Лабиринт - Тадеуш Бреза

Сердце мое раздирали противоречия. Вероятно, поэтому, чем настойчивее синьора Кампилли распространялась о наших делах, тем менее я склонен был согласиться, что со своей предвзятой точки зрения она элементарно, по-своему, права; меня прежде всего раздражало то, что она рассуждает о Польше, как слепой о красках. Вначале я возражал, стараясь при этом скрыть раздражение. Мне очень не хотелось восстанавливать ее против себя.

Отец мне говорил, что она оказывает влияние на мужа и вообще пользуется авторитетом в своей среде. Зная мою слабость к точной информации и мою объективность, отец просил меня соблюдать величайшую осторожность в этом отношении, поскольку тот мир, куда он меня посылал и где я должен был уладить его дело, верит, будто правда известна только ему. К счастью, синьор Кампилли пришел мне на помощь. Он сказал, улыбаясь:

- Все приезжающие из Польши немножко заражены. Они не такие, как мы, и не те, что были.

- Не нее, - возразила синьора Камиилли. - Например, лани Весневич, мать моего зятя, - пояснила она мне, - - гостившая у нас весной. Я раньше не была с ней знакома, но уверена, что эта женщина осталась такой, как была.

- Я говорю о молодежи. - заметил Камнилли.

Они еще некоторое время спорили. Видимо, у них бывало много приезжих из Польши, по преимуществу принадлежавших к бывшей помещичьей среде или к католическим организациям.

Одни, по терминологии синьора Калшилли, полностью зараженные, друше в меньшей степени. Во всяком случае, перевес был не на сторож: тех, кто нисколько не изменился.

- Признаю, что это гак, - согласилась синьора Кампилли. - Попросту ваши власти выпускают sex, кого считают надежными.

Разве же это нс правда?

- Оставь его в покое! - -Кампилли явно надоела эта тема. - Люди меняются. Наступят другие времена, и они снова изменятся. - 1ут он взглянул на часы и сообщил:-Шесть.

Синьора Кампилли встала. Она извинилась передо мной: ей уже пора ехать на заседание благот верительною общества. Мы вместе вышли в холл. Здесь выяснилось, что хозяйку дома отвезет лакей, который на этот раз был не в полосатой и не в белой куртке, а в серой с позолоченными пуговицами. Синьор Кампилли оставался дома и задержал меня. Мне стало неприятно, потому что сделал он это по знаку жены, не ускользнувшему от моего внимания. Я догадался, что ей не хочется со мной ехать или показываться на людях рядом со мной. Она предпочла подать мужу знак, вместо того чтобы, не глядя на меня, сесть в машину и уехать. Однако получилось еще неприятнее.

Мы перешли в кабинет. Кампилли понял, какие чувства я испытываю. Я сразу это заметил. Тон его стал еще более сердечным. Но во время первой беседы мы уже сказали друг другу все, что могли сказать, и теперь разговор не клеился. К счастью, мне на помощь пришел отец де Вое, вернее, мой утренний визит к нему, о котором я и принялся рассказывать.

- Ах, значит, он тебя сразу принял, - оживился Кампилли.

Он еще больше обрадовался, узнав, что я разговаривал с де Восом почти два часа.

- Это очень хорошо, - повторил он несколько раз. - Очень, очень хорошо.

Я пытался пересказать ему, о чем я говорил, но Кампилли слушал совсем невнимательно. Зато его интересовали любые подробности, касающиеся поведения де Воса, и он заставил меня как можно точнее их описать. То, что мне казалось случайным, мелким, для него было полно значения. И наоборот. Ни малейшего значения он не придал столь взволновавшему меня факту, что де Вое никак не комментировал мои слова. Де Вое ничего не сказал о моем отце, не выразил своего мнения о его деле.

Кампилли считал, что это тоже не имеет значения. Важно то, что он велел оставить номер моего телефона.

- Знаешь, чего я боялся? - признался Кампилли. - Как бы он не отослал тебя в коллегию адвокатов Священной Роты или прямо в Роту, по уставу.

- К монсиньору Риго?

- Не к монсиньору Риго. а в Роту, не к определенному лицу, а в ведомство. И это означало бы, что он умывает руки.

Обе эти фразы он произнес медленно, ставя акцент на словах "ведомство", "определенное лицо".

- Если бы он тебя направил прямо к монсиньору Риго, было бы еще лучше. Ты сослался бы на де Воса, и, таким образом, он как бы шефствовал над тобой во время беседы с Риго. Однако довольствуйся достигнутым. Он тебя не сплавил. Не отстранился oi дела твоего отца.

Это разъяснение меня обрадовало. Но от дальнейших рассуждений Кампилли меня попеременно кидало то в жар, то в холод.

Свои мысли он излагал без стеснения, полагая, вероятно, что его недавняя осторожность уже потеряла актуальность. Однако я нервничал, мне трудно было полностью разделить его позицию.

- Это хорошо, очень хорошо, - говорил Кампилли, - признаюсь тебе, что у меня были серьезные опасения. Дело твоего отца очень деликатного свойства. В игру вступает епископ, одного этого уже достаточно. И к тому же особое положение епархии-она находится не здесь, у нас, а по ту сторону! Да, закон, безусловно, на стороне твоего отца. Но что с того! Ведь на спор, о котором мы говорим, никто не станет глядеть под этим углом. Спор разыгрывается в вопиюще сложных условиях, тут примешана и политика, и не только политика; так что естественный импульс, импульс здравомыслящего человека, которого хотят втянуть в эту кляузу