Север и Юг - Элизабет Гаскелл

Но идея перемен запала в сердце Маргарет, хотя и не в том виде, в каком предполагал ее отец. Она начала размышлять, как желанно было сделать что-то для ее отца, настроение которого все чаще было депрессивным, а здоровье, хотя он никогда не жаловался, было серьезно ослаблено болезнью и смертью жены. Он регулярно занимался с учениками, но ничего не получал взамен от своей деятельности, как это было в прежние дни, когда мистер Торнтон приходил учиться у него. Маргарет осознавала потерю, от которой он страдал, – ему не хватало дружеского общения с человеком, который был для него интересен.

В Хелстоне всегда имелся повод для обмена визитами с соседскими священниками и бедными работниками, трудившимися на полях или лениво бредущими по вечерам домой, подгоняя скотину. Там была возможность поговорить или послушать рассказ случайно повстречавшегося местного жителя. Но в Милтоне каждый был слишком занят, чтобы согласиться на неспешную беседу или любой зрелый обмен мыслями. Они говорили только о насущных и важных делах, и, когда напряжение ума, связанное с повседневными делами, высвобождалось, жители Милтона погружались в ленивое безделье до следующего утра. По окончании трудового дня рабочие шли в пивную или на какую-нибудь лекцию в клуб – в соответствии со своим характером и уровнем развития. Мистер Хейл думал устроить курс лекций в нескольких учреждениях, но собирался делать это, скорее руководствуясь чувством долга, чем пристрастием к преподавательской деятельности. Маргарет была уверена, что из этого ничего не получится, если только она не приободрит его своим энтузиазмом и энергией.

Глава 41

Конец путешествия

Я вижу тропу, как птицы свой непроторенный путь, —

Приду! Когда, какой дорогой окружной пойду —

Неважно! Если Бог ниспошлет свой град

Или шаровую молнию, холодный дождь или снег,

Когда-нибудь – в назначенное время – я приду;

Он ведет меня, как птицу. В этот добрый час!

Зима продолжалась, и дни удлинялись, не принося с собой тех проблесков надежды, которые обычно возникают вместе с лучами февральского солнца. Миссис Торнтон перестала посещать их дом. Мистер Торнтон иногда заходил к ним, но виделся только с ее отцом и только в его кабинете. Мистер Хейл общался с ним так же радушно, как прежде, из-за редкости встреч находя их беседы более ценными и интересными. Из слов мистера Торнтона, которые Маргарет довелось услышать, она поняла, что причиной его редких визитов были не обида и раздражение. Его торговые дела, сильно осложнившиеся после забастовки, требовали больше внимания, чем прошлой зимой. Кроме того, Маргарет выяснила, что временами он расспрашивал о ней в прежней дружеской манере, не избегая, но и не выискивая тем, связанных с ее именем.

Она была слишком подавлена, чтобы как-то приободрить отца. Их нынешней жизни, спокойной и скучной, предшествовал долгий период забот и тревог. В этих душевных бурях ее ум утратил прежнюю гибкость. Она попыталась заняться обучением двух старших детей Бушера и вложила в это дело слишком много сил. Словосочетание «слишком много» было вполне уместно, потому что ее сердце в конце концов будто омертвело от утомительных и фактически никому не нужных усилий. Хотя Маргарет выполняла свои обязанности с присущим ей усердием, она не получала никакого удовольствия. Ее быт стал казаться еще более мрачным и невыносимым. Единственное, что у нее хорошо получалось – возможно, из неосознанной почтительности, – это утешение и умиротворение отца. В каком бы настроении ни пребывал мистер Хейл, он неизменно находил в дочери верную сторонницу. Она старалась выполнять любые его желания. Конечно, они были скромными и часто сопровождались сомнениями и извинениями. Красивым в их реализации был только кроткий дух ее подчинения.

В марте пришла весть о свадьбе Фредерика. Жених и невеста вместе написали им письмо: Долорес – на смеси испанского и английского, что было вполне естественно, а Фред – употребляя обороты и переставляя слова, что доказывало, насколько привычным стал для него родной язык невесты. Получив послание от Генри Леннокса, сообщавшего, как мало шансов было на его оправдание в трибунале при полном отсутствии свидетелей, Фредерик отправил Маргарет довольно пылкое письмо, содержавшее его отречение от Англии. Он выражал готовность к смене национальности и заявлял, что больше не примет извинений от властей, даже если они будут предложены ему. Он решил навеки остаться в Испании. При первом прочтении все это показалось Маргарет неестественным и даже вызвало горькие слезы. Но, поразмыслив, она увидела в проявленной братом экспрессии лишь полное разочарование от краха его надежд. Она поняла, что им нужно быть терпеливыми, полагаясь на судьбу. В следующем письме Фредерик писал о будущем так радостно, словно напрочь забыл о прошлом. Она вновь оценила пользу безропотного терпения, чего пожелала и ему, отправив очередное послание.

