Серафина - Хартман Рейчел

Неумолимый жернов ночи размолол нашу бдительность в пыль. К третьему часу утра я уже с нетерпением ждала, чтобы кто-нибудь зарезал Комонота и нам всем в конце концов можно было бы пойти спать. Следить за ним было нелегко, потому что он сам, казалось, ничуть не устал. Он танцевал, ел, пил, заигрывал с принцессой Дион, изумленно хохотал над танцорами пигеджирии и будто обладал энергией троих обычных мужчин.

Услышав колокольный звон, возвещающий начало четвертого часа, я уже почти было решилась спросить своих товарищей по слежке, нельзя ли мне смотаться вздремнуть, и тут Киггс собственной персоной появился передо мной и взял меня за руку.

— Павана! — только и сказал он, улыбаясь, и утянул меня в променад.

Мой уставший мозг давно перестал замечать танцы, но тут музыка зазвучала четче, вернулись в фокус свечи, степенные пары танцующих, весь зал целиком. Киггс действовал на меня лучше, чем кофе.

— Мне начинает казаться, что мы все зря всполошились, — сказала я, двигаясь гораздо энергичнее, чем за секунду до этого.

— С радостью признаю, что мы ошиблись, в тот же момент, как Комонот невредимым вернется к себе домой, — сказал Киггс, взгляд у него был усталый. — «Не плати Пау-Хеноа, пока он не переправит тебя на ту сторону».

Я поискала ардмагара среди танцующих, но на этот раз его там не было. Наконец он нашелся: стоял, прислонившись к стене, в одиночестве, с кубком вина в руке, и оглядывался вокруг остекленевшим взглядом. Он что, устал? Какое счастье.

— А где принцесса Глиссельда? — спросила я, не увидев ее.

Он обвел меня вокруг себя.

— Либо прилегла отдохнуть, либо что-то обсуждает с бабушкой. Она собиралась сделать и то, и другое, но не знала, в каком порядке.

Может быть, я тоже могла вздремнуть, в конце концов. Но сейчас мне не хотелось спать. Не хотелось, чтобы этот танец кончался, чтобы Киггс отпускал мою руку. Не хотелось, чтобы он отвернулся. Чтобы настал какой-то другой момент, кроме этого.

Во мне поднялось чувство, и я не стала его глушить. Какой вред оно может принести? Ему осталось жить в этом мире всего лишь тридцать два такта адажио. «Двадцать четыре. Шестнадцать. Еще восемь тактов я люблю тебя. Три. Два. Один».

Музыка смолкла, и я отпустила его, но он меня не отпустил.

— На минутку, Фина. У меня для вас кое-что есть.

Киггс повел меня к сцене, вверх по ступеням, за кулисы, где я и так провела большую часть праздника. В углу лежала фляжка Глиссельды с кофе, уже давно пустая, а рядом — небольшой предмет, завернутый в ткань, который я не трогала, потому что не знала, чей он. Он поднял сверток и протянул мне.

— Что это?

— Само собой, не узнаете, пока не развернете, — сказал он, блестя глазами в полумраке. — С Новым годом!

Это была тонкая книжица, переплетенная в телячью кожу. Я открыла ее и рассмеялась.

— Понфей?

— Единственный и неповторимый. — Он стоял рядом со мной, будто читая через плечо, почти касаясь моей руки. — Это его последняя книга, «Любовь и работа», про которую я как-то вам говорил. Она, как вы можете догадаться, о работе, но еще — о мышлении, и самопознании, и о том, что есть хорошего в жизни, и…

Он умолк. В названии стояло еще одно слово — и это самое слово тяжело повисло между нами.

— И о правде? — ляпнула я, думая, что это нейтральная тема, и слишком поздно осознав, что это совсем не так.

— Ну, да, но я хотел сказать, гм, о дружбе. — Киггс сконфуженно улыбнулся. Я снова посмотрела на книгу. — И о счастье, — добавил он. — Вот почему его считают сумасшедшим. В Порфирии, чтобы быть философом, нужно подписать договор страдальца.

Я не сумела удержаться от смеха, и Киггс тоже засмеялся, а Гантард, который как раз исполнял соло на шалмее, обернулся на хихиканье и испепелил нас взглядом.

— Теперь мне стыдно, — сказала я, — потому что я ничего вам не приготовила.

— Чепуха! — сказал он горячо. — Вы нам всем сегодня сделали подарок.

Сердце мучительно заколотилось; я отвернулась и через щель в занавесе увидела, что на дальнем конце зала стоит в дверном проеме дама Окра Кармин и тревожно машет длинным зеленым рукавом.

— Что-то случилось, — сказала я.

Киггс не стал спрашивать что, а просто последовал за мной вниз по ступенькам, через водоворот танцующих и за порог зала. Дама Окра Кармин держала Комонота за руку, не давая ему уйти, а растерянные стражники стояли рядом, не зная, чью сторону принять.

— Он утверждает, что идет спать, но я ему не верю! — воскликнула она.

— Спасибо, госпожа посол, — сказал Киггс, недоумевая, почему дама Окра вообще оказалась вовлечена в нашу операцию. Нужно было на досуге изобрести какую-нибудь причину.

Вся тяжесть этой ночи снова обрушилась на мои плечи.

Комонот, скрестив руки и играя желваками, проводил даму Окру взглядом, когда она саркастически присела в реверансе и вернулась к пирующим.

— Ну, а теперь, когда мы избавились от этой сумасшедшей, — сказал он, — могу я испросить позволения отправиться по своим делам?

Киггс поклонился.

— Сэр, боюсь, мне придется настоять, чтобы вы взяли с собой одного-двух стражников. У нас есть некоторые опасения по поводу вашей безопасности сегодня ночью, и…

Комонот покачал головой.

— Все еще считаешь, что кто-то плетет против меня заговор, Серафина? Жаль, я не могу взглянуть на это твое воспоминание. Твоя паранойя по этому поводу достигла таких масштабов, что мне уже хочется оглядываться через плечо. Это ведь тоже привычка человеческого тела, да? Боязнь темноты и неизвестности? Боязнь драконов?

— Ардмагар, — сказала я, глубоко встревоженная тем, что он так небрежно упомянул мое материнское воспоминание, — пожалуйста, сделайте нам одолжение.

— У вас нет никаких доказательств.

— Стоит кому-то другому прийти к власти в Танамуте, и мирному соглашению конец, — не отступалась я. — Если с вами что-то случится, мы очень многое потеряем.

Он посмотрел на нас резким, пронизывающим взглядом.

— А знаете, от чего еще зависит мирное соглашение? От королевской династии Горедда — один из представителей которой, если я правильно помню, недавно был убит. За своими вы следите так же пристально, как за мной?

— Конечно, — ответил Киггс, но было видно, что вопрос застал его врасплох. На лице отразились попытки вспомнить, где его бабушка, тетя и кузина, а потом тревога от того, что он не представлял, где хотя бы одна из них.

— Ты уж точно не знаешь, где твоя тетушка, — заметил Комонот с таинственной ухмылкой.

Мы с Киггсом в ужасе уставились на него.

— На что вы намекаете, ардмагар? — с дрожью в голосе спросил Киггс.