Гордость и предубеждение-2 - Хелен Холстед

Она проснулась еще перед рассветом и пролежала до прихода Уилкинс. Ее сковала невыносимая усталость, но заснуть она больше не смогла. Они сели завтракать с Эдвардом, который, похоже, не спал всю ночь. У Элизабет так свело горло, что она не могла есть. Она сделала несколько глотков чая.

— Я боюсь оставлять вас, Эдвард.

— Не переживайте за меня. Со мной мама, а в полдень я жду Бингли. Я получил письмо из Рашли.

— Никто лучше Джейн не поможет вам. Мистер Дарси прислал за мной карету?

— Ваш кучер говорит, что он выехал из Пемберли с первыми лучами. Лошади достаточно отдохнут еще до полудня, если вы хотите ехать до ленча.

— Что ж, попрощаемся. — В первый и последний раз она поцеловала своего зятя в щеку.

Уилкинс села с Элизабет в карету. Ей хотелось чем-нибудь помочь своей госпоже, но Элизабет, казалось, вообще не замечала никого рядом.

Элизабет не плакала с того момента, как узнала о болезни Китти. Она смотрела из окна кареты на поля, дома фермеров, мельницы, пустоши. Все вокруг перестало быть узнаваемым. «Все стало каким-то чужим, — думала она. Они подъехали к воротам поместья. — Нет. Это я стала чужая. Пемберли теперь никогда не будет настолько дорог мне. Это не настоящий мой дом, поскольку меня больше не любит и не уважает его хозяин».

С вершины холма, где дорога огибала дом, она увидела озеро. На противоположном берегу можно было разглядеть Джорджиану и ее кузена. Они тоже заметили карету и приветственно помахали ей. Элизабет подняла руку в ответ и отвернулась.

Она поднялась по лестнице и вошла в дом. Миссис Рейнольдс, вышедшая встретить ее, высказала свои соболезнования. Элизабет с трудом вникала в смысл ее слов.

— Хозяин занят с управляющим, мадам. Мне послать за ним?

Элизабет уже не слушала ее. Она поднималась по лестнице в свою гардеробную. Одно за другим тихо закрывались жалюзи на окнах.

Когда Уилкинс помогла ей переодеться в ночную рубашку, она сказала:

— Уилкинс, не возитесь с моим платьем, оставьте как есть. Вам самой нужен отдых.

Оставшись одна, она открыла дверь в свою спальню. Свет, проникавший сквозь щель между занавесками, разрезал холодную пустоту комнаты, падая на нетронутое покрывало на кровати. Элизабет всплакнула. Конечно же, он даже не заходил к ней в спальню. И холодный шелк простыней не даст ей утешения. Она подошла к двери в его комнату. Фицуильям спал эти дни у себя, она знала. Она ляжет у него. Его простыни еще помнят его тепло, его запах. Элизабет решила, что если дверь заперта, она откажется от надежды. Дрожащей рукой она взялась за ручку, та легко повернулась, и дверь распахнулась.

Она услышала его шаги позади себя.

— Мне уйти? — Она развернулась, на секунду прислонилась к косяку, сделала шаг к своей кровати и споткнулась.

Фицуильям подхватил ее, не дав упасть. Она вздохнула и прижалась к нему.

— Ну зачем ты так старался украсть мое сердце, чтобы потом отвергнуть меня? Зачем был так настойчив? — прошептала Элизабет. — Я полюбила тебя всей душой… а ты…

Она жалобно застонала, когда он поднял ее на руки. Она почувствовала его тепло и прижалась щекой к его плечу.

— Прекрасная моя Элизабет, ну почему ты никогда не говорила мне этого?

Она хотела возразить, сказать: «Я говорила, говорила», но это было бы неправдой. Она всегда позволяла ему сомневаться в силе ее любви.

— Я боялась.

— Я слишком нудный и неинтересный, чтобы тебе опасаться потерять мою привязанность. Моя любовь к тебе безгранична.

— Невыносимо нудный, что есть, то есть, — выдохнула Элизабет, глядя на него с упоительной нежностью, и поцеловала.

Он положил ее на кровать:

— Я полагаю, я заслужил хоть немного лести или, может быть, каких-то слов одобрения, после двух с половиной лет безоговорочной преданности.

— Я придумаю что-нибудь.

Она рассмеялась, но глаза ее заволокли слезы. Так она и плакала в его объятиях, слезами счастья и горя, и эти слезы приносили ей облегчение.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Шли дни, и бок о бок с болью, вызванной преждевременной смертью Китти, росло новое счастье между Дарси и Элизабет.

Хотя Дарси и был с детства избалован любовью, в глубине души он считал, что только его принадлежностью к определенному кругу и сходством с отцом — которым все восхищались — объясняется расположение к нему окружающих. И вот Фицуильям пришел к удивительному открытию, что Элизабет полюбила, и искренне полюбила, его самого.

— Почему ты был столь холоден со мной в Дипдине? — Прошло несколько дней, прежде чем она решилась задать мужу этот вопрос.

Он пробормотал несколько бессвязных фраз. Она посмотрела на него, не в силах скрыть удивления, внезапно озаренная догадкой.

— Не может быть. Неужели ты ревновал меня? И выбрал объектом своей ревности Перегрина Уиттэйкера? Ты же должен был знать, что я нахожу его весьма неприятным.

— Когда-то ты и меня терпеть не могла.

— По-твоему, из этого следует, что, если мне неприятен какой-то мужчина, все закончится тем, что я непременно влюблюсь в него? В любом случае ты был мне не просто неприятен в начале нашего знакомства. Я ненавидела тебя — это значительно более сильное чувство и многообещающее к тому же.

— Ты станешь отрицать, что дала мне повод для ревности?

— Скажу только, что не делала ничего преднамеренного. Я никогда не искала общества Перегрина Уиттэйкера.

— Ты — нет, но он-то пользовался каждой возможностью поговорить с тобой, а ты не делала ничего, чтобы охладить его пыл. Вы вместе смеялись надо мной в последний вечер. — Она покраснела. — Ты говорила ему что-то обо мне. Что именно?

— Что… сказала, что ты никогда не вступаешь в беседу с жабами. В это трудно поверить, я знаю. Довольно глупый разговор. Прости меня, дорогой, но я обижалась и сердилась. Ты отталкивал меня, был резок со мной даже в его присутствии.

— Ты оттолкнула меня той ночью, когда я отчаянно желал твоей близости. Верил, что знаю, как сделать так, чтобы тебе ничего не оставалось, как показать, принадлежит ли еще мне твое сердце или уже нет.

— Мне же показалось, что ты лишил меня своей любви и уважения, но продолжал… что… я нужна была тебе только в постели.

— Боже мой! Элизабет, родная моя! Неужели ты так исстрадалась? — Он нагнулся и с нежностью припал к ее рукам губами. — Все, чего я хотел, — только получить доказательство твоей любви.

— Фицуильям, как ты вообще мог подумать, что я навлеку позор на тебя?

— Мне и в кошмарном сне не приснилось бы, что ты поступишь со мной бесчестно, но я с ума сходил от мысли, что в душе ты предпочитаешь другого.