Милые, робкие девичьи письма Долорес начинали очаровывать мистера Хейла и Маргарет. Молодая испанка так старалась произвести благоприятное впечатление на английских родственников своего возлюбленного, что ее женское желание понравиться им проглядывало в каждом исправлении и в каждом витиеватом вензеле. К письму, в котором сообщалось о свадьбе, была приложена дорогая кружевная мантилья. Долорес сама выбрала ее для своей золовки, которую Фредерик представил ей как образец красоты, ума и достоинства. После женитьбы общественное положение Фредерика оказалось намного выше, чем они ожидали. Торговая компания «Барбур и Ко» считалась одним из крупных испанских домов, и Фредерик теперь был ее младшим партнером.

Маргарет радостно улыбнулась, а затем вздохнула, вспомнив свои старые тирады, направленные против торговли. Вот и ее брат, образчик рыцарского поведения, превратился в обычного коммерсанта! Но затем она восстала против собственных суждений, убеждая себя не сравнивать испанского коммерсанта с милтонским фабрикантом. К тому же, став торговцем или коммерсантом, Фредерик был очень счастлив. Судя по присланной мантилье, Долорес обладала изысканным вкусом. На этом витке хороших новостей Маргарет вернулась к прежней жизни.

Весной мистер Хейл иногда переживал затруднения с дыханием, которые тревожили его. Маргарет не придавала им большого значения, так как приступы удушья быстро проходили. Тем не менее, желая улучшить самочувствие отца, она настойчиво советовала ему принять приглашение мистера Белла. Тот просил друга приехать к нему в апреле в Оксфорд. Приглашение распространялось и на Маргарет. Более того, мистер Белл написал отдельное письмо, в котором требовал ее приезда. Однако девушка хотела остаться дома. Маргарет мечтала освободиться от груза ответственности за самочувствие отца и просто отдохнуть душой и телом в той легкой праздности, которую она не могла позволить себе уже больше двух лет.

Когда отец отправился на железнодорожную станцию, Маргарет почувствовала, каким огромным было бремя, так долго лежавшее на ее плечах. Ощущение свободы казалось удивительным и почти ошеломляющим. Никто не ожидал от нее напускного веселья или нарочито ободряющей заботы. Ей не нужно было обдумывать и планировать какие-то дела, которые касались больных людей. Маргарет могла лениться, молчать и забывать о мелочах. И, что важнее всех других привилегий, она могла быть несчастной, если ей того хотелось. Долгие месяцы она хранила свои личные тревоги и желания в темном шкафу. И вот теперь, когда у нее появилось свободное время, она могла вытащить их из пыльного угла и поплакать над ними. Она могла изучать их природу, чтобы затем найти правильное решение для осуществления задуманных планов. Сколько раз Маргарет подумывала о том, чтобы наконец-то разобраться с этим грузом. Да, пришла пора заняться личными проблемами – рассмотреть их и провести необходимую работу. Поэтому она часами неподвижно сидела в гостиной, с неослабевающей решимостью проходя через горечь каждого воспоминания. Только однажды она заплакала навзрыд – ее ужалила мысль о недоверии, порожденном унизительной ложью.

Теперь она с горечью вспоминала искушение, которому поддалась. Ее планы относительно Фредерика не исполнились. Ее обман превратился в мертвую насмешку, в которой никогда не теплилась жизнь. В свете последующих событий эта ложь оказалась презренной глупостью и еще раз подтвердила мудрость веры в бескомпромиссную правду. В нервозном волнении она неосознанно открыла книгу, которую ее отец оставил на столе. Строки, выхваченные быстрым взглядом, казалось, точно соответствовали ее нынешнему состоянию острого стыда:

«Je ne voudrois pas reprendre mon coeur en ceste sorte: meurtri de honte, aveugle, impudent, traistre et desloyal a ton Dieu, et sembables choses; mais je voudrois le corriger par voye de compassion. Or sus, mon pauvre coeur, nous voila tombez dans la fosse, laquelle nous avions tant resolu d’eschapper. Ah! relevons-nous, et quittons-la pour jamais, reclamons la misericorde de Dieu, et esperons en elle qu’elle nous assistera pour desormais estre plus fermes; et remettons-nous au chemin de l’humilite. Courage, soyons sur nos gardes, Dieu nous aydera»[8].