За Сибирью солнце всходит... - Иван Яган

Поехали на электричке, а от станции к полигону шли пешком. В городе спортсмены договорились с досаафовским мотоциклистом, что он приедет на полигон, чтобы с помощью мотоцикла запускать планер в воздух.

Ждали-ждали мотоциклиста, но его не было. Уже за полдень перевалило, на небе кучевые облачка появились. Самая подходящая погода: при кучевых облаках создаются сильные восходящие потоки, планер легко и высоко может подняться в небо. Всю эту теорию я узнал от Анны Иосифовны. Но мотоциклиста нет.

Правда, есть другой способ запуска планера — при помощи резинового каната. Но натянуть его до нужного предела могут разве десять крепких мужиков, а среди планеристов было двое мужчин — я и тренер, да и мы не из силачей. Остальные — женщины и девушки. Попытались было тянуть резиновый канат, но от стопора до планера даже наполовину не растянули. А день уходит, убывает.

— Есть идея! — хлопнул себя ладонью по лбу тренер и весь радостно засветился. Все-таки мужчина, и перед дамами оказаться бессильным ему не хотелось. Он вперил взгляд в горизонт

— Вы видите, вон там наше спасение ходит! Женщины посмотрели на горизонт, но там ничего, кроме колхозного стада коров.

— Вы стадо видите?

— Видим..

— Это и есть наше спасение...

Коровы паслись в километре от полигона. Инструктор, сказав «Девочки, я пошел», направился в сторону стада. Вскоре к полигону подошли инструктор и пастух, который, ухмыляясь, вел за собой на веревке здоровенного бугая. Бык был огромный, как слон, спокойный и покорный, как теленок. Его подвели к стопору. Из веревок сделали что-то вроде шлеи, надели быку на шею. Две веревки протянули по бокам, получились как бы постромки. Их связали на бычьем заду, затем к ним прицепили конец резинового каната. У всех поднялось настроение, никто не сомневался, что бык растянет резину. В нем было не меньше десяти лошадиных сил.

— Ну, пошел, Гоша! — скомандовал пастух.

Бык Гоша пошел. Пять, семь, восемь шагов. Резиновый канат натянулся, задрожал, как струна, даже запел. Женщины захлопали в ладоши. Когда до планера оставалось три-четыре шага и овация достигла наивысшего предела, резиновый канат вдруг лопнул посередине и с силой огрел быка по заду. Гоша реванул по-зверски, как может зареветь только бык, споткнулся на передние ноги и вонзил рога в землю. От его недоуменного, испуганного всфырка столбом поднялась пыль. Люди замерли, оторопели. Инструктор первым стрельнул в другой конец полигона, остальные тут же последовали его примеру. Гоша встал на ноги, раза четыре повернулся вокруг своей оси, задрав голову, соображая, куда бежать. Потом, как лев, стегнул себя хвостом по боку и ринулся вперед. По пути долбанул рогами планер, и тот, как засушенная стрекоза, треснул и отлетел в сторону. А Гоша, взметая прах, одурело ревя, понесся к стаду. Пастух всплеснул руками и помчался за ним.

Коровы, увидев своего ошалевшего предводителя, вначале бросили есть траву, подняли удивленные морды, но затем, не дожидаясь, пока Гоша приблизится к ним, повернулись в сторону деревни, выпрямили хвосты палками и помчались прямо через пшеничное поле...

Через несколько дней колхоз предъявил аэроклубу иск за потраву. Тяжба эта продолжалась до самой зимы. Голубевой пришлось-таки пойти на суд в качестве свидетеля. Суд признал иск колхоза справедливым и вынес решение, по которому аэроклуб должен возместить убытки. Большую часть этой суммы выплатил обком ДОСААФ, но какую-то взыскали с инструктора, планеристов и мотоциклиста — за то, что не приехал на тренировки... А Голубева в тот день, на полигоне, попросила меня: «Вы уж не говорите на заводе об этом, засмеют».

Анна Иосифовна — яростный противник стяжательства. По всему видно, что свои собственные деньги она расходует халатно, хотя зарплата у нее небольшая — сто двадцать рублей. Если, бывает, руководители других отделов получают какую-нибудь премию за квартал, а редактора не окажется в ведомости, Анна Иосифовна ни за что не пойдет в отдел зарплаты за выяснением. Она может поскандалить с начальством о премии для литработников, но не станет хлопотать о себе.

Однажды Голубева сообщила:

— А вы знаете, товарищи, на заводе открыта новая столовая для ИТР. Говорят, там обслуживают официантки, чистота. Пойдемте сегодня там пообедаем.

