Фаворит - Валентин Пикуль

Закончив говорить, Екатерина потянулась к табакерке.

— Я скажу, — продолжал граф Кирилла Разумовский. — Сразу же, как Крым станет самостоятельным, он должен вести свою политику в поисках союзов. С кем же он вступит в альянс? Мы для них неверные собаки, гяуры. И тогда Бахчисарай первым делом направит послов к тому же султану, вступив с ним в союз, направленный опять-таки против нас, и ничто в мире не изменится. Как были Турция с Крымом одним телом, так и останутся… Что выиграем?

— Я скажу, — начал Григорий Орлов. — Делая татар от Турции отделенными, следует договором их обязать, чтобы приняли протекторат российский, а в утверждение союза должны они гавань в Крыму нам дать, гарнизоны принять наши воинские… Вот тогда пусть рыпнутся, заставим патоку лизать с кончика шила!

— Я скажу, — добавил Никита Панин. — Сложные материи предстоит разрешить. Ведь, по сути дела, уклад татарского бытия не вчера сложился — он длился веками. Протекторат турецкий над Крымом и Причерноморьем сбираемся мы заменить русским покровительством… Прежде подумаем! Я предчую заранее, — сказал Панин, — что если даже такой порядок удастся устроить, то конфликтов в будущем не избежать. Не мы, так потомки наши еще не раз татарский вопрос разрешать будут.

— Я скажу, — подал голос вице-канцлер Голицын. — В случае если сей опыт нам удастся, а татары протекторат российский воспримут, Европа зубовный скрежет издаст. Я умолчу о Франции, о кознях лондонских, но у нас под боком живет угнетатель славян извечный — Австрия, и Мария-Тереза сама к Черному морю в устье Дуная устремляется… Вот где узел завязан!

Гришка Орлов встал, громыхнув креслом:

— Так что ж нам делать? Или руки опустить?

Екатерина велела Панину провести политический зондаж в Бахчисарае («не менее нам необходимо, — писала она, — нужно иметь в своих руках проход из Азовского в Черное морс; и для того об нем домогаться надлежит»). В это время ханствовал Каплан-Гирей, и на обращение Никиты Ивановича, обрисовавшего перед ним судьбы Крыма в новом свете, хан отвечал Петербургу тоном дерзостным: «Подобные слова тебе писать не должно. Мы Портою Высокой во всем довольны и благоденствием тут наслаждаемся… В этом твоем намерении, кроме пустословия и безрассудства, ничего более не заключается!» Панин доложил Екатерине:

— Но ведь помимо сыновей, Селима и Каплана, у Крым-Гирея еще племянник есть — Шагин-Гирей, который мыслит не как татарин крымский, а скорее солидарен с ордами ногайскими, средь которых он и кочует в степях, боясь быть отравленным. — Никита Иванович положил перед императрицей письмо хана. — После такого афронта, для нас неприличного, что прикажете делать?

— А по башке их бить, — отвечала Екатерина.

Вырубленная из камня древняя сова немигающе глядела в желтизну ногайских степей. С высоты ворот Ор-Капу (Перекопа) сова видела, как скачут из степи всадники… Это ехал с конвоем Шагин-Гирей, но гарнизон крепости был составлен из янычар, и они не пропустили его в пределы ханства.

Навстречу Шагин-Гирею выехал байрактар (знаменосец) янычар. Он был в шальварах, но голый до пояса, на груди болтались голубенькие бусы, а голову прикрывала массивная чалма. За ним на конях двигались мамелюки. Шагин-Гирей молча ждал.

— Это ты, шакал, явившийся за объедками? — закричал байрактар еще издали. — Убирайся отсюда! Я предвещаю тебе, что не одну холодную ночь ты проведешь на кладбище, где погребены грязные свиньи.

Он сделал знак рукою, и три мамелюка, развеваясь бурнусами, выскочили наперерез Шагин-Гирею, натянули свои луки — разом выстрелили. Шагин-Гирей одну стрелу отбил саблей в полете, от второй уклонился движением гибкого тела, а третья завязла в его кожаном щите. Потом выпрямился на стременах.

— Выпавший из-под хвоста каирской собаки! — ответил он байрактару. — Я больше не стану разговаривать со Стамбулом, отныне я начинаю серьезный разговор с Петербургом… Ты слышал?

— Я слышал голос ехидны.

— Тогда… будь здоров!

Шагин-Гирей выдернул стрелу из щита и послал ее обратно. Могучий байрактар с ревом опрокинулся назад — длинная стрела, еще вибрируя после полета, торчала из его глаза.

Древняя каменная сова равнодушно проследила, как в облаке душной пыли исчезли всадники, имевшие кочевья, но никогда не имевшие дома.

«Шагин» в переводе с татарского означает: сокол!

