Невеста плейбоя - Сьюзен Донован

– Я уже рассказал Каре и Стю о том, что произошло, и как я решил разобраться с этим делом.

Сэм кивнула, удивленная. Значит, Кара и Стюарт уже в курсе, что они действительно сошлись, а не просто изображают влюбленную пару. Но знают ли они, что она беременна? И знает ли об этом Джек?

– Понятно, – сказала она. – А когда ты им сказал?

– Сегодня, – отозвался Джек.

Он хотел добавить еще что-то, но Саманта перебила его:

– Не надо больше ничего объяснять. Я все поняла. И знаю, что решение далось тебе нелегко. Не думай, я не забыла, что должна вернуть кольцо, но, думаю, все же это лучше сделать после первого тура выборов. А то у людей могут возникнуть вопросы. – Она попыталась усмехнуться, но звук вышел подозрительно похожим на рыдание.

– Милая, я не понимаю… о чем ты говоришь?

– Я правда думаю, что так будет лучше для нас обоих, Джек. События последних недель привели меня к убеждению, что для нас будет лучше, если мы расстанемся. Я имею в виду – по-настоящему.

– Не понял? – Толливер склонил голову, брови его поползли вверх, а на скулах проступили желваки.

– Нам нужно расстаться. Ты и я – мы больше не будем встречаться… по-настоящему, я имею в виду. Кое-что произошло, и я приняла это решение, как бы тяжело мне ни было.

«Ох, как же я буду выглядеть, когда приду к нему после ноябрьских выборов? Мне придется рассказывать о беременности, Митчеле, его угрозах и шантаже… Я буду просить прощения. А если он не простит меня? Если даже не захочет разговаривать?..»

– Подожди, ты что, бросаешь меня?

– Да.

Джек отвернулся и уставился в затонированное стекло лимузина. Долгое время они ехали в полном молчании. Потом он обернулся, и Саманта едва сдержала слезы. На нее смотрел Толливер-политик. Он вновь надел маску, которая так давно не появлялась на его лице. И словно закрылась дверь, соединявшая их души.

– Я попрошу тебя ответить только на один вопрос, – медленно сказал он.

«Ох, только не спрашивай, люблю ли я тебя, – мысленно взмолилась Сэм. – Конечно, я люблю. Господи, я умираю от любви к тебе. Прошу, не спрашивай, чтобы мне не пришлось лгать!» Но он спросил о другом:

– Почему? Почему ты бросаешь меня?

Глаза Сэм наполнились слезами. Она вдруг поняла, что не сможет ему солгать, не сможет придумать причину, которая показалась бы убедительной.

– Это так сложно… Прости меня, но сейчас я просто не готова ответить на твой вопрос.

Джеку было так больно, что страдание на миг раскололо маску, и Сэм ясно увидела, как исказилось его лицо. Он опять отвернулся к окну и даже чуть отодвинулся от нее. И до конца пути не проронил уже ни слова.

В этот вечер Толливер оказался самым плохим оратором из всех присутствующих. Было совершенно очевидно, что его не интересует происходящее и единственное его желание – выбраться с обеда как можно скорее и уехать домой. Его речь была такой монотонной и лишенной эмоций, что часть слушателей просто покинула аудиторию еще до конца выступления.

Когда Толливер спускался со сцены, кто-то из помощников осторожно поинтересовался, как он себя чувствует. Джек высказался в том духе, что «ему приходится кое с чем бороться сегодня».

– Грипп, должно быть. Ужасная штука, – сочувственно произнес помощник.

– Не то слово, – отозвался Толливер.

Когда пришло время возвращаться домой, Сэм обнаружила, что Джек предоставил лимузин в ее полное распоряжение. Всю дорогу Сэм терзалась мыслями, как же он доберется до квартиры. Впрочем, это было не единственное, что ее беспокоило и тревожило. Дурнота, вызванная токсикозом, смешалась с душевной и сердечной болью оттого, что она причинила боль любимому человеку, и пониманием, что ее ждет еще большее одиночество, чем прежде.

До дома Саманта добралась еле живая; у нее не было сил даже раздеться. Плача, она упала на кровать, кое-как натянула на себя покрывало и провалилась в сон, полный отражений ее страхов и переживаний.

Утром она очнулась и увидела, что Дакота играет в машинки, сидя на ее постели. Уже привычным рывком Саманта добежала до ванной и провела некоторое время, согнувшись над унитазом. Потом ей едва хватило времени, чтобы принять душ и привести себя в порядок перед визитом к доктору. Монти уже сигналила, сидя в машине у крыльца.

Она записалась к тому же акушеру, который принимал всех ее детей, и привезла ему фотографии Дакоты. Врач долго качал головой, улыбался и говорил, что время идет так быстро, просто удивительно! Но самое удивительное случилось позже, когда Саманта лежала на кушетке в кабинете ультразвукового обследования, а доктор осторожно водил прибором по ее еще плоскому животу. На мониторе видно было, что внутри ее бьется не одно сердце, а два.

– Что, черт возьми, мне делать? Все катится к черту! Все мои планы летят в тартарары! Ты что, не понимаешь, что эта неудача может разрушить мою карьеру?

– Ой, заткнись, Кристи, – невозмутимо отозвался Брендон, закидывая ногу на ногу и поудобнее устраиваясь на кушетке. – Ты иногда так все драматизируешь – просто смешно. Не журналистка, а актриса дешевого театра. Перестань дергаться и иди сюда. Сядь рядышком.

– Я не могу сидеть спокойно, – сердито заявила она. – Я так накачалась кофе, что меня всю трясет. Сегодня утром я даже выкурила сигарету! Этого не случалось со мной уж не помню сколько лет! Господи, я чувствую себя развалиной. Если мы не найдем Митча Бергена за эту неделю, моя жизнь будет кончена… – Кристи метнулась к зеркалу и обозрела темные круги под глазами, опухшую челюсть и чертов прыщик. – Господи, я выгляжу абсолютной уродиной!

– А по-моему, ты очень красивая, – искренне сказал Брендон.

Кристи обернулась и уставилась на него. На широком лице Милевски читалось то же восхищение, к которому она уже успела привыкнуть. Кристи вновь взглянула на себя в зеркало. Волосы как пакля, прыщик вырос до размеров вулкана Кракатау, щеки как у запасливого бурундука. Похоже, Брендон просто рехнулся.

Она наблюдала в зеркало, как мужчина встал, подошел к ней сзади. Вот его руки легли на ее талию, Брендон притянул Кристи к себе. Она закрыла глаза и позволила себе расслабиться, откинувшись на большое крепкое тело. «Я совсем опустилась, – подумала она. – Кто бы мог подумать что мне понравятся объятия этого толстого осла?»

– Где твоя спальня? – Шепот Брендона вызвал в Кристи новую волну возбуждения, и она молча указала рукой в нужную сторону. Глупо и по-детски, но Кристи Скоэн все еще не желала признаться себе, что хочет ласк этого краснолицего лоббиста, к которому еще пару месяцев назад не испытывала ничего, кроме презрения.

Она позволила Брендону подхватить ее на руки и донести до спальни. Позволила уложить себя на кровать. Милевски лег рядом, накрыл ее своим большим телом и поцеловал. Кристи впала в прострацию – Брендон Милевски умел целоваться не хуже, чем… кое-кто другой. Она почувствовала, что лоно ее увлажнилось и тело заныло в ожидании физического удовлетворения, в котором ему было отказано так долго.