В час дня пошли втроем в новую столовую. Действительно, она многим отличалась от остальных заводских столовых. Во-первых, не самообслуживание, во-вторых, столы, как в ресторане, накрыты белыми скатертями, на них никелированные ложки, ножи и вилки. На каждом столике — меню, снежной белизны салфетки в красивых салфетницах, бутылки с пивом и газводой.

Осмотрели посетителей: это были начальники цехов и отделов, заместители директора, работники завкома. Газетчики сели за один столик, заказали обед. Когда расплатились с официанткой и собрались уходить, Голубеву поманила пальцем заместитель директора завода по кадрам и что-то зашептала ей на ухо. Через минуту Анна Иосифовна догнала нас с Вениамом при выходе из столовой. На Голубевой не было лица, губы ее прыгали, и она ничего не могла сказать от волнения. Наконец каким-то сорванным голосом выдавила.

— Вот это хамство! Это же куда годится! Я этого так не оставлю...

— Что случилось, Анна Иосифовна?

— Не могу здесь говорить, расскажу в редакции. — Однако не смогла молчать и продолжала возмущаться. — Вы понимаете, подзывает эта чиновница меня и говорит: ты, Анна Иосифовна, как руководитель можешь ходить в эту столовую, а твоим работникам не положено. Мол, сюда могут ходить руководители рангом не ниже начальника цеха и отдела. Да вы понимаете, что это такое! В «Правду» об этом надо написать!

— А что вы ей ответили? — спрашивает Вениам.

— Да я просто растерялась и ничего не смогла. Сказала только, что моей ноги в этой столовой не будет больше. Я этого так не оставлю! В райком завтра пойду...

В райком Голубева не пошла, но одно обещание сдержала — ни разу больше не ходила в столовую «для ИТР». А через несколько месяцев об этой нелепой столовой все-таки состоялся разговор на парткоме: кто-то все же поднял вопрос. После заседания парткома столовую переоборудовали под самообслуживание. Кое-кому из заводского начальства записали по выговору.

И вот теперь, когда я встрял в проверку рационализаторской работы, когда речь шла о разоблачении махинаций и извращений, в Голубевой снова проснулся комсомольский работник. Вначале нерешительно, а потом все открытей и откровенней она становилась на мою сторону Если раньше с утра ждала спасительных телефонных звонков из обкома ДОСААФ, старалась как-нибудь вырваться из редакции, то теперь все было наоборот. Если ее куда-то вызывали, она просила, умоляла не поручать ей ничего, потому что «в редакции дел по горло». В первые дни проверки Анна Иосифовна ставила передо мной вопрос так: «Проверяйте, но чтобы газета не страдала, чтобы материал в номер был». Постепенно, видя, как взялись помогать мне Вениам и машинистка Люся, видя нешутейность затеянной проверки, Голубева стала вместо Шустова ходить в типографию на верстку газеты, садилась за машинку, печатала, звонила по телефону — организовывала авторские выступления. Однажды собрала рабкоров и попросила их усилить помощь в сборе оперативного материала. И хотя сама по-прежнему не писала в газету, зато ей некогда уже было обводить буквы в приказах директора. Она вертелась и крутилась, на смену раздражительности и скуке к ней пришла веселая бодрость, сама она будто помолодела на десять лет. И хотя в редакции не. говорили об этом, но все почувствовали: и газета, и рационализаторские дела, и предстоящая моя сессия — все стало общим. В этой общности вдруг утратила свое значение разница в возрасте Шустова и Голубевой, моего и Люси. Ушли и забылись размолвки и обиды по пустякам.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

И вот в заводской газете впервые за много лет опубликован критический материал на тему о рационализации. Я написал фельетон «Вознаграждение за букву «у», использовав материалы проверки в литейном цехе. В качестве примеров псевдорационализации привел случай с душевой, махинации энергетика Савича, предложение технолога Редькина о гравировке буквы «у» на моделях. Цифровые выкладки говорили о том, что половина внедренных в цехе рацпредложений фактически не дает того эффекта, который отражен в документации. Тридцать процентов предложений оказались «внедренными» только на бумаге, то есть руководство цеха подписывало фиктивные акты. В фельетоне был ясный намек на то, что факты рвачества и очковтирательства в рационализаторском деле есть и в других цехах.

В тот же день на столе редактора заплясал телефон.

— Говорит главный инженер. Анна Иосифовна, я не узнаю газету. Как вы могли опубликовать такую нелепость, не проверив, не разобравшись, не согласовав?