Вечный шум Черного моря оживлял неизбывную тоску ногайских степей, над которыми пролетали кричащие аисты…

ДЕЙСТВИЕ СЕДЬМОЕ. России — побеждать!

Какой это ряд теней проходит в очах моих: лица, которыя действовали силами своими на волнах мира, — и действовали на меня; вес это покойники. Но какое страшное кладбище после них…

1. РЯБАЯ МОГИЛА

Свидание в Нейссе короля Фридриха II с императором Иосифом II не прошло даром: Мария-Терезия, верная своей тактике, самочинно захватывала земли валашские, только что освобожденные от турок российскими войсками. Генерал Христофор Штоффельн, командовавший корпусом Молдавии, привез в Яссы один из пограничных столбов, и Румянцев наступил на него:

— Ого! Из камня вырублен. Заранее готовились…

Чудовищны и непонятны дороги, которые избирает чума для своего победоносного и мрачного шествия по трупам! В корпусе Штоффельна она явилась в образе куска красивой парчи, брошенного посреди дороги близ Галаца, и безвестный солдат сунул парчу в ранец — безумно, себе на гибель.

К этому времени часть барских конфедерантов уже очухалась от угара, пришла к Румянцеву с повинной; поляки стали служить в русской армии — наравне с болгарами, арнаутами, сербами, хорватами, черногорцами и мадьярами, видевшими в РОССИИ свою избавительницу от ярма султанского.

А недавно, дабы рвение к подвигам возгорелось, Екатерина учредила новый боевой орден — Георгия Победоносца — символ чести и бранной доблести. Первые георгиевские кавалеры гордились по праву, ибо украситься Георгием можно было лишь через очень большое отличие.

Потемкин тоже поддался всеобщему искушению:

— Мне бы Георгия хоть четвертой степени, так я бы после войны, если цел останусь, каждый день богу свечку ставил…

Не скрывая зависти, поглядывал он на гусара Семена Зорича, уже имевшего четвертую степень. Зорич служил секунд-майором, храбрости был непостижимой, но столь нищ, что даже в морозы рубашки не имел под мундиром (Потемкин возымел его благодарность, одарив бедняка бельем своим). Гусар был из сербов, школа его миновала, едва читать по складам умел, зато уж рубака хороший! Он бился так красиво, что турки иногда расступались в бою, разинув рты, любовались, как Зорич сечет янычар по шеям — только головы отлетают… Поверх мундира носил Потемкин янычарскую бурку, свалянную из верблюжьей шерсти плотно, как русский валенок; на привалах, когда садился на землю, бурка не сгибалась, образуя вокруг него нечто вроде палатки, поверх которой торчала одноглазая голова, вызывая смех у солдат.

Зимою Потемкин с кирасирами и генерал Иван Подгоричани с гусарами выступили на Фокшаны; ровно и мерно, вровень с пушками, шагала неутомимая пехота. Передовые пикеты открыли стрельбу, всадники вытянулись в седлах.

— Началось дело, — сказал Подгоричани.

На снегу им встретились безголовые трупы.

— Кажется, татарва рядом, — поежился Потемкин.

— Татары голов не режут — это османская забава…

Перед ними открылась панорама лагеря, над которым были воздеты больше сорока бунчуков, конские хвосты их растрепывал холодный ветер. Подгоричани доверил Потемкину пехоту, а конницу повел в атаку сам. Потемкин двинул за ним батальоны, на переправе через Милку провалился под лед, потом спасал из воды пушки, кричал, чтобы берегли пороховые фуры, весь мокрый, — он потерял с глаза повязку. К вечеру сраженье само по себе притихло, но пикетов не снимали. Настала ночь, луна померкла, закрытая тучами. Григорий Александрович из линии пикетов выехал, в одиночку отправился верхом в Фокшаны, желая поужинать с Подгоричани. В темноте не разглядел, а, скорее, почуял лаву кавалерии, идущей ему наперерез. Норовистая кобыла, вздернувшись, вдруг занесла его в самую гущу турецких спагов, которые, дыша почти в лицо парню, спрашивали, кто он, какого бунчука, какого байрака.

Сознание работало машинально: спасаться, спасаться.

— Берабер гель! — заорал Потемкин (что по-турецки значило «Вперед, за мной!»), и турки, приняв его за янычарского офицера, шумной и жаркой лавиной понеслись следом за ним по снежной целине.

Потемкин мчался впереди всех, а сердце уже замерло от ужаса: в любой момент слаги могли обнаружить свою ошибку, и тогда от него кусков бы не осталось. Но вот уже мигнули родимые костры — Потемкин вывел противника прямо на кавалерию Подгоричани, траверзом шарахнулся на кобыле в сторону, чтобы не срубили свои же гусары. Со стороны видел, как турки на быстром аллюре врезались в косяк русской конницы, а та встретила их метелью взлетающих палашей…