Русский флаг - Александр Борщаговский

…Долго я звонкие цепи носил,

Душно мне было в горах Акатуя…

Дмитрий не пел, а говорил нараспев, с чувством:

Старый товарищ бежать пособил:

Ожил я, волю ночуя…

— Хорошо! — заметил сидящий на скамье Пастухов.

Александр бросил на пол старый номер "Северной пчелы" и проговорил лениво:

— Новая песня… Откуда?

Дмитрий не ответил. Его мягкий, бархатистый баритон тихо вел рассказ о беглеце… Таясь от горной стражи, беглец долго шел забайкальскими дебрями, переплывал на сосновом бревне реки и стремнины, а на берегу Байкала нашел омулевую бочку и, приспособив вместо паруса рваный армяк, отважно пустился в путь… Поплыл в Россию, а мог бы погулять и тут…

Труса достанет и на судне вал,

проговорил Дмитрий, стараясь схватить ускользающую мелодию,

Смелого в бочке не тронет.Тесно в ней было бы жить омулям.Рыбки, утешьтесь моими словами:Раз побывать в Акатуе бы вамВ бочку полезли бы сами!..

Александр громко зевнул. Он потянулся на постели, слышно, как хрустнули суставы.

— Неужели не нравится? — обиделся Дмитрий. — А меня волнует до чрезвычайности. Много поэзии и сильное, натуральное чувство. Скажешь строчку — и, кажется, все оживает вокруг тебя: Байкал, угрюмые горы, парус. Хоть рукой дотронься…

— Зарудный научил? — спросил Александр.

— Зарудный. Он записал ее три года назад у самородного сибирского поэта. Жаль, я запамятовал имя…

— Давыдов, — подсказал Пастухов. — Учитель Дмитрий Давыдов.

— Кажется, Давыдов.

Дмитрий помолчал и сказал задумчиво:

— Нищий учитель, которому недостало средств, чтобы приехать из Троицкосавска в Петербург, в университет, для экзамена на степень кандидата чистой математики, бедняк, — а ведь он и физик, и естествоиспытатель, и первый знаток края, и поэт! Какую песню написал!

— Она достаточно наивна и проста, — примирительно сказал Александр.

Дмитрий подумал об Александре с сожалением. Вот живет среди новых людей, ничем не интересуется, как будто все можно узнать из книг, до всего достичь одними лишь умозаключениями. В первые дни его занимал порт, своеобразие пейзажа, старинные иконы местной церкви. Но и этот минутный интерес миновал, уступив место скептическим разглагольствованиям и ядовитым шуткам.

Двадцатого после боя Александр принужденно, словно по обязанности, поздравил Дмитрия. Холодно принял он и свое назначение на Перешеечную батарею. Никаких признаков радости, никакого подъема. Он исправно посещал батарею, изучил каждую пушку, каждую орудийную платформу — и только.

Дмитрий оборвал песню и обернулся к нему:

— Трудно тебе, должно быть, Александр. Сторонишься жизни, словно люди тебе безразличные. А между тем хочешь возвышаться над всеми.

— Жажду.

— Именно жаждешь. И это совсем не смешно. Люди вокруг понимают тебя.

Александр приподнялся.

— Представь, — продолжал Дмитрий жестко, — многие жалеют тебя.

— Жалеют? — Это заставило Александра сесть на постели. — Люди меня утомляют, — сказал он зло.

— Так и должно быть, если всегда ждать от людей чего-то недоброго, жить без веры, насторожившись… Ты приди однажды к людям бесхитростно…

Открылась дверь, в комнату заглянул Арбузов.

— Люди сами пожаловали к нам, — буркнул Александр и, взяв с пола газету, недовольно поднялся.

— Рады, рады, Александр Павлович! — весело приветствовал Арбузова Дмитрий.

Возвращение Арбузова к сибирским стрелкам все офицеры приняли с чувством облегчения, — в качестве опального он слишком тяжел и несносен.

Повеселел и Арбузов. Он, естественно, не капитулировал. В письме к Завойко он ясно дал понять, что считает себя наиболее опытным офицером, и никто не решился оспаривать это. Еще бы! Попробовали бы они поспорить!

С сибирскими стрелками Арбузов говорил напрямик, по-солдатски. Он им прописал за нерешительность во время отражения десанта в Красном Яру! Так ли нужно было действовать? Следовало непременно настичь неприятеля и сбросить в море, усеяв берег трупами врагов.

— Теперь, друзья, я с вами! — воскликнул Арбузов, остановившись перед строем стрелков. — Клянусь крестом святого Георгия, который честно ношу четырнадцать лет, не осрамлю имени командира! Если же вы увидите во мне труса, то заколите штыком и на убитого плюйте!

Из-под коротких козырьков на него настороженно смотрели пристальные солдатские глаза.

— Но знайте, — продолжал Арбузов, — что и я потребую точного исполнения присяги — драться до последней капли крови!

— Умрем — не сдадимся! — ответили стрелки.

— Песельники, вперед! — вскричал Арбузов, воодушевляясь.

Вот уж третий день он в праздничном настроении…

— Господа, — промолвил он с порога, — хотите шараду? — И сразу же задекламировал, смешно двигая усами:

Где певчие поют, там первый слог бывает,

Второй не только нас, но и скотов кусает,

А целый — в деревнях крестьян всех утешает.

— А? Каково заверчено! Ну-с, потрудитесь! Повторить?

— Хоровод, — сказал Пастухов, с трудом удерживаясь от смеха.

— Отгадал! — Арбузов был раздосадован. — Отгадал, каналья… Хор и овод… Хоровод…

Арбузов засмеялся, но никто не поддержал его. Внезапно оборвав смех, он обратился к Дмитрию:

— А вы, милостивый государь, надули меня давеча!

— Что вы, Александр Павлович!

— Как же-с, вы утверждали, что не хотели калить ядра, опасаясь, как бы они при рикошетах не остыли!

— Верно.

— Оказывается, орудийная прислуга не была обучена этому искусству. Отстали мы от Европы, Дмитрий Петрович, ой, как отстали!

— Виноват, — сказал Дмитрий простосердечно.

— Я вас прощаю за то, что вы и англичан провели так искусно. Они выпустили несколько сот ядер по фальшивой цели, по тому месту, из которого вы приказали вырезать дерн для укрытия порохового погреба. Представляете себе бешенство сигнального: ядра ложатся точно в цель, одно, другое, третье — и никакого результата. Колдовство! Кстати, господа, верите ли вы в то, что английский адмирал погиб случайно?

Дмитрий высказал предположение:

— Он мог и застрелиться.

— А вы как полагаете, Александр Петрович?

— С меня довольно того, что Прайс окочурился, — ответил Александр.

— Нет! — вскричал Арбузов. — Не верю в самоубийство! С какой стати рассудительный англичанин станет стреляться в виду ничтожного Петропавловска? Его уложил картечью мичман Попов, третьего дня, когда стрелял в "Вираго". Время утишит страсти, и англичане, без сомнения, почтут память павшего воина достойным мавзолеем. Они поставят его на могиле сраженного адмирала.

— Простите, Александр Павлович, — Пастухов поднялся, — я надеюсь, что Россия никогда не позволит осквернить свою землю памятником этому недостойному британцу.

— Вот как! — смутился Арбузов и, заметив на постели Александра номер "Северной пчелы", привезенный еще на "Двине", перевел разговор на другое: — Что любопытного в газетах? К сожалению, тут нет кондитерских и кофеен, в которых можно было бы узнать важные новости, потолковать о том о сем.

— Все, о чем мы толкуем: Петропавловск, Прайс, отражение неприятеля, — вздор, суета, жалкая пылинка в космосе, — ответил Дмитрий. В мире творятся события огромной важности.

— Например-с?

— Например, охота его императорского высочества, великого князя Александра Николаевича, на медведя.

Лицо Арбузова стало серьезным, он слушал с величайшим вниманием.

— Февральские санкт-петербургские газеты сообщают много интересного об этом происшествии, — Дмитрий говорил с церемонной важностью, чуть запрокинув голову. — Медведь был поднят в шести шагах от его императорского высочества. Представляете!

— Еще бы!

— Медведь пал с первого выстрела августейшего наследника!

— Слава богу! — вздохнул Арбузов.

— При нем, то есть при великом князе, неотлучно находились: урядник линейных казаков собственного конвоя, егерь с рогатиною и биксеншпаннер!

Арбузов закрыл глаза от почтительного восторга.

— Представляю себе мгновение, — сказал он, — как сейчас вижу!.. Кстати, каков каналья этот матрос… Удалец, что ли? Бежал к англичанам и в ус не дует. Капитан-лейтенант Тироль уверяет, что негодяй пытался уйти еще в Портсмуте. Вздернуть бы его еще там на рее…

— Неправда! — воскликнул Дмитрий так гневно, что Арбузов удивленно уставился на него.

— Ну-с, не знаю, не знаю… А любезнейший полицмейстер, знаете, пальцы от досады кусает… Обидно, черт возьми! Обремизился…

Когда дверь за Арбузовым закрылась, Александр протянул насмешливо:

— Вот и то-олкуй о людях…