Шаги по земле - Любовь Овсянникова

Однажды холод стал невыносимым, и Юра в отчаянии вышел на улицу. Стояла неуютная осенняя ночь, темень, а ему надо было что-то придумать, чтобы согреться. Он побрел по пескам, по пустырям между строящимися домами, испытывая страх от их зияющих окон. Вдруг обо что-то споткнулся. Оказалось, что это брошенная строителями газовая форсунка, которой они грелись в своих передвижных вагончиках. Юра подобрал ее и поспешил домой. С тех пор по вечерам нагревал ею воздух в квартире.

Эта квартира памятна тем, что с нами жила Света — студентка первого курса сельхозинститута. Тут мы сделали ей свадебный ужин, когда она вышла замуж. А главное — тут Юра защитил кандидатскую диссертацию, а я поступила в Таллиннскую аспирантуру.

Все пять лет жизни на микрорайоне мы искали обмен в Нагорный район или в центр города, короче, ближе к работе. Но тщетно. Наконец нам повезло, и в 1982 году мы переехали в однокомнатную квартиру, расположенную в ведомственном доме Шинного завода под номером 24 по улице Комсомольской. Самый настоящий центр города!

Новая квартира обладала многими другими достоинствами. Она располагалась на втором этаже (та, что осталась на Парусе, с которой мы съехали, была на первом, где нас заливало то сверху, то снизу). Далее, дом, в котором мы обрели квартиру, был кирпичным, выстроенным по специальному проекту и предназначался для специалистов Шинного завода, высота потолка в нем достигала трех метра двадцати сантиметров. Тут имелись балкон и телефон — неописуемая роскошь тех лет. Наконец за счет большого г-образного коридора и четырнадцатиметровой кухни эта квартира по площади не уступала двухкомнатной, отданной нами в обмен. Ну и, на первый взгляд, совсем незначительная деталь, но чрезвычайно важная по сути: в квартире не было горячей воды, зато имелась газовая колонка, что позволяло не зависеть от чужой милости и круглый год, в любое время суток иметь горячую воду. Правда, тогда перебоев с ее централизованной подачей не было, но мы по достаточной зрелости понимали, что они могут возникнуть.

В этой квартире мы прожили двенадцать неповторимых лет, наполненных книгами, толстыми литературными журналами, театрами, поездками на зимний отдых в Москву и многими другими радостными событиями. Тут Юра познал счастье карьерного роста, был назначен на должность ученого секретаря института, а я ушла из науки и начала работать на ДКТ, а потом учредила свой бизнес.

Затем друг за другом умерли Юрины родители, и мы вернулись в квартиру на Октябрьской площади. С 2009 года живем в ней только зимой, а летом — в Крыму. Квартиру на ул. Комсомольской пришлось продать, когда потребовались деньги на покупку книжного магазина.

Нрав и здоровье

Основная особенность нашего мира, насланная не только на людей, — это дуальность, попросту говоря парность всего сущего. Это странно и подозрительно, ведь у основных космических владык, Пространства и Времени, пары нет. Да и Бог наш един во всех смыслах — без зависимости от всех и всего. Выходит, что мы с насланной на нас диалектикой, этой гадостью, отражающей единство и борьбу противоположностей, в которой властвует равновесие и нет абсолютов, живем в какой-то инфернальной капсуле. А вокруг простираются иные вселенные — где пары не нужны, нет антагонизмов, нет сражений за выживание и нет смерти.

Так это или нет, но жизнь построена на непримиримых принципах, раздирающих нас на части. В ней уживаются противоположные утверждения, с одной стороны, например, «Где-то густо, а где-то пусто», а с другой — «Свято место пусто не бывает». Отсутствие одного заменяет наличие другого. И это устройство нигде и никогда не нарушается, вследствие чего у нас возникают неприятности, в виде, например, старости — состояния абсолютно противоестественного.

Нрав и здоровье, или состояние души и тела, — тоже дуальная пара. У меня она организована, как говорится, в пользу нрава, чем я столь же отличалась от своих подруг, как рознятся ответственность и нерадивость, альтруизм и эгоизм, задохлик и крепыш. Душа у меня мягкая, отходчивая, широкая, а вот со здоровьем всегда были проблемы.

Меня родила молодая женщина, в самом цветущем возрасте, но в течение последних шести лет до моего рождения находящаяся в непрерывном стрессе запредельного порядка, по существу смертельного.

В июне 1941 года началась война, и с первых дней между жителями села развернулась борьба за эвакуацию. Наверное, так было повсеместно, в городах и селах. Но в городах дискриминация простого человека не так видна, а в селах ведь каждый на виду. О том, как составлялись списки на эвакуацию и как она организовывалась, сколько здесь было злоупотреблений и несправедливости, не любят писать ни авторы воспоминаний, ни тем более профессиональные писатели, потому что это отнюдь не героическая страница истории. Разобраться с нею тогда не успели по причине общей беды, быстрого наступления врага, а после войны не стали ворошить прошлое — обошлось и ладно. Многое списали на войну, ох, многое.

Понимание эвакуации для людей состояло в одном: протянут тебе руку помощи к спасению или оставят на погибель, нужен ты своему народу или народ собирается спокойно тобой пожертвовать. Кому хотелось угодить в число жертв? А ведь таких оказалось много и погибло их, как известно, больше, чем на фронте. Только на фронте погибали люди со всего огромного Советского Союза, а под немецкой пятой сжигали и расстреливали, вешали и распинали исключительно жителей оккупированных территорий, сознательно брошенных своими на истребление. Ничего, пришлось людям и этот отбор пережить и выжившим не умереть от горя, от самообмана, что ты что-то значишь для своей страны. Да, не время было считаться с обидами, и люди не считались, но память о них, вечная и неистребимая, осталась. Она ранила души. Сейчас мы можем сколько угодно теоретизировать, а тогда это было что-то сродни тому, как выбираются из ямы упавшие в нее животные — все стремились попасть наверх, топтали слабого, упавшего и вообще того, кто оказывался ниже, размахивали тем, у кого что было, и расчищали себе путь к спасению.

Мама выиграть эти сражения не смогла, учителей вообще не эвакуировали, а самой ей было просто не собраться и не пробиться к убегающему потоку. Еще оставалась надежда на отца — главного специалиста колхоза, агронома, что он попадет в эвакуацию, и тогда бы мама уехала с родителями, ведь они жили одной семьей. Но и эти надежды оказались тщетными. Льготы на спасение захватила местная верхушка — председатель колхоза, председатель сельсовета, директора больших и малых предприятий. Вместо эвакуации мама получила первую неисчезающую травму — убедилась, что не признана настолько полезной гражданкой, чтобы рассчитывать на защиту. Это сильно ударило по сердцу, вселило в душу ощущения не самые лучшие — отчаяния и беззащитности, брошенности на произвол страшной судьбы, в которую вторгались враги с огнем и пулями. Можно ли было рассчитывать на милосердие агрессора, если свои люди тебя оценили не по твоим фактическим заслугам?