Ночной сторож - Луиза Эрдрих
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Он твой, – сказал Вере, не глядя на нее, Лесистая Гора. Он смотрел только на Арчилла.
Она упала на пол, как снег, свалившийся с ветки. К тому времени, когда он поднял ее и вложил ребенка ей в руки, Жаанат уже была дома. Мать и дочь принялись обниматься, не отдавая Лесистой Горе зажатого между ними ребенка. Лесистая Гора вышел на улицу и подошел к Дейзи Чейн. Его ноги дрожали, а руки стали такими слабыми, что он не смог забраться на лошадь, а потому взял ее за повод и повел по дороге. Почему-то он не представлял себе, что произойдет… если. Если. Сейчас это если случилось, и он не мог представить, что его место теперь не рядом с Арчиллом.
«Тоска»
Слава богу, недовольство было взаимным. Во время эпизода мучительных сексуальных ласк она села и произнесла:
– Отвези меня домой.
Что Барнс исполнил с радостью. А выходя из машины, она сказала:
– Прощай. Я говорю это всерьез.
Барнс высунулся из машины, когда она проходила мимо заснеженных автомобилей, стоящих во дворе у ее отца.
– Ты говоришь «прощай» в смысле «прощай навсегда»? – крикнул он ей вслед.
Резкий ветер обжигал щеки и лоб. Это был март, черт возьми! Он и не знал, как холодно у них здесь, наверху холма.
Она обернулась, и, судя по выражению ее лица, она действительно хотела сказать именно это. Он нырнул обратно в машину и взялся за руль, испытывая адское облегчение.
Он проехал прямо мимо спортзала. Собирался ли он тренироваться в субботу вечером? Нет. Он возвращался в свою комнату. В душе он ощущал таинственный восторг. Плюс уныние. У человека бывают такие противоречивые чувства. Почему нет? Он только что получил по почте очередной подарок от дяди. Это была запись оперы. Хотя Барнс не считал прослушивание опер по-настоящему мужским занятием, он втайне находил, что оно довольно хорошо. На самом деле оно заставляло его плакать. И даже рыдать. Он ставил на проигрыватель подобные пластинки лишь тогда, когда был один. Выплакавшись, он часто погружался в самые сладкие сны.
Электронагреватель «Солсбери»
Именно Милли вызвала «скорую помощь» и настояла на том, чтобы Томаса отвезли в больницу Университета Миннесоты. Его сразу же госпитализировали, и теперь он лежал на больничной койке, на тихом верхнем этаже. Как родственнице, Патрис единственной разрешили войти в палату. Она села рядом с кроватью на металлический стул и пристально посмотрела ему в лицо. Он не был полностью без сознания, но все же нельзя было сказать, что он просто подремывает. Нет, это было нечто большее. Хотя выражение его лица было спокойным, мягким и безмятежным, Патрис охватил страх. Она чувствовала, как он витает где-то вне своего тела.
Вошла медсестра и измерила основные жизненные показатели – пульс, дыхание, температуру, кровяное давление. Патрис испугалась, что эта бесцеремонная женщина спугнет его дух, но когда тишина воцарилась снова, девушка почувствовала, как душа Томаса колышется над кроватью. Томас был самым близким ей человеком, похожим на отца. Она протянула руку, положила рядом с его рукой и закрыла глаза. Через некоторое время она начала говорить на языке своей матери, и появились слова, которые мать использовала в начале каждой церемонии. Эти слова призывали духов ветров, которые веяли в четырех направлениях, и духов животных, которые пришли с четырех сторон. Она пригласила всех этих духов войти в палату. Время исчезло. Оконное стекло задребезжало, когда поднялся ветер. Люди проходили по коридору, разговаривая.
Позже, когда медсестра заверила Патрис, что состояние дяди стабильно, она ушла и вместе с Милли направилась в ее съемную комнату. В маленькой студии было холодно. Милли велела Патрис не снимать пальто и сесть в кресло. Сама она придвинула табурет, поставив его рядом с Патрис, и включила маленький обогреватель «Солсбери». Спираль покраснела, и приятное тепло потекло к их ногам.
– Милое местечко, – заметила Патрис и кивнула в сторону стола: – А это что?
– Электрический чайник. На кухне нет раковины, но у меня есть полноценная ванная комната и этот обогреватель. Я купила пирог с мясом. Моя мама называет его мясной запеканкой, но в Мичигане его называют мясным пирогом. Поблизости есть маленькая бакалейная лавка, где его продают свежим или замороженным. Кроме того, я купила два яблока.
– Значит, у нас есть еда, – улыбнулась Патрис.
Милли встала и заварила чай, а потом торжественно размешала в нем сахар. Она успела вытереть пыль и привела в порядок свою маленькую комнатку. Ее радость от того, что Патрис у нее остановилась, была такой сильной, что ей стало трудно дышать. Что-то сжимало ее грудь. Она протянула Патрис чашку и блюдце того же цвета.
– Это то, что нужно, – заметила Патрис.
Милли снова села на табурет и подула на чай.
– Ты первый человек, который пришел ко мне в гости.
– Ты, наверное, поселилась здесь совсем недавно, – предположила Патрис.
– О, совсем наоборот. Я просто никого не приглашала. Не то чтобы кто-то напрашивался, просто так вышло. Ты первая.
– Вообще-то мне здесь нравится, – призналась Патрис. – Мне по душе голые стены.
– Тебе нравятся голые стены?
Милли с трудом сдерживала восторг.
– Я все думаю, что мне следует повесить на них какие-нибудь картины или фотографии, – призналась она. – Но тогда я задаюсь вопросом, какие?
– Люди вешают на стены слишком много всякой всячины.
Милли сделала глоток горячего сладкого чая. Он был восхитителен. Скоро она поджарит пирог, и они съедят яблоки. Затем вернутся в больницу и навестят Томаса. А после этого вернутся и лягут спать.
– Жаль, что у меня только одна кровать.
– Мы можем снова лечь вместе. Ты спишь спокойно. Иногда, когда становится чересчур холодно, я укладываю в свою постель Поки, маму и ребенка. Мы все прячемся под одеялами. Поки во сне лягается, но это единственный способ остаться в живых.
– Я оставляю окно приоткрытым из-за газовой горелки. Иногда, когда я просыпаюсь, у меня изо рта идет пар.
– А у нас иногда одеяло покрывается инеем от нашего дыхания. И приходится стряхивать его утром.
– Порою я удивляюсь, почему мне так нравится жить здесь одной. Почему я так счастлива.
– У тебя нет парня?
– Никто не набивается.
– То же самое и у меня. Хотя я подумываю о Лесистой Горе.
– Он красавчик, как я слышала. Откуда мне знать?
– Красавчик, но спекшийся.
– Ну, а ты красивая, – сказала Милли.
Ее голос охрип, словно что-то застряло в горле. Она открыла рот, чтобы выпалить слова любви. На самом деле Милли не знала, что они в ней есть, но внезапно слова приготовились вырваться из ее сердца. Она издала какой-то звук, но Патрис заговорила первой:
– Знаешь, о чем я подумала, Милли? После того как Вера вернется домой, я, знаешь ли, хотела бы с тобой породниться. Я считаю, ты могла бы стать моей
