На пороге чудес - Энн Пэтчетт

— Я и тогда не могла сказать тебе об этом. Ты бы отказалась принимать таблетки.

— Ну и что? Наступил бы конец света?

— Да, если бы ты заболела в Индии малярией. Болезнь могла бы тебя убить. Удивительно, что проблема сохранилась до сих пор. Я думала, что за эти годы появилось более нормальное лекарство.

— И да, и нет. Новые лекарства меньше действуют на мозги, но и не защищают от разных штаммов малярии.

— Скажи на милость, зачем ты опять принимаешь лариам? — спросила мать.

Этот вопрос был главным, но, кажется, он возник у нее только сейчас:

— Ты хочешь поехать в Индию?

Что примечательно — в ее кошмарах почти ничего не изменилось.

В сорок два года она по-прежнему держалась за отцовскую руку, люди вокруг них прибывали, словно волны прилива, и она была вынуждена снова отрываться от отца…

В реальной жизни такого насильственного физического расставания никогда не было, и все-таки страх перед ним сидел в ее подсознании. События, случавшиеся с ней, воспоминания о них никогда не вторгались в ее сны, и она была этому рада.

Она зажгла свет в ванной.

Дрожащими руками обтерла лицо и шею влажной губкой, стараясь не глядеть на свое отражение в зеркале. С удивлением обнаружила, что сейчас, в два часа ночи, не испытывает никакого облегчения от того, что понимает природу своих кошмаров. В ее голове вертелось лишь полушутливое предостережение врача, что ей, возможно, захочется прыгнуть с крыши. Глубочайший страх, выскальзывающая из ее ладони отцовская рука, всю жизнь сидел в ней, хотя она двадцать пять лет не принимала лекарство от малярии…

— Что ты думаешь насчет похорон? — спросила Марина у Карен Экман.

Они не виделись целую неделю, с тех пор как Марина приезжала к ней с мистером Фоксом.

Утром Марине предстояло лететь в Бразилию, и женщины решили поговорить напоследок, хотя и по разным мотивам. Марина решила выяснить: по-прежнему ли Карен верит, что Андерс жив; за эти дни она ведь могла смириться с мыслью о его смерти. А Карен хотела убедиться, что Марина не намерена идти на попятную.

Марина приехала к Карен вечером, когда удлинившийся день перешел в сумерки. Мальчики уже почистили на ночь зубы и смотрели телевизор в комнате, примыкающей к кухне. Теперь им эта роскошь позволялась каждый вечер — а прежде она ограничивалась выходными. Войдя, Марина сказала им «привет», но они даже не повернули головы. Двое младших пробормотали в унисон «привет», когда мать настояла на этом, а старший так ничего не ответил. Мистер Фокс совершил ошибку, сказав Марине, что ее, а не Андерса, хотели послать на поиски доктора Свенсон. Теперь ее не покидало чувство вины перед семьей Экманов, она смотрела на мальчишек и думала, что лучше бы тогда поехала она.

— Закажу заупокойную службу. Такую службу заказывают в случаях, когда нет тела умершего, если человек погиб, скажем, в авиакатастрофе, — негромко ответила Карен.

— Извини, — сказала Марина. — Значит, закажешь заупокойную службу.

Карен заглянула сквозь арку в телевизионную. Мальчики в теплых рубашках и фланелевых пижамных штанах сидели на длинном диване, обитом рубчатым плисом. Младший, самый бледный, лежал на Пиклесе, словно на ковре. Все трое не отрывали глаз от экрана.

— Что удивительно — они все слышат, — шепнула Карен. — Они даже не слушают, но их уши все равно ловят все. Я отправлю их спать, и кто-нибудь из них непременно спросит: «Когда мы будем хоронить папу?»

Карен налила себе вина и, подняв бутылку, вопросительно посмотрела на Марину. Марина кивнула.

— Похороны! — выкрикнул средний мальчишка, не оборачиваясь.

Хихикнул и замолк.

Марина подумала про раскисшую от дождя землю, в которой похоронен Андерс, и потянулась за бокалом…

— Прости, — сказала она Карен.

— Бенджи, перестань, — резко сказала Карен. — Нет-нет, просто я пытаюсь что-то осмыслить. Андерс говорил тебе, что я изучала в колледже русскую литературу? Мне хочется найти русских друзей. Я могла бы разговаривать с ними по-русски. Например, о Чехове, — она взяла вино, отошла к дальней стене кухни и открыла дверь-жалюзи, ведущую в просторную кладовку.

Марина прошла следом за ней.

Даже там все было чисто и аккуратно, яркие коробки с крупами выстроены по высоте.

Понизив голос, Карен продолжила тему:

— Иногда мне кажется, что они слышат разговоры людей на улице, особенно если речь идет о нас. Мальчики знают все, судя по их разговорам между собой. Конечно, они не все понимают, но все слышат и запоминают. Ты когда-нибудь задумывалась над тем, в каком возрасте ты потеряла способность слышать все вокруг?

— Нет, я никогда об этом не думала, — честно призналась Марина.

С минуту Карен глядела куда-то невидящим взором, словно ее душа улетела из тела и так же быстро вернулась.

— Сегодня я получила письмо.

Глупо было спрашивать, но Марина все-таки произнесла имя Андерса; ее сердце бешено колотилось в груди.

Карен кивнула и извлекла из кармана свитера голубой конверт аэрограммы. Положила его на ладонь, и они обе уставились на него, словно он мог в любую минуту выпустить крылья и улететь. Адрес написан рукой Андерса: «Карен Экман… Иден-Прери». Почерк — как у отличницы из приходской школы. Марина часто говорила ему, что он — единственный доктор среди ее знакомых, который пишет разборчиво.

— Второе письмо за эту неделю, — сообщила Карен. — Первое пришло во вторник, но написано позже, первого марта. Тогда он был болен сильнее.

Марина раскрыла рот.

По идее, она должна была что-то сказать, но не находила слов.

Он был мертв, он был болен, он был не очень болен…

События перематывались назад, Андерсу становилось все лучше.

Вот он покидает джунгли и возвращается в Манаус. Он улетает из Манауса и готовится к поездке у себя дома. Но на этот раз они знают, что его не нужно отпускать в Бразилию.

Интересно, подумала Марина, сколько писем еще в пути и когда они попадут к адресату, ведь их по ошибке направляют окольным путем через Бутан? Тут даже не надо очень напрягаться, чтобы найти логичное объяснение, как это случилось. Так почему же у Марины задрожали руки и она залпом выпила свой бокал?..

— Представляешь? Ты подходишь к своему почтовому ящику и достаешь из него пачку счетов и рекламы, а также письмо от умершего мужа. До сих пор я не испытывала ничего подобного в своей жизни и не готова к этому, — Карен развернула аэрограмму и взглянула на строчки письма, но тут же отвела глаза. — Вот почему электронная почта лучше. Ты получаешь электронное письмо и понимаешь, что муж твой жив, ты видишь, что он написал тебе несколько часов или минут назад, и тебе уже легче дышится. А когда приходит обычное письмо, ты вообще ничего не знаешь.

— О чем он пишет? Ты можешь дать мне прочесть? — прошептала Марина.

Она не была уверена, что Карен показывает мальчикам отцовские письма. Ей хотелось узнать, пишет ли Андерс что-нибудь про доктора Свенсон и о том, где они работают, где их искать в джунглях.

— Вообще-то, там нет ничего конкретного, — пробормотала Карен, словно извиняясь, и протянула письмо Марине.

«15 февраля.

Не слишком ли я тебя встревожу, если скажу, что тут я часто испытываю тревогу? Ведь ты заслуживаешь отнюдь не откровенности, а такого мужа, который способен проявить мужество в непростой ситуации. Но если я стану сейчас хорохориться, после того как столько писал о своей хандре, если я попрошу Нкомо или кого-то из Сатурнов, чтобы они совместными стараниями написали для меня за плату на листке бумаги нечто мужественное, а я перепишу их сочинение своим почерком труса, ты немедленно раскроешь мою уловку. Тогда ты сядешь в самолет, потом наймешь лодку и проводника и разыщешь меня в джунглях, потому что поймешь (никогда в жизни не видев меня в роли храбреца), как мне немыслимо трудно. Так что я не стану тревожить тебя, изображая смельчака. Ты всегда была сильной и мужественной. Вот почему ты осталась дома с тремя сыновьями, а я уехал в Бразилию — прохлаждаться. Вот почему ты прошлым летом сумела вытащить плоскогубцами гвоздь из пятки Бенджи. Увы, я не такой сильный и мужественный. У меня лихорадка, которая начинается в семь утра и продолжается два часа. В четыре пополудни она набрасывается на меня опять, и я превращаюсь в тлеющую кучку пепла. Почти каждый день меня мучают головные боли, и я боюсь, что какая-то крошечная амазонская нечисть прогрызает дырку в коре моего головного мозга. Единственная вещь на свете, о которой я мечтаю, единственное, что способно придать смысл или значимость этому прозябанию, — это шанс положить голову на твои колени. А ты гладила бы мне лоб своей теплой ладонью. Я знаю, ты сделала бы это ради меня. Ведь ты сильная и мужественная, и мне с тобой очень повезло… Проклятые листки бумаги. Никогда не хватает на них места. Я молюсь, истово, как исламский фундаменталист, хоть и нахожусь в Бразилии, чтобы письмоносец послал это письмо тебе, чтобы ты почувствовала всю весомость моей любви. Поцелуй за меня мальчишек. Целую твое нежное запястье.