Джентльмены-мошенники (без иллюстраций) - Эрнест Хорнунг

– Не обижайтесь, офицер, – сказал пассажир в мехах, с удовольствием потягивая сигару. – Он весь вечер ремонтировал этот проклятущий автомобиль и уже истрепал себе все нервы. Кстати, не подскажете ли точное время?

Было без пяти два. Этот, казалось бы, совершенно невинный факт вызвал среди автомобилистов некоторый переполох, и они довольно долго его оживленно обсуждали. Сошлись на том, что их собственные часы не совпадают с правильным временем, которое им сообщил полицейский, на три минуты и десять секунд. Точное время было для этой парочки – явно застрявшей здесь до конца ночи – делом настолько важным, что любезный патрульный даже сбегал к зарешеченной витрине ювелира и сверил свои часы с тикающим там хронометром. Когда он вернулся, пассажир в мехах зарылся в воротник по самые уши, и только вяло мерцавшая из глубины медвежьих шкур сигара подавала признаки жизни.

Патрульный опустился на корточки и посветил спичками рядом с бензиновым насосом, пока механик поневоле потел и ругался под капотом, так и не сняв защитных очков. Вскоре раздался милый сердцу стук дубинки по тротуару, резкий, как барабанная дробь; патрульный Ноль-Ноль-Четыре любезно простился и бодрой поступью направился к реке. Явился сменщик, а значит, начался выходной. Мысли его были только о рыбалке. Патрульный даже не оглянулся. А посмотри патрульный Ноль-Ноль-Четыре назад, то увидел бы, что автомобилист высунул голову из мехов и осторожно огляделся. Он достал тяжелый инструмент, похожий на гидравлические ножницы, – на самом деле наверняка домкрат – и опустил его на тротуар рядом с автомобилем. Затем выждал тридцать секунд.

Спустя тридцать секунд, будто позабыв о своем собрате-мотористе, он нажал на кнопку вполне современного стартера. Мотор мягко заурчал, и автомобиль заскользил вперед легко, будто с горы, а не в гору. Он повернул на верхнюю Мэйден-лейн, с нее на Бродвей – и на север. На перекрестке снова воцарилась тишина. Снова стало безлюдно. Лишь крышка люка отмечала то место, где всего пять минут назад провидение подарило патрульному Ноль-Ноль-Четыре две сигары в придачу к выходному на берегу с удочкой.

Сомкнуть глаза на пару часов на койке в общежитии – и довольно будет для бывалого рыбака! Так он думал, стянув ботинки и ремень, убаюкивая себя раздумьями, к какой наживке располагает погода – к креветке или к мотылю. Но не тут-то было!

Много позже в своей карьере патрульный Ноль-Ноль-Четыре не раз приводил новичкам этот ночной инцидент в пример: мол, никогда и ни при каких обстоятельствах начинающий патрульный не должен действовать по собственному усмотрению! Это допустимо для капитанов и даже иногда для лейтенантов, но что касается патрульных – для них действия при любых обстоятельствах расписаны в маленькой синей книжечке. В нашем примере следовало применить правило дорожного движения номер двадцать шесть. Если бы патрульный выполнил свой долг и арестовал этих ночных пташек, то на рассвете ему пришлось бы явиться в суд, чтобы засвидетельствовать их правонарушение. Судья выслушал бы три первых слова, объявил бы: “Десять долларов!” – и патрульный Ноль-Ноль-Четыре, пустившись со всех ног, поспел бы сначала на восьмичасовой паром, а затем и на девятичасовой поезд в Хьюгенетс и всласть нарыбачился бы, несмотря ни на что. Правила дорожного движения не просто так писаны, даже в два часа ночи на Нассау-стрит!

Так или иначе, когда, невзирая на дороговизну, мотыль поборол креветку, патрульного Ноль-Ноль-Четыре вдруг разбудил такой ужасный шум, что казалось, вот-вот посыплется штукатурка. Об пол бухнуло множество ног в одних носках, так что двухэтажные койки содрогнулись; из общей комнаты через дверь доносились отрывистые выкрики и приглушенные команды.

Оружейный залп, донесшийся откуда-то с улицы, подсказал сквозь сон, что у тротуара их с шумным нетерпением ждет полицейский фургон. Наш патрульный упал в свои ботинки, нацепил пояс с дубинкой, подхватил револьвер и шлем и присоединился к толчее в холле. Когда до него дошел черед в перекличке, он крикнул “Здесь!”, защелкивая пряжку пояса; по пути на улицу, спотыкаясь о ноги товарища спереди, он застегивал рубашку; и только залезая в зеленый фургон – который при большой необходимости может вместить сорок человек и доставить их куда потребуется со скоростью сорок миль в час, – обнаружил, что драгоценные сигары выпали из-за ремешка шлема.

– Сидер-стрит! Оцепление! От Уильям до Бродвея! Плотными рядами! Чтобы никто не проскочил!

Кто-то прокричал это лейтенанту, повисшему на подножке, – и они сорвались с места и сделали первый поворот на такой скорости, что все чуть не попадали. На Уильям-стрит фургон начал выщелкивать полицейских, как горошины из стручка. Патрульный Ноль-Ноль-Четыре вывалился на Нассау и замер на месте – таков был приказ! Никого не пропускать. На расстоянии двадцати футов стоял следующий полицейский, затем следующий – и так далее. Ни один из них не понимал, что происходит.

Ни гари, ни дыма, обычно сопутствующих такому ночному переполоху, в воздухе не наблюдалось. Не было и воя пожарных сирен – этого жуткого звука, во мраке ночи похожего разве что на вой пантеры, засунувшей голову в какую-нибудь расщелину, – который к этому моменту уже был бы должен смешаться с ревом полицейских фургонов. Но трезвон, какой стоял трезвон! Звенело отовсюду! Быстро, медленно, тихо, гулко – утренний воздух сотрясался от возмущенных сигналов тревоги!

– Резерв первого участка! Сомкнутым строем – вперед! Беглый шаг! – раздался рев рупора со стороны Бродвея.

Патрульные сомкнули ряды и побежали. У Бродвея их перенаправили на север. На Мэйден-лейн их снова расставили цепью на расстоянии двадцати футов друг от друга, от Бродвея до Уильям-стрит.

– Чтоб ни одна душа! – ревел рупор. Но не успело утихнуть эхо, как к оцеплению подъехал маленький полицейский автомобиль. Вышли двое: окружной инспектор и с ним некто в штатском. Этот второй орал во всю глотку:

– Нет! Вот черти! Кто вас послал на Мэйден-лейн? Третий кабель перерезан! Перебросьте оцепление на Фултон-стрит!

Не успели запыхавшиеся резервисты передохнуть, как им устроили пробежку в двести ярдов вверх по Бродвею. Уже на Фултон-стрит их поджидал авангард разведчиков с Парк-роу – журналисты тоже тяжело дышали, а некоторые так торопились, что забыли пальто и шляпы.

– Дальше дороги нет! – объявил лейтенант, выбежав навстречу.

Тут же засверкали серебряные звезды и полицейские карточки[101], посредством которых журналисты и проникают первыми на места захватывающих происшествий, что случаются в нашем пятимиллионном городе ежечасно, невзирая на время суток.

– Да будь вы хоть архангел Гавриил во плоти! Дальше никому нельзя! У нас приказ! – взревел лейтенант, поймав одного ретивого малого за шкирку и отшвырнув его в подворотню.

– Но вот же кто-то с той стороны идет! – возмутился один из журналистов. Все обернулись. К оцеплению бежал молодой человек, хлопая на ветру пелериной своего ольстера.

– Дальше нельзя! – рявкнул лейтенант, преградив ему путь.

– С чего вдруг? Меня пропустил инспектор Уигенд на Джон-стрит. Уберите руки! Что тут у вас творится?! Согнали всех резервистов вплоть до Сорок второй улицы, оцепили двадцать кварталов! И все сплошь недоумки, никто не знает, что происходит! Боже! Вы только посмотрите!

Его последнее восклицание относилось к внезапно зажегшимся огням на здании “Интернешенел лайф”. Этажи загорались один за другим, как по команде – будто кто-то поочередно щелкал выключателями. Затем замигало огнями соседнее здание, потом – следующее и так далее. И Уолл-стрит, и весь квартал Мэйден-лейн проснулись посреди ночи!

Огни отражались в мозаике мостовой. Серое небо осветилось, будто напитавшись сиянием домов.

На электрической подстанции на Перл-стрит раздался предупреждающий звонок тревоги. Дежурный инженер вскочил с дивана, бросился к распределительному щиту и уставился на шкалу, стрелка которой ежесекундно прыгала вперед на тысячу ампер.

Немногочисленные предохранители, ответственные за ночное освещение Манхэттена южнее Канал-стрит, от такой силы тока уже раскалились как утюг. Инженер подключал все новые и новые, но игла уже дошла до конца шкалы – на бо́льшую силу тока эта подстанция была не рассчитана.

– Что за черт устроил вечеринку в такой час! – воскликнул инженер, глянув на часы.

Было без пяти три. Он взбежал по железным ступеням на галерею у южной стены и посмотрел в окно. Череда небоскребов на самом юге острова переливалась, как гора желтых бриллиантов, – светилось каждое окно вплоть до самых крыш.

Дежурный инженер так всю жизнь и вспоминал тот день как “когда в три часа ночи жахнуло четыре тысячи ампер!”, а патрульный Ноль-Ноль-Четыре – как “день, когда я не пошел на рыбалку”. Когда время подошло к семи утра, полицейские кордоны все еще перекрывали всю Фултон-стрит до Уильям-стрит, Уильям-стрит до Перл-стрит, практически всю Перл-стрит до того места, где это скрюченное недоразумение во второй раз пересекается с Бродвеем, – и вниз по Бродвею до начала оцепления на перекрестке с Фултон-стрит.