Святой Илья из Мурома - Борис Алмазов

   — Сия сила — страшная... — шептал Илия. — Эти придут и останутся... И не будет Руси Киевской, а будет Польша!

Он размышлял о том, что поляки киевлянам — прямые родственники. И Болеслав — один из благороднейших рыцарей. Человек слова и чести. Святополк, коего он на престол возвёл, и в подмётки ему не годился.

   — Эх, бесталанный ты мой! — говорил Илия, думая о Болеславе. Жалеючи его.

Болеслав Храбрый пытался не раз объединить славянские державы и восстановить славянское единство, когда-то разрушенное аварами, чтобы противопоставить его надвигавшимся на славянские земли немцам. Он храбро сражался и побеждал. Он разбил немцев и отогнал их за Эльбу. Он был справедлив и горяч, поэтому выгнал из Праги Болеслава Рыжего — палача, изверга, а Чехию присоединил к Польше. Но славяне, создавшие уже свои державы, не желали объединяться! Виной тому — католическая вера, которую они приняли, а с нею — и верховенство Рима. А Риму не нужны самостоятельные державы, но множество мелких, разобщённых и подвластных духовно стран. Ими легко управлять по старому римскому принципу: разделяй и властвуй...

   — Поляки всё разрушат! Всё... — шептал Илия. — И вновь распадётся держава наша на племена и уделы и пойдёт род на род...

Послушник, тихо ступая по проходу, слышал, как плакал и стонал старец Илия:

   — Душно мне... Душно, Господи... Кровь вижу, но нет пути, нет иного пути.

Сначала послушник подумал, что старец заболел. Но, подойдя ближе, разглядел, что Илия надел под рясу кольчугу и достал калдаш — круглую гирю на верёвке, оружие монахов. Им не разрешалось проливать кровь, но позволено было защищать святыню. Испуганно смотрел послушник на боевые приготовления старца, уже прославленного среди братии кротостию и даром провидения.

   — Выведи меня! — приказал старец, и послушник, не смея противоречить, повёл Илию длинными ходами к выходу из пещер.

У выхода послушник благословился, приложившись к шраму на огромной руке старца Илии, и долго смотрел, как старец, широкоплечий и кряжистый, уходит в сторону Киева.

Недалеко от Польских ворот Илия увидел большой отряд всадников, спешно скакавший от города. На раннем утреннем солнце поблескивали дорогие доспехи, за всадниками мчался обоз, где на телегах плотно сидели и лежали воины, а иные догоняли телеги бегом и вскакивали на них.

Старец прошёл сквозь распахнутые ворота без воротников — дружинников или горожан, стоявших на стенах. Улицы были совершенно пусты, ветерок завивал пыль на вытоптанной земле.

   — Где люди? Где поляки, где киевляне?.. — произнёс старец. Но никого не было.

Он снял с пояса калдаш и, намотав на руку ремень, пошёл уже оружно, готовый к бою.

Внезапно из-за утла вышли несколько человек. Все были вооружены, но по тому, что они без доспехов, старец не понял, кто это.

   — Кто вы? — спросил Илия.

   — Народ киевский, — ответил здоровенный парень, опоясанный широким ремнём, за который был заткнут польский меч без ножен. По его огромным красным рукам старец догадался, что это кожемяка. Рядом с ним стоял хазарин и по одежде, и по лицу, но в распахнутом вороте рубахи виден был крест. Третий, скорее всего, крещёный печенег или торк, в чёрной шапке, с коротким луком-сагайдой в руках. Стояли рядом люди, похожие и на варягов, и на славян, и невозможно сказать, кто они, чьих родов и племён.

   — Где поляки? — спросил старец.

   — Да, похоже, перебили их всех, — спокойно ответил парень.

   — Как перебили?

   — А кого как! — засмеялся сутулый еврей-кузнец. — Каждый хозяин убил врага, ставшего к нему на постой.

   — Истинно так! — подтвердил щербатый славянин с космами каштановых волос, торчащими из-под шапки. — Они тут пограбили, озоровать стали, народ примучивать, ну их ночью всех и перерезали...

   — Не похотели, значит, люди супостата! — подытожил какой-то не то тюрк, не то ещё кто-то.

   — Кто же вёл людей, кто знак подавал? — спросил Илия.

   — Да никто! — ухмыльнулся кожевник. — Все не похотели, чтобы тут поляки были... и закон их, и правда их.

   — Ихними быть не похотели, — подтвердило несколько голосов.

   — По этой правде мы жить не желаем! И людьми польскими не станем. Мы по русской правде живём!

   — Так чьи же вы? — спросил Илия.

И несколько голосов ответили:

   — Русские мы! Русские...

   — Выходит, — сказал кожемяка, — мы как есть все тута русские.

Из дворов вытаскивали убитых врагов и сваливали их на телеги. Ударил колокол на обгоревшей Десятинной церкви. Многие сняли шапки и перекрестились, хотя не все, потому что были здесь — именующие себя новым словом «русские» — люди разных вер и родов, но единые нынче.

   — Будь благословен, народ новый! Народ русский! И да осенит тебя благостью своею православная вера на многия лета! — сказал старец Илия, кланяясь в пояс людям, которых становилось всё больше. Из переулков и соседних улиц подходили новые и новые... Они заполняли собою площадь перед церковью, пока не заполнили её всю.

Глава 14

Держава православная

Без князя Киев стоял недолго. Сын Добрыни, Константин, коего звали в Новгороде на славянский манер — Кукша, принудил Ярослава вновь идти на Киев. Новгородцы прорубили днища у драккаров, на которых Ярослав собирался бежать за море к варягам, родственникам матери своей Рогнеды, наняли тысячу варягов оружных, воинскому делу обученных, собрали из людей новгородских дружину в три тысячи человек и пошли на юг.

Повторился поход, коим ходил на Аскольда Хельги Старый (Вещий), а Владимир — на брата своего Ярополка. Языческий варяжско-русский север опять шёл на юг, на Киев, и, как всегда, побеждал. Победил и на этот раз.

Но совпало и другое: сеча злая случилась на Альте, где был убит безвинный Борис-княжич. Так свершилось отмщение Святополку Окаянному за кровь мученика — ради Христа, ради веры новой, православной, по слову Господа нашего: «Мне отмщение, и аз воздам!»

Не христиане бились между собою, но яростные язычники истребляли друг друга, не славяне киевские крещёные, но варяги, русы и печенеги сошлись в резне. И так дрались яростно, так кидались в сечу, что печенеги полегли все, а от новгородско-варяжской дружины языческой уцелели единицы.

Тем легче было Ярославу с ними справиться. Ибо жив и поныне сатанинский умысел и завет: уничтожай всех, кто привёл тебя к власти, тех, кто видел тебя не в силе и славе, но в слабости и кто мнит себя твоим помощником и даже равным тебе. Новгородцы вошли в пустой Киев. И — «погоре церкви».

Вернулись язычники, которых православный Киев никогда бы терпеть не стал. Дружина малая новгородская, в сражении истаявшая, противу Киева и князя нового киевского Ярослава была беззащитна. А Ярослав киевлянами усилился.

И поступил он по-княжески, по-государственному, как истинный политик, то есть вероломно. Он сослал своего двоюродного дядю, посадника Кукшу, того, кто силою и мужеством даровал ему, уже оплакивающему свой удел изгнанника, киевский престол, в Муром и там приказал убить. Так скончал дни свои новгородский посадник Константин Добрынин, чьими трудами вокняжился Ярослав в Киеве, но под чьим знаменем вернулись в Киев варяги-язычники.

Странные совпадения, странные параллели: на Альте разбит Святополк, неподалёку от того места, где был убит Борис, в Муроме, где был князем Глеб, убит Кукша...

Сам Святополк бежал после битвы на Альте в Польшу, которая в 1032 году разделилась на части и перестала быть для соседей угрозой.

Сказывают, Святополк Окаянный до сего не дожил: сошёл с ума ещё по дороге в Польшу и умер от угрызений совести. Трудно в это поверить. Хотя, может быть, совесть новая, православная, и стала мучить Святополка, увидевшего глубину своего окаянства? Но что же тогда Ярослав не умер от угрызений совести? Он ведь пролил кровь ближайшего сродника своего, подарившего ему власть и престол!

Однако современники не сомневались, что Святополка замучила совесть. Так считали все. Потому что все уже знали о заветах православных, с ними соизмеряли жизнь свою и ведали, что ежели поступки человеческие с этими заветами на совпадают, тогда и является отмстительница незримая, вездесущая и страшная — совесть. Спасён от неё бывает лишённый совести, то есть не имеющий в душе никаких запретов. Но тут возносится над ним меч Господень, и ежели не он, то дети и внуки его бывают поражены Божиим отмщением. Умерший же от мук совести, от раскаяния, то есть в попытке снять с себя каиново клеймо братоубийцы, ответ держать будет на Страшном судище, и Господь будет его судиею. Самым справедливым и милостивым. Святополк сошёл с ума...

А разве мы знаем, что испытывал Ярослав? Каковы были его страдания? Что передумал он бессонными ночами, когда, прихрамывая на больную ногу, по отцовской привычке мерил шагами княжескую палату в тереме? Какие у него были душевные муки и страдания? А они были! И в этом не сомневались современники.