Поцелуй сатаны - Вильям Козлов

У Кренделя были совсем другие симпатии, он называл фамилии совершенно неизвестных современных беллетристов, толковал, что они и есть цвет советской литературы. Восхищался Юрием Трифоновым, Анатолием Рыбаковым, Гроссманом, уехавшими на запад советскими литераторами, про которых Алиса никогда и не слышала. А вот Солженицына почему-то не жаловал, хотя про него сейчас много говорили и писали. Во всех журналах и издательствах собирались печатать. Как-то обронил, что «старик» там, на Западе, совсем свихнулся, ударился в богоискательство.

— Он ведь живет в Америке, — возразила Алиса.

— Я всех, кто за рубежом, называю западниками, — пояснил Михаил Семенович. — Там свет, развитая цивилизация, а у нас — скифское средневековье.

Алиса и сама не могла бы себе объяснить, как так получилось, что жирненький пройдоха литератор Крендель сумел задурить ей голову. Он не придирался к ее малярной работе, наоборот, всячески похваливал, подолгу наблюдал за ней, а когда она все закончила, устроил прощальный вечер с шампанским и хорошей закуской — к тому времени он уже в основном обставил комнаты мебелью, книжными полками — влажные карие глаза его возбужденно блестели, золотые зубы сверкали в широчайшей улыбке. Голос бархатистый, обволакивающий. Рассказывал разные забавные истории про известных писателей, с которыми он, по его словам, был накоротке, в подтверждение показывал их книги с дарственными надписями. Стол накрыл в своем кабинете с огромным старинным письменным столом, который ему привезли знакомые из комиссионки. Стоил он семьсот рублей. На нем они и пировали. Михаил Семенович накрыл зеленую суконную поверхность дубового стола политической картой СССР. Фужер с шампанским для Алисы стоял на австралийском континенте, а эмалированная миска с грушами плавала в Тихом океане. Кооперативная тонко нарезанная колбаса, копченая курица, дорогущая сырокопченая бастурма. Крендель похвастался, что килограмм стоит 18 рублей, а рыба клыкач холодного копчения — 16. На широком, ею покрашенном подоконнике стояла высокая желтая ваза с рельефно нанесенными на нее стволами диковинных деревьев. Квартира находилась на пятом этаже, слышно было, как во дворе играли на железных гулких баках ребятишки, они прыгали по ним, хлопали железными крышками, наконец кто-то догадался и, выйдя на балкон, призвал шалунов к порядку, пригрозив, что если не прекратят грохотать, уши всем надерет.

Михаил Семенович стал рассказывать, как жена его на теплоходе, совершающим круиз вокруг Европы, познакомилась с судовым механиком и вскоре насовсем ушла к нему. Они тогда еще жили на Звездной улице в Купчино. Механик купил ее дамскими шмотками, парфюмерией и перспективой устроить на теплоходе буфетчицей в валютный бар. И она, дурочка, клюнула!

— Как вам дали на одного двухкомнатную квартиру? — спросила Алиса. Ей не нравились эти разговоры про бывших жен.

— Я — писатель, — самодовольно улыбнулся Крендель, — Мне положен кабинет. И потом после размена старой квартиры, я жилплощадь сдал государству.

Про то, что у него есть дочь и она вышла замуж за грузина, он рассказал еще раньше. Дочь жила в Тбилиси. Даже когда там начались волнения, не вернулась в Ленинград. Муж ее участвует в каком-то неформальном объединении. Его там выбрали народным депутатом. С зятем он поддерживал хорошие отношения, из Тбилиси знакомые зятя ему частенько передавали посылки с фруктами. Эти замечательные груши тоже оттуда.

— Ваш зять не торгует фруктами на базаре? — спросила Алиса.

— Вано — инженер на станции техобслуживания автомобилей, — с достоинством произнес Крендель, — А это в Грузии очень престижная должность. Да и у нас тоже. Чтобы туда устроиться, нужно несколько тысяч выложить начальству.

На огромном письменном столе стояла портативная пишущая машинка «Олимпия», из каретки торчал начатый лист, он почему-то привлек внимание девушки. Наверное, потому, что там мелькнула знакомая фамилия: Сергей Строков.

— Я его знаю, вернее читала роман, — кивнув на машинку, сказала Алиса.

— Читала Строкова? — легко перешел на «ты» Крендель — Есть и получше него писатели.

— Мне он очень нравится, — продолжала Алиса. Она прочла в рукописи последний роман Строкова «Круг», который Николай редактировал в Палкино. Очень современный, прямо про сегодняшний день, есть там и любовь, интрига, правда, много было страниц, затрагивающих писательский мир, это было Алисе не очень интересно. Она не понимала, чего это литераторы спорят, ругают в периодической печати друг друга? Уланов пытался ей объяснить, но чувствовалось, что он и сам не очень-то разбирается во всех этих литературных скандалах.

Крендель стал снова распространяться про Гроссмана, Рыбакова, Трифонова, называл фамилии уехавших за границу литераторов, которых Алиса услышала впервые. Очень хвалил Михаил Семенович «Огонек», «Знамя», «Новый мир». Кроме «Знамени», Алиса тоже считала эти журналы самыми интересными. А когда Крендель принялся со злостью поносить «Молодую гвардию», «Наш современник», «Москву», Алиса даже не возразила. Она их не читала. Николай говорил, что в них публикуется интересные критические статьи. В университете некоторые преподаватели на лекциях по советской литературе тоже небрежно отзывались об этих журналах.

— Вы пишете рецензию на Строкова? — полюбопытствовала Алиса. Она вполуха слушала пространные разглагольствования Кренделя, — надо отдать ему должное, говорил он убедительно, красиво, приводил на память разные цитаты из прочитанных книг.

— На книги Сергея Строкова рецензий не пишут, — усмехнулся Михаил Семенович, — Я ругаю его творчество в целом. Мне позвонили из журнала и попросили разгромить Строкова вместе с его маниакальной идеей национального русского возрождения… Ишь чего захотел! Я это делаю с удовольствием. Русь, русские, объединяйтесь… Против кого? Мы им объединимся…

— А почему Строкова не печатают в журналах?

— Нам Строков и ему подобные не нужны, — осушив третий бокал шампанского, разоткровенничался Крендель.

— Нам нужны русские покорные, которые нам в рот смотрят… Он не наш человек, в журналах мы печатаем своих людей. Мы можем создать рекламу любому… Главное, чтобы он служил нам.

— Даже бездарному? — вставила Алиса.

— Даже бездарному, — согласился Михаил Семенович. — Понятно, если он проводит в литературе и политике наши идеи, мысли…

— А читатели? Если читателям не нравятся книги, которые вы хвалите?

— Читателя нужно воспитывать, навязывать ему мнение ученых, филологов. Если появятся в «Литературке» несколько статей, где такого-то или этого, пусть даже бездарного, назовут талантливым, цветом советской литературы, то и читатель это проглотит, мол, профессор-филолог утверждает, что книга талантливая, а я — простой читатель, не соглашусь с ним, то меня посчитают дураком… А кому, милая Алиса, хочется в глазах знакомых казаться необразованным болваном? Проглотят любую установку. Лишь бы купили книжку, а будут ее читать или поставят на полку — это их, читателей, личное дело.

— Мне наплевать, что скажет ученый-философ про книгу, которая мне понравилась, — сказала Алиса.

— Ну и плюй! — весело рассмеялся Крендель — Но в литературный спор ты все равно не полезешь. Предпочтешь промолчать, когда при тебе ругают писателей авторитетные люди. Разве не так?

— Я маляр, — произнесла Алиса. — И далека от литературных споров. И чего спорить: книга может быть или хорошей или плохой.

— Так рассуждают и другие, — подытожил Михаил Семенович — Поэтому высказанное специалистом-филологом мнение на ту или иную книгу остается основополагающим. Обруганную книгу издатели вряд ли бросятся сразу переиздавать, даже если она и заслужила внимание читателей. Да и прежде чем книга дойдет до читателя, есть десятки способов «зарезать» ее еще в рукописи. Во всех редсоветах сидят наши люди… — на слове «наши» он сделал ударение. — И они решают, что можно печатать, а что нельзя. Больше того, если даже вредная для нас книга выйдет, у нас есть свои люди в книготоргах, которые всегда могут ее выслать.

— Как это — выслать? — удивилась Алиса.

— Например, отправить почти весь тираж на Колыму или в Воркуту, можно и на Землю Франца Иосифа…

— Кто же такие «вы»?

— Это я, — без улыбки заметил Крендель, — мои друзья, знакомые… Пусть наши имена не звучат дальше пределов Ленинграда, но нас много и мы, как говорится, правим бал… Мы — это советская интеллигенция, я подчеркиваю, не русская, а советская! А такие, как Строков, относят себя к национальной русской интеллигенции, а такой нет, Алисочка! Владимир Ильич Ленин и Иосиф Виссарионович Сталин в свое время под корень истребили ее, уничтожили! Русская интеллигенция в годы революции, эмигрировав за границу, подавала на подносах блюда в ресторанах «нам», возила «нас» на такси! Она давно вымерла, как динозавры, нет ее. Теперь есть единая советская интеллигенция и она никому себя не даст в обиду! А таких, как Строков и иже с ним, мы в порошок сотрем! У них нет ни одного органа периодической печати, где бы они смогли народу поведать правду о своем бедственном положении, везде в редакциях сидят наши люди, и они никогда не допустят этого… Тот, кто не с нами, тот против нас!