Песнь для Арбонны. Последний свет Солнца - Гай Кей

Мысль самого Блэза, его собственный вопрос. Рюдель всегда быстрее высказывал свое мнение. Портезийцы все такие. Впервые он увидел, как Дауфриди смущенно пошевелился в своем кресле.

— Я думал об этом, — признался он.

— И к какому выводу вы пришли после этих размышлений? — На этот раз вопрос задал Валери со своего места у камина, где он стоял, скрестив на груди руки.

Бертран немного наклонился вперед на кресле и тихо повторил вопрос кузена:

— К какому выводу вы могли прийти, ваше величество, по поводу того, что Гораут разобьет Арбонну и получит в свое распоряжение все богатства этой земли, ее порты на море? Если через год останется только пять стран вместо шести? Вы действительно считаете, что вы получите эти пять лет мира, чтобы… как вы сказали, закрепить свое владение фермерской землей к северу от Иерсена? Сколько времени, по-вашему, пройдет до того, как Адемар снова обратит взор на север?

Как раз в этот момент с Блэзом начало происходить нечто странное. Ему казалось, что слова, произносимые каждым из собеседников, становятся похожими на предопределенные фразы во время некоего ритуала в храме господа или на хорошо известные начальные ходы в игре в таверне: каждый следовал один за другим, каждый предопределял следующий ход.

Дауфриди сказал слегка раздраженным тоном:

— Как я уже говорил, я это обдумывал. И пока не пришел ни к каким выводам.

И тогда Блэз, который теперь видел следующие ходы так ясно, словно они уже сделаны, произнес:

— Конечно, не пришли. Поэтому и явились сюда, не так ли, ваше величество? Посмотреть, не представит ли вам эти выводы герцог Талаирский. И находите, к своему разочарованию, что он хочет получить от вас помощь, а это вас пугает. Вы знаете — знаете! — что не в интересах Валенсы, чтобы Гораут правил в Арбонне. Тогда почему вы отказываете в помощи, когда вас о ней просят?

Дауфриди Валенсийский повернулся в своем кресле и оценивающим взглядом окинул Блэза. Его жесткие серые глаза почти скрывали густые сдвинутые брови.

— Сначала я тоже хочу задать вопрос, — холодно произнес он. — Возможно, мне следовало задать его с самого начала, прежде чем говорить так откровенно, как говорил я. Почему ты здесь, Гарсенк? Почему ты не при дворе Адемара в Кортиле в предвкушении торжества этого завоевания, которое задумали твой отец и король? Возможно, тебе досталась бы земля. Младшие сыновья всегда нуждаются в земле, не так ли? Мы говорили о любви к стране — так где же твоя страна, де Гарсенк?

Блэз этого ожидал: это была еще одна ожидаемая речь, следующий ход в игре, в которую они играли. Он гадал, подготовил ли Бертран и это, если видел, что момент надвигается? Или даже подводил их к этому моменту?

Это не имело значения, в сущности. Этот момент настал.

Он ответил:

— Потому что я выступил против Адемара Гораутского. Потому что считаю его слабым и не достойным верности. Потому что считаю, что он обездолил и предал народ моей страны Иерсенским договором. Потому что Гораут, который я люблю, — это священная земля, на которую ступил бог Древних Кораннос, когда впервые пришел в те шесть стран, которые мы знаем, а самые первые кораны дали клятву служить богу и своим собратьям и идти по пути справедливости. Потому что вторжение в Арбонну будет окончательным уходом с этого пути в погоне за владением, которое невозможно в конечном итоге удержать. Потому что мой отец это знает. Он не хочет править в Арбонне, он хочет предать ее огню. Он давным-давно потерял истинную связь с богом, если когда-либо имел ее.

Он втянул в себя воздух, чтобы остановить этот поток слов, которые вырывались у него, подобно реке в половодье, пробившейся через брешь в дамбе. И тогда он произнес последнее, сделал следующий ход в игре, сделал выбор:

— И потому что, прежде чем закончится Люссанская ярмарка, я назову себя претендентом на корону Гораута, чтобы посмотреть, есть ли в моей стране — и во всех других странах — честные люди, которые сплотятся вокруг моего имени и моего дела.

Он услышал, как Рюдель резко втянул воздух. По крайней мере, он удивил своего друга, подумал Блэз. Если он больше ничего не сделает, то ему хотя бы удалось поразить этого невозмутимого отпрыска дома Коррезе.

И короля Валенсы тоже, как он увидел. Пальцы Дауфриди обхватили подлокотники кресла и стиснули их. Он мгновение опирался на них, словно хотел вскочить на ноги, но затем с видимым усилием остался сидеть.

Потом в комнате воцарилась тишина. Единственным звуком было потрескивание огня и напряженное дыхание четырех человек. Снаружи, оттуда, где люди Бертрана развлекали коранов короля, внезапно донесся взрыв смеха.

— Ну, ладно, — в конце концов произнес Дауфриди Валенсийский очень тихо. — Ну, ладно. Мне кажется, нам все-таки есть о чем поговорить.

Блэз чувствовал отрешенность, почти опустошенность. Он взял свой бокал вина и выпил. Само это движение показалось ему странным, неестественно медленным. Он ощущал себя так, словно в комнате вместе с ними находится сова, белая сова Беатрисы де Барбентайн, и снова сидит у него на плече, чтобы отметить его как глупца или кем там он был еще.

Глава 12

— Надеюсь, ты понимаешь, что я не хочу возвращать ее обратно, — говорит Ранальд де Гарсенк, гневно глядя на человека в дальнем конце комнаты. Он ждал этой встречи и подготовился, насколько ему всегда удавалось подготовиться к разговору со своим отцом. Новость о бегстве Розалы в Арбонну, которую принесли два заикающихся, измученных корана, вызвала шок, но не такой сильный, как потом, в течение этого дня, осознал Ранальд, какого можно было ожидать.

Когда он узнал — во время яростного утреннего спора — о визите Гальберта в Гарсенк и о том, что он потребовал отдать ему ребенка, Ранальд горько рассмеялся отцу в лицо.

— Значит, это твоя работа, — сказал он. — Не моя и никого другого. Это твоя собственная глупость, отец. Она тебя разозлила, не так ли? Тебе надо было что-то сказать, чтобы поставить ее на место. — Гальберт в ярости нахмурился, сжимая в кулаки крупные руки. — Именно так все и произошло, правда? — продолжал Ранальд. — Это ты — глупец и слабак, отец. Ты нанес удар в запале. Тебе надо было ей это сказать, чтобы посмотреть, как она среагирует. Тебе следовало знать ее лучше и не грозиться отнять ее ребенка.

— Грозиться? Ее ребенка? — Гальберт позаботился о том, чтобы инструмент его низкого голоса передал все возможные нюансы презрения. — Вот как ты на это смотришь? Не твоего собственного ребенка? Не нашего? Неужели ты и правда настолько слаб? Мне стыдно за тебя перед богом и всеми мужчинами.