Русские идут! Заметки путешественника - Петр Подгородецкий

Хотя я несколько раз пересекал бывшую советско-польскую границу, делал я это по преимуществу либо во сне, либо очень нетрезвым. А тут случилось так, что мне удалось даже провести некоторые наблюдения. Не знаю почему, но по мере приближения заграницы дома вдоль железной дороги становились все более основательными. Если километров за сто мы видели крытые соломой хатенки, то через пятьдесят верст вокруг стояли уже кирпичные строения, покрытые оцинкованным железом. А еще ближе к рубежу бывшего общего Отечества разместились прообразы современных коттеджей с гаражами и высокими заборами. Зато после переезда и смены вагонных тележек на более узкие европейские опять появились соломенные крыши и глинобитные стены, которые по мере удаления от экс-СССР постепенно сменялись деревянными и кирпичными домиками, домами и домищами. Правда, скажу вам, не было ни одного строения, которое можно было бы без стыда показать сегодня где-нибудь на Рублевке. Но закономерность в размещении жилых строений мне вывести так и не удалось, поскольку я выпил водки и проспал до самой Варшавы.

Правда, до нее была еще таможня, разговор о которой – совершенно особое дело. Вот там-то и выяснилось, что везут наши сограждане в Польшу. В первую очередь, это были сигареты всех зарубежных лейблов. Почему-то детские снегокаты. Другой вариант снегокатов – аллюминиевый тазик в форме большого, но мелкого казана, который тоже использовался у нас в стране как средство для спуска детишек с гор. Но как выяснилось, их в ходе конверсии производили на каком-то оборонном предприятии с чуть ли не микронной точностью. А предприимчивые поляки, привернув к ним кронштейны и провода, изготавливали из них редкие и дорогие по тому времени комплекты спутникового ТВ. Ну и, конечно, везли икру черную, икру красную, еще какие-то консервы и кучу другого барахла, которое у нас можно было купить относительно свободно, а в Польше – с трудом и значительно дороже. Таможня, как я понял, была призвана несколько снивелировать разницу в ценах, причем деньги от этой «нивелировки» шли непосредственно в карман таможенникам. Вместе с проводником они обходили купе и, посчитав сумки, объявляли: двести, триста, а то и пятьсот. Когда очередь дошла до нас, нам уже объявили было «двести», как проводник начал что-то горячо шептать на ухо усатому гражданину в фуражке и с погонами. Слышно было лишь «Машина времени» и «наши люди». Нам тут же было оказано доверие, выразившееся во фразе: «Ну ладно, так и быть, пусть проезжают».

Тех, кто по недомыслию начинал спорить с таможенниками (на весь поезд – человека три), начинали шмонать со всей пролетарской ненавистью. В результате оставляли им по два блока сигарет, по банке икры и по две бутылки водки. Все остальное же забирали на «склад временного хранения», чтобы «граждане могли забрать свои вещи по возвращении». Но если учесть, что «граждане» возвращались из Польши не через Белоруссию, а через Украину, становилось понятно: товар исчезал на таможне навсегда…

Варшава встретила нас сереньким небом, прохладным дождиком и ветром 5-10 метров в секунду. Для людей несведущих – погода была просто мерзкая. Впрочем, как и сама столица Польши. Единственное светлое пятно – это сталинская высотка в центре, около которой стоял постамент с каким-то новым автомобилем типа «пежо». Это оказалась «завлекалка» в казино, которых в СССР не было, а в нынешней России, говорят, скоро не будет, а если точнее, их загонят в резервацию. Правда, если резервация окажется чем-то вроде Лас-Вегаса, то, может быть, и я съезжу проиграть тысчонку-другую. Хотя вряд ли…

Если во время поездки «Машины времени» в ПНР артистам запомнились огромные плексигласовые ящики для пожертвований на нужды города, полные денег, то в «новой» Польше они уже отсутствовали. Хотя денег в те времена в них было много: чудовищная инфляция, – и, чтобы заполнить ящик емкостью в кубометр, пришлось бы собрать всего лишь около трехсот долларов. Тогда же, когда мы с Алексеичем бродили по улице Маршалковской, польские деньги делились на «старые злотые» и «новые злотые». Если не ошибаюсь, то один «новый» равнялся тысяче «старых». А может быть, и десяти тысячам. А получить как те, так и другие можно было в располагавшихся на каждом углу (видимо, вместо ящиков для пожертвований) обменниках под названием «Kantor». Алексеич тут же рассказал историю про своего детского приятеля по фамилии Кантор, который очень переживал из-за еврейской фамилии. «Вот ему было бы приятно прочитать о себе на каждой улице каждого более или менее крупного польского города», – сказал мой большой друг. Кстати, сейчас этот самый Кантор – мультимиллионер, приватизировавший целый ряд предприятий по производству минеральных удобрений. Говорят, что скоро свалит за рубеж, поскольку не без оснований боится, что все у него отнимут, а самого посадят.

Вместе с группой сопровождавших нас «челноков» мы совершили краткий визит на стадион. Дружественным этот визит назвать было бы трудно, поскольку местные бандиты у одной «челночницы» отняли сумку с деньгами, а двоих ребят, вступившихся за нее, отделали бейсбольными битами. Скажу честно, несмотря на то, что поляки – католики и, как мне кажется, довольно ревностно относятся к требованиям христианства, заповеди Господни никто из молодежи не соблюдает. Во всяком случае, бандитов и проституток в Варшаве было гораздо больше, чем в Москве 1990 года. Те же кожаные куртки, бритые затылки, спортивные штаны, иногда черные джинсы…

Стадион на самом деле являлся уже не спортивным сооружением, каковым был когда-то, а крупнейшим вещевым рынком Польши. По большей части, продавалось там всякое барахло, которое либо привозилось из Юго-Восточной Азии, где сильно поднаторели на изготовлении подделок, либо производилось на польских подпольных фабриках. Одну из таких мы посетили тем же днем. Где-то на окраине Варшавы, куда нас привез «челночный» автобус, обнаружился огромный ангар, к которому вела мощная линия электропередачи. Часть помещения выделили под склад, который был забит тысячами джинсов-варенок. Другая – примерно пятьсот квадратных метров – являлась «производственной зоной». Всю ее занимали стоявшие вплотную друг к другу швейные машинки. За ними, понятное дело, сидели лица азиатской наружности и женского пола. Алексеич осведомился у хозяина, к какой национальности принадлежат дамы, на что тот, не задумываясь, ответил: «К русской». На что Алексеич, тоже не задумываясь, дал комментарий: «Русский-то русский, только глаз узкий». При более детальном исследовании выяснилось, что правы оказались оба. Примерно половину работниц составляли кореянки из Ростовской области.

Конечно, сейчас мало кого интересует порядок оптовых и розничных цен на продукцию польского ширпотреба, но скажу для справки, что столь популярные у наших пацанок конца восьмидесятых варенки «Молина» стоили по десять долларов при закупке до пяти пар, по девять – до десяти, по семь – до тридцати и по пять – до пятидесяти. Далее начинался крупный опт. Если хорошо поторговаться, то тысячу пар можно было купить по три доллара, а за триста – отправить грузовой фурой в Союз. Но мы с Алексеичем варенки не носили, так что покупать ничего не стали. «Челноки» же загрузили багажники автобуса тюками и сумками с джинсами, после чего мы отправились обратно в город.

Замена ящиков для пожертвований на «Канторы» отнюдь не пошла на пользу варшавскому благоустройству. Дома выглядели ободранными и серыми (кроме католических костелов, конечно, которые были из красного кирпича). Когда мы ехали по городу, обнаружили целые кварталы «хрущевок», которыми СССР в свое время наградил Польшу. А остальное сильно напоминало варшавское гетто времен Второй мировой войны. Кучи мусора, какие-то подозрительные личности, шныряющие по подворотням. В общем, не понравилось нам в этом городе. Тем более что нас еще повели ужинать в «ресторан». По уровню это оказалось что-то вроде рабочей столовой. Единственное, что отличало «польский ресторан», – это поставленные на голых пластиковых столах свечи. Стулья, кстати, тоже были «столовские» – на металлических паучьих ножках. Кстати, сейчас бы их назвали «мебель в стиле хай-тек». А так, просто говно и все. Алексеич уже гораздо позже рассказал мне, как в Сочи зашел в магазин-салон итальянской мебели, в котором этого «хай-тека», дерьма то есть, стояло пруд пруди, и увидел замечательную пару южных кровей. Плотный усатый мужчина внимательно рассматривал бюст продавщицы (сейчас они все почему-то называются менеджерами), которая, наклонившись вперед, показывала ему какие-то проспекты. А его супруга носилась по магазину, то и дело крича: «Гоги! Гоги!» Он долго не отзывался. Но потом на крик: «Гоги, посмотри же, какой миленький стулчик!» – всетаки соизволил оторваться от созерцания сисек и пошел в сторону жены. «Стулчик» действительно был что надо. Три никелированных ножки, сходившиеся вверху, явно напоминали советские стулья шестидесятых-семидесятых, но не с ржавчиной, пробивающейся через краску, а с благородной полировкой. Сверху на них покоилась привинченная никелированными же болтами фанерка красного цвета, примерно сантиметров двадцать в ширину. Вырезана она была в форме сердечка. Точно такое же «сердечко» украшало «спинку» изделия, которая представляла из себя… Ну, конечно же вы правы, никелированную трубочку, начинавшуюся под сиденьем и причудливо изогнутую. Алексеич уже предвкушал, как мощный кавказец сядет на «стулчик» и раздавит его ко всем чертям, но тот всего лишь подошел, взял его, попробовал на вес и изрек гениальную фразу: «Манана, ты дура! На этот „стулчик» мой жоп не сядет. А для металлолома – веса мало!» – и отправился восвояси изучать проспекты, вернее, сиськи. Маленькая деталь: на изделии была бирка с надписью о том, что он якобы изготовлен в городе Модена на родине ныне покойного, к сожалению, Лучано Паваротти, а также по эскизу тоже покойного Сальвадора Дали. Бумажку с надписями украшали две голограммы, сургучная печать с надписью «Pavarotti style» и ценник 300 долларов.