В теснинах гор: Повести - Муса Магомедов

— Надо чем‑то отблагодарить Ханзадай, — сказала мама.

У нас обычай такой — одаривать тех, кто первым сообщает радостную весть. Вот моя мать тоже вынула из сундука свой шелковый белый китайский платок и набросила его на голову Ханзадай: «Носи, родная, на здоровье, дай Аллах, чтобы твои уста только радостную весть несли людям». Правда, вторая моя бабушка (по матери) косо посмотрела на мать, будто говорила: «Можно же было подарок попроще дать, от радости голову потеряла моя дочь, самую лучшую шаль подарила».

Но мама даже не взглянула на бабушку, она все гадала, как там отец, ранен ли он, цел ли. «Вот беспокойная моя невестушка, — говорила другая бабушка, — какое у тебя сердечко доброе. Раз он сам позвонил, значит, здоров. Только надо будет встретить его. Магомед, родной, ты бы попросил у председательши коня». — «На коне сама председательша уехала в район, — возразил Магомед. — Я без коня пойду встречать».

— И я, и я! — закричала Ася.

Не успели мы подойти к границе аульского поля, как на дороге показался папа. Да, это был наш папа. Я первым узнал его. Шел он в военной форме, в одной руке держал чемодан, а в другой — ребенка. Мы в недоумении остановились. «Если это наш папа, то откуда ребенок?» — засомневался Магомед.

— Сейчас многие носят военную форму. Это, наверно, чужой человек.

— Разве ты забыл папину походку? — сказал я и побежал вперед. И действительно, это был наш папа. Я уже видел его улыбающиеся глаза, черные усы. Но кто же в самом деле эта девочка? Когда я подошел, отец опустил девочку на землю и крепко обнял меня. А тут и братья подбежали. Подоспела и Ася. Папа взял Асю на руки и прижал к груди, где сверкали ордена и медали.

Ася через плечо отца подозрительно смотрела на девочку.

>— Что же вы не поздороваетесь с сестренкой? — спросил отец, улыбаясь. А девочка серыми испуганными глазами смотрела на нас и вдруг бросилась к папе и прижалась к его ногам.

— Папа! Папуля! — заплакала она.

— Не бойся, Полина, это твои братья и сестра, — успокаивал ее отец.

Тут подбежала запыхавшаяся мама и наши родственницы. Все радостно и удивленно смотрели то на девочку, то на отца.

— Что вы все уставились на нас, это наша девочка, разве вы не получили мое письмо? Я ведь ее с поля боя подобрал, — сказал отец.

— Никакого письма мы не получили, — тихо ответила мама. Потом она взяла девочку на руки, поцеловала ее и шепотом спросила отца: «Где же ее родители?»

— Длинная история, нет у нее родителей, погибли, — так же тихо ответил отец. И мы все тронулись в аул.

Поздно вечером, когда мы наконец остались одни, отец рассказал нам историю нашей новой сестренки.

— Наш нолк формировался в небольшом городке — начал отец. — Мне сразу дали машину. Сначала я водил полковой «газик». Но молчаливому командиру вскоре надоели мои шутки, и он смотрел на меня, как на несерьезного человека. «Мы с вами не уживаемся, брат», — как‑то сказал он и отправил меня с маленькой запиской к своему другу командиру пулеметчиков Сабурову. Сабурову я понравился — и большие руки мои, и веселый характер. С тех пор я возил снаряды. Однажды наши солдаты тащили через болото в роту пушку. Они подкладывали под колеса пни, а сами, засучив брюки, шагали по колено в трясине. Гнилые пни под тяжестью пушки осели в болоте, и колеса наполовину ушли туда же. Я быстро скинул сапоги и побежал на помощь. Солдаты и командир с удивлением смотрели на мои сильные руки. Один спросил: «Небось борцом был?» Другой сказал: «Он, наверное, из кузнецов, вон какие у него ручищи!» — и вытащил из сумки хлеб. После этого случая в семье артиллеристов стал я совсем своим человеком. Когда делили еду, ребята говорили: человеку надо есть соответственно росту, — и давали мне самые большие порции. У них научился я и артиллерийскому делу.

Артиллеристы не задерживались долго на одном месте. Я возил за ними снаряды. Мы отступали, оставляя родные села, поля, луга, реки. Чем дальше отступали, тем реже становились мои шутки, тем сильнее овладевал мною гнев.

Как‑то на рассвете у полуразрушенной будки в украинском селе получили мы приказ переправиться через реку и на том берегу установить орудия. Вместе с другими частями мы отступали. Когда приблизились к самому мосту, фашистские самолеты начали бомбить переправу.

Все смешалось на мосту: воинские части и отступающее гражданское население, плач женщин и детей, суровые голоса командиров, отдающих приказы, дикий рев раненых коров, вой самолетов над головами, треск пулеметов и удары зениток. Нага командир стоял передо мною со сжатыми кулаками и что‑то кричал. Я повернул машину туда, куда показывал командир. Он вскочил на подножку: «Быстрее, быстрее!» И тут послышалась пулеметная очередь. Командир тяжело упал с подножки. Я остановил машину и выскочил из кабипы. «Капитан!» — кричал я, но шум вокруг заглушил мой голос.

Так я потерял командира. Не успел я опомниться, как рядом ударила бомба, взметнулся земляной фонтан. Я снова сел за руль и повел машину вперед.

Пушка с грохотом катилась следом. Когда взорвалась другая машина, пушку прицепили к моей. Вот почти рядом разорвалась еще бомба. Машину наклонило в одну сторону, но мотор еще работал. Я дал газ, машина, бросаясь из стороны в сторону, вырвалась из этого ада в пшеничное поле и понеслась вперед.

Рассветало, и тут я увидел, что навстречу машине движется танк. На танке — немецкая свастика. Что делать? Танк шел прямо на меня. Конечно, рассказать об этом легко, но тогда мне было куда труднее. Мысли мои работали, как пчелы. Я повернул машину назад. Направил жерло пушки на танк, взял снаряд из кузова и зарядил пушку. Руки почему‑то дрожали. Прицелиться не было времени. Выстрелил. Кругом все застлало дымом. Еще раз зарядил пушку. Грохот приближался. Опять выстрелил. Танк тряхнуло и повело в сторону. Ага, загорелся! Я быстро влез в кабину. Обошел стороной горевший тапк и помчался вверх, к лесу. Пушка мешала моей машине ехать по полю.

Вон на край села выскочила немецкая машина. Позади горящий мост, к мосту двигаются вражеские танки, а впереди село, машина. Наверное, в машине командиры. Она идет очень быстро прямо на меня. Пожалуй, не хватит времени зарядить пушку. Соображаю, что делать. Выхода нет. Я выпрыгнул из кабины и отцепил пушку. Снова вскочил в машину и помчался на предельной скорости. Я видел лица сидящих в машине фашистов. Они держали наготове автоматы. Я направил машину прямо на них и выпрыгнул из кабины в поле. Сзади послышался грохот и крики немцев. До меня это донеслось, как сквозь сон. Шумело в ушах, будто я стою у горной речки, в глазах плавал туман. Я на четвереньках пополз вверх по пшеничному полю и ничего не слышал. Видел только столбы огня и дыма, которые, как грибы, поднимались вокруг. Вместе со мною бежал еще кто‑то… Но почему эти люди валились на землю, как сброшенные ветром снопы, что они кричали, — я не понимал и не слышал.

Я был похож на Ячеребенка, который сам не знает, куда мчится после того, как буран раскидал табун. Тело мое не чувствовало боли, когда со всего размаха я ударился о землю, обессиленный упал на пшеничные колосья.

Я открыл глаза, когда солнечные лучи, скользнув меж ветвей, упали на мое лицо. Поднял тяжелую, как свинцом налитую, голову, приподнялся сам и осмотрелся. Оказывается, солнечные лучики, как узкие клинки, пронзали не ветви деревьев, а колосья пшеницы. Я притянул к себе колосья. Сорвал один колос и размял в окровавленных грязных ладонях. Сдунул с ладони шелуху и бросил в рот тяжелые зерна. «Что случилось? Почему я один? То был сон или явь?» — думал я, с трудом поднимаясь. Вокруг тлела пшеница.

Вдруг сквозь дым я увидел человека, он шел пошатываясь, как пьяный, с лицом черным от сажи. «Фашист!» — мелькнуло в голове. Я ждал, когда ой приблизится ко мне, мечтал, как задушу его вот этими руками, мозолистыми от ручек плуга, почерневшими от работы. А фашист между тем махал из стороны в сторону кителем, стараясь потушить огонь, пожиравший пшеницу. Мне казалось, что она стонала и плакала. А огонь побеждал, с зловещим треском полз все дальше и дальше. Я тихо подкрался к фашисту и хотел уже прыгнуть на него, когда он круто повернулся и застыл от удивления. А потом улыбнулся знакомой белозубой улыбкой и ринулся на меня. Я невольно сделал шаг назад.

— Гриша, неужели ты? — закричал «фашист» (артиллеристы называли меня Гришей).

— Вася, дорогой! — сказал я дрожащим голосом, не веря своим глазам. Вася был наводчиком нашей пушки. Мальчишка, студент, с едва пробившимися усиками, наш общий любимец. Как он радовался, когда получал письма от своей Раи из Ташкента. И мы, конечно, вместе с ним. И тревожились за него, если письма приходили неаккуратно. Ведь Вася твердо решил сыграть свадьбу сразу же по окончании войны, и, конечно, вся часть была приглашена на эту свадьбу. И вот теперь только мы с ним уцелели. Нас всего двое, а судьба остальных?