Кавказская война. В очерках, эпизодах, легендах и биографиях - Василий Потто

Канивальский приказал казакам спешиться и разобрать часть стены, по возможности не делая шума. Работа действительно производилась так тихо, что черкесский пикет, спавший по ту сторону стенки, увидел казаков только тогда, когда был окружен, и не успел даже сделать сигнального выстрела. Весь отряд, протискавшийся кое-как в узкие ворота, столпился у края обрыва над страшной бездной, дно которой, закрытое туманами, нельзя было видеть. В эту-то бездну, откуда доносился только рев бушующей Теберды, отряд начал спускаться по едва заметной, обрывистой и опасной тропинке. Было еще темно; кругом царило ночное безмолвие; местность казалась необитаемой, а между тем вся долина Теберды была усеяна народом, который, торопясь с уборкой хлеба, заночевал в поле. Казалось, что судьба обрекла этих людей на смерть и плен. Но чуткого слуха горцев вовремя коснулся шум, подобный шуму горного водопада, – это мчалась конница, и привычное ухо ясно различило среди конского топота стук и громыханье орудийных колес. В одно мгновение все, что находилось в поле, скрылось в лесу, и прискакавшие казаки захватили только скудные, брошенные народом пожитки. Кроме этих пожитков да небольшого стада овец, не было никакой добычи. Из двух аулов князей Бибердова и Лова два-три человека были убиты и восемь захвачены казаками в плен. Добиваться большего отряду было нельзя, так как надо было скорее убираться домой, пока неприятель не отрезал ему путь на перевале. Таким образом, трофеи набега были ничтожны, но важным результатом его являлась для нас смерть храброго абазинского князя Лова, друга и сподвижника Джембулата: пущенная на ветер, казачья пуля случайно сразила его у самой опушки и навсегда избавила линию от непрошеных и частых его посещений. «Кесмет!» (судьба!) – могли сказать над его могилой горцы.

Другим, еще более важным последствием этого небольшого и даже не совсем удачного набега Канивальского было открытие нами ближайшего пути к Карачаю. Эмануэль и воспользовался этим путем, когда через месяц повел войска для покорения карачаевцев.

XXVI. ХИЩНИКИ

Три последовательных набега, предпринятые нашими войсками за Кубань, не прошли для линии даром.

В то самое время и даже в тот самый день, 16 июня, когда Широков выступил с отрядом против темиргоевцев, значительная партия горцев появилась ввиду Бургустанской станицы. Она захватила все, что было в поле, и затем с вершин Бургунты быстро перенеслась на север, сделала в ночь стоверстный переход и на заре угнала большой табун, ходивший на речке Невинке.

Это смелое вторжение и целый ряд нападений, быстро следовавших в течение июля и августа, показали всю несостоятельность надежд, основанных на взятии Анапы. Если падение ее не оставило глубоких следов даже в населении, обитавшем по побережью Черного моря, то народы так называемого правого фланга совсем не заметили этого события. Им не было никакого дела до Анапы. Анапа была от них далеко, а слабая Кубанская линия и паника, распространенная по краю разгромом Незлобного, слишком сильно искушали их хищнические инстинкты.

Было и еще одно благоприятное условие для их прорывов – это непонятная беспечность, даже апатия занимавших кордоны донских казаков. Доблестные в поле, находчивые и неустрашимые в критические минуты, донцы не выказывали особых способностей к сторожевой кордонной службе. Чем бы ни объяснялась подобная аномалия, но сами горцы, привыкшие ценить в своем противнике ловкость и бдительность, не встречая их среди донцов, относились к ним с полным пренебрежением.

Действительно, кордонная служба находилась у них в младенческом состоянии. В дождь, в туман, в ненастье и слякоть на вышке никогда нельзя было увидеть часового; посты казались незанятыми. В ясную погоду казак если и стоял на часах, то только до тех пор, пока не начинало его допекать полуденное солнце; тогда он спускался вниз, в свой камышовый балаган, а на вышке оставлял ружье с накинутой буркой и надетой папахой. Если посмотреть издали, особенно снизу, – точь-в-точь стоит часовой.

Однажды в жаркий июльский полдень на правом берегу Кубани, как раз напротив брода, охраняемого казаками у Баталпашинска, показались хищники. Зрение у горца острое – он видит даже ночью, когда руки своей не видать; а слух такой, что шаги человека и конский топот он различает с расстояния, с которого другой, быть может, не услышит ружейного выстрела. Долго и пристально всматривались осторожные горцы в постовую вышку: там стоит часовой. Но проходит час, проходит другой – часовой не шевельнется: ни голову не повернет, ни руки не поднимет. Хищники догадываются, в чем дело. «Кукла», – говорят они и смело переезжают Кубань. Они выходят на берег у самого поста; лошади их шумно стряхивают водяные брызги, фыркают, а на посту никто даже не выглянет полюбопытствовать, кого Бог посылает с заречной стороны. Благополучно объехав пост, партия ударилась в степь и в сумерках была уже за девяносто верст под Темнолесской станицей. Набег был удачен. Двое русских поплатились жизнью, семь человек, преимущественно девушек, гулявших в садах, увезены были в плен, и партия на заре следующего дня ушла за Кубань с добычей.

Но горцам не было надобности пускаться всегда на такие далекие и опасные экскурсии. Иногда они устраивали засады возле передовых станиц и ночью, когда все смыкалось в непроглядную тьму, становились хозяевами края или выжидали утра, чтобы с дневным светом напасть на оплошных жителей.

Однажды, 28 июля, конная партия переправилась у Беломечетской станицы и засела всего в трех-четырех саженях от казачьего поста, охранявшего водопой. Утром, когда из Беломечетки стали выгонять стада, партия вдруг выскочила из балки, отхватила десятка три лошадей и скрылась прежде, чем постовые казаки успели опомниться. На посту не могли даже сказать, как велика была партия, до того все были озадачены ее внезапным появлением. Станица была в двух верстах, но тревога и ее захватила врасплох: резерв был распущен, и помощи дать было некому.

Другое происшествие случилось в Кисловодске 10 августа и было еще оригинальнее по своим последствиям. Шел проливной дождь. Горцы рассчитали, что в такую погоду они ни одного казачьего пикета не найдут на месте, и партия действительно подъехала к станичной ограде, не встретив, что называется, живой души. Горцы засыпали ров, разломали плетень и в образовавшиеся ворота вывели поодиночке весь станичный табун в числе ста семидесяти лошадей так тихо, что часовые, убаюкиваемые мерным шумом дождя, стучавшим о камышовую крышу их балагана, узнали о пропаже табуна только под утро, когда увидели ворота там, где их прежде не было. Дерзость горцев изумила всех; но изумление еще усилилось, когда узнали, что партия в ту же ночь отбила всех лошадей на Кумском посту, так что казакам не только не на чем было преследовать неприятеля, но они не могли даже известить соседний пост о тревоге. Не успели вдоволь наговориться об этих происшествиях, как горцы угнали лошадей из-под Чегемского укрепления, потом в Ессентуках и, наконец, в Лысогорской станице. Мало того, репрессалии их стали касаться даже их соотечественников, преданных русским. Так сделано было нападение на кош известного ногайского узденя Генардука Лафишева, славившегося своей геркулесовской силой. Самого Генардука не было дома – иначе хищники едва ли бы осмелились ступить на его землю, а тем более угнать у него более трех тысяч баранов. Донские казаки, посланные в погоню, вернулись с пустыми руками, ссылаясь на темную ночь, которая скрыла от них неприятеля. Но та же темная ночь не помешала князю Береслану Ловову настигнуть партию с горстью ногайцев. Дело произошло жаркое; четыре ногайца были убиты; и если князь Береслан при своей малочисленности не мог сделать многого, то все-таки отбил назад до пятисот баранов.