Постумия - Инна Тронина

Конечно, была и машина со всем снаряжением, а вот гидрант сломался. Счастье, что в итоге никто не погиб и серьёзно не пострадал. А то пошли бы тётка с бабушкой – собственники сгоревшего жилья – по 219-ой статье. Именно они и были ответственны за ЧП. Вообще-то им и так не позавидуешь. Из-за них залили все квартиры до первого этажа. Матвей едва не задохнулся насмерть – слишком долго вытаскивал мальчишку из кладовки.

Лёлька шепнула мне, что бабушка Матвея, та самая травница, обещала сделать к нашему приезду финский рыбный пирог – с добавлением свиного сала. Называется пирог «кале-кукко». Печётся из двух видов муки – ржаной и пшеничной. Мысль о пироге ласкала мою душу всё то время, что я ждала их в части, везла в Приветнинское. Первый пирог съели прямо перед выездом на пожар.

– А какого гуся на Рождество она сделала! Под клюквенным соусом, – глотая слюну, вспоминала Лёлька. – Я рецепт взяла и поняла, что ничего у меня не получится. Легче пять пожаров потушить, честное слово! От одних ингредиентов в осадок выпадаешь…

До Приветнинского мы проскочили в один момент. Лёлька, в том же кремовом пальтишке, задремала, свесив голову на грудь. Матвей тоже похрапывал на заднем сидении. И погода располагала ко сну. Было ветрено, дождливо и уныло. По лобовому стеклу неустанно болтались «дворники», сгребая воду. Асфальт шоссе бликовал от света фар, и меня заносило на поворотах. Грохотали рядом фуры, проскакивали легковушки, тащились автобусы. И мне даже не хотелось играть с ними с догонялки. Все мысли занимал предстоящий разговор со старухой. Лёлька предупредила, что нрав у знахарки вздорный, но деваться мне было всё равно некуда.

Жаль, что я не одна. А то вышла бы из машины, спустилась к заливу. С шоссе видела, как свинцовые волны выбрасывают на песок и прибрежные камни всякий мусор, полурастаявшие льдины, гнилую тину. На морских просторах громко посвистывал ветер. Налетая на гигантские ели и сосны, он заметно стихал. Зато деревья раскачивались, шевеля тяжёлыми лапами. Мне даже чудилось, что они сейчас затанцуют. То и дело приходилось сигналить пешеходам под зонтами, норовившим перебежать шоссе.

Мы уже давно проскочили мимо интерната «Красная звезда». Там, в одном из трехэтажных домиков, выкрашенных в жёлтый и дымчато-розовый цвет, лежала сейчас моя баба Галя. Она ждала меня каждый день, то ругая, то молясь за моё счастье. А я, поганка, уже почти месяц не была у неё. Когда приезжал Богдан, бабушка впивалась в него, как клещ. Выспрашивала, не случилось ли со мной чего. А что мог ответить брат, если и сам ничего не знал? Ничего, сейчас поговорю с Дарьей… Вернее, старуха называла себя по-фински – Тарья. Они ведь не выговаривают звонких согласных.

В Приветнинском нас встретили приветливо – такой вот каламбур. Тарья оказалась высокой, костистой, плоскогрудой. Ей было девяносто, а выглядело от силы восемьдесят. Даже волосы ещё отливали рыжим. Тарья оставалась в своём уме, да ещё прекрасно готовила. Жили они с внуком в военном городке. И покойный сын Тарьи, и ныне здравствующая её невестка связи свою судьбу с армией.

Хозяйка поставила нам вкуснейший рассольник – с пельменями и с сыром. Пока Матвей был на дежурстве, ему на электронную почту нападала куча поздравлений. Вытирая руки после мытья, именинник присел за стол, пробежал глазами пожелания здоровья и счастья. Кое-что прислали и из Финляндии. Особенно заинтересовал Матвея какой-то Самуил Хейеканен. Именно с ним виновник торжество очень хотел встретиться.

Я же сегодня нарядилась ровно настолько, чтобы понравиться суровой хозяйке. Повязала престижный платок «Hermes», взяла египетскую сумку из крокодиловой кожи. Как известно, встречают по одёжке. И пусть не думает бабаня, что у меня нет денег. Впрочем, на Тарью ни платок, ни сумка, ни даже моя «вольвочка» никакого впечатления не произвели. Даже, скорее, рассердили. Наверное, Тарья из тех моралисток, что считают аборты привилегиями бедных и больных. А если ты цветёшь и пахнешь, то непременно должна рожать.

Фамилия у них с внуком одна – Кейво. Смешно, но Матвей слушается бабулю, как командира в армии. Он и с другими женщинами никогда не спорил, а вот с мужиками мог жестоко подраться. Лёлька сообщила мне, что у финнов вообще матриархат. Там жёны бьют мужей, а не наоборот. Я немедленно огребла от хозяйки свою порцию нравоучений. За трапезой случайно назвала её внука пожарником и тут же получила гневную отповедь.

– Никогда не говори так, никогда! Только пожарный! А пожарник – это нищий фальшивый погорелец. Многие крепостные занимались этим по указанию помещиков. Приезжали в города на санях с обожжёнными оглоблями – якобы только их и смогли спасти. Ещё так называли инвалидов заштатных пожарных команд…

– И членов добровольных пожарных дружин, – добавила Лёлька с набитым ртом.

– Вот-вот! – закивала Тарья.

Она оглушала звуки, говорила быстро, брызгая слюной. Её лопотание я понимала с трудом. Маленькие глазки и длинный нос делали старуху похожей на утку. Я старалась вести себя прилично, не язвить и не спорить, потому что зависела от знахарки. А поскольку семья Кейво и так была не бедная, на денежную приманку рассчитывать не приходилось.

Чтобы разрядить обстановку, Лёлька попросила Тарью рассказать про войну. И про то, как открылся в ней чудесный дар. До девятнадцати лет Тарья была, как все, а потом…

– Вон, гляди, фото на стене, – махнула бабка поварёшкой. – Это наш отряд. Я – третья слева. Мы минёрами были в войну. Даже меня, финку, взяли. Парни на фронт ушли, так девчонок приспособили. Всё равно погибать, так любая сойдёт. А я вот осталась.

Я вылезла из-за стола и подошла к стене. Там, в деревянной рамочке со стеклом, висел снимок первых военных лет. На гимнастёрках у семи девчонок ещё не было погон. И сапоги у всех разные, не по форме. А одна даже в туфлях с перекладинкой. Тарья была из них самая высокая и худая. А две – вообще толстушки, будто по пять детей родили. Сейчас их засмеяли бы. Остальные тоже колхозного типа. А ведь все мы, такие красивые, в подмётки им не годимся.

– Военно-строительные отряды сплошняком из баб состояли, – продолжала Тарья, разливая чай. – Укрепрайоны строили, доты и дзоты. Траншеи рыли, ходы сообщения. Бетон мешали и сами клали. Среди нас были и молодые солдатки, уже детные. Лопатами и мотыгами работали даже те, кто родил недавно. А куда денешься? Знаешь, что такое фашина?

– Нет, откуда же? – Я опустила лицо в чашку.

Лёлька наступила мне на ногу – мол, слушай!

– Это – связки из молодых деревьев и кустарника, – растолковала мне Тарья. – Их вяжут проволокой и кладут в болото. Делают так, чтобы люди могли пройти и даже танки. Фашины такие тяжеленные, что только шесть или восемь девчонок могли их таскать. Споткнётся одна из нас, и все падают. А фашина – сверху. Что мы только не делали! Бетон таскали на носилках, лес валили, срубы строили, кирками камень дробили. У каждой ладони и ноги были в кровавых мозолях. Тряпками замотаешь и снова трудишься. В основном, за кормёжку работали. Нам давали чуть больше, чем другим. Так ведь ещё и пели, и танцевали. Я-то не особенно, а другие – каждую свободную минуту…

Меня уже захватил этот рассказ. Даже забыла на время, для чего приехала. Матвей, похоже, спал с открытыми глазами. Он всё это знал, а встать и уйти не мог. Лёлька тоже знала, что будет дальше, но старательно кивала головой. Дождь уже перестал, и выглянуло солнце. В хрущёвской «трёшке»-распашонке сразу стало весело. Только вот сюжет делался всё страшнее.

– Потом начальство решило, что женские руки больше для минёров подходят. Чувствительнее они, чем у мужиков. Собрали нас в отдельный отряд разминирования. Обучили делу, привели к присяге, выдали обмундирование и поставили в строй. Сперва вы минировали поля и болота, а потом разминировали. Такие были залежи – аж в три яруса. Только в сорок шестом всё и закончили.

– Страшно, наверное, это? – только и смогла спросить я. Вспоминались собственные приключения, которые теперь выглядели плёвыми.

– Поначалу страшно, а потом ко всему привыкаешь. – Тарья смягчилась. Теперь она смотрела на меня с теплотой, даже с жалостью. – Дают тебе на день квадрат, пятьдесят на пятьдесят метров. Ходишь со щупом, осторожненько землю протыкаешь. Мину найдёшь, разрядишь, несёшь в кучу. А потом уже всё взрываешь. И бояться тут уже некогда…

– Вы так просто об этой жути говорите! – Я точно знала, что не смогла бы работать минёром. Ведь в любой момент твои внутренности могут повиснуть на проводах. А девчонки работали…

– А чего, плакать, что ли? – удивилась Тарья. – Давно уже слёзы высохли. Из тех, кто на фото, одна я осталась. И не потому, что зажилась на свете. В сорок шестом всех повыбило. Многим руки-ноги отняли. Кто не взорвался, тот отморозился. Прямо в костёр лезли, чтобы отогреться. Не раздевались неделями. А тут ещё дистрофия, цинга. Никогда не думала, что столько протяну. Я же с двадцать пятого года. В девятнадцать совсем старухой была. Сейчас и то краше.