной небесной.

ЗАНАВЕС

Совет все чаще обсуждал будущее Крымского ханства.

— Я скажу… Когда мы взываем к свободе греков, то они, утесненные, идут с нами охотно и понятливо. Иное дело — татары! Обещать им свободу — все равно что слепых в Эрмитаж зазывать. Султан их не угнетает. Напротив, Турция для них вроде щита, за которым они и прячутся от наказания. Свободу господа эти понимают как право разбойничать, полонять и убивать. Вот отними у них это право, и они сочтут себя угнетенными. Правда, Гирей крымские казнят сурово, но это в порядке вещей на Востоке и деспотизмом не считается. Нам нельзя ратовать за свободу татарскую, но мы должны сделать все, чтобы Крым превратился в державу самостоятельную, от султана независимую.

Закончив говорить, Екатерина потянулась к табакерке.

— Я скажу, — продолжал граф Кирилла Разумовский. — Сразу же, как Крым станет самостоятельным, он должен вести свою политику в поисках союзов. С кем же он вступит в альянс? Мы для них неверные собаки, гяуры. И тогда Бахчисарай первым делом направит послов к тому же султану, вступив с ним в союз, направленный опять-таки против нас, и ничто в мире не изменится. Как были Турция с Крымом одним телом, так и останутся… Что выиграем?

— Я скажу, — начал Григорий Орлов. — Делая татар от Турции отделенными, следует договором их обязать, чтобы приняли протекторат российский, а в утверждение союза должны они гавань в Крыму нам дать, гарнизоны принять наши воинские… Вот тогда пусть рыпнутся, заставим патоку лизать с кончика шила!

— Я скажу, — добавил Никита Панин. — Сложные материи предстоит разрешить. Ведь, по сути дела, уклад татарского бытия не вчера сложился — он длился веками. Протекторат турецкий над Крымом и Причерноморьем сбираемся мы заменить русским покровительством… Прежде подумаем! Я предчую заранее, — сказал Панин, — что если даже такой порядок удастся устроить, то конфликтов в будущем не избежать. Не мы, так потомки наши еще не раз татарский вопрос разрешать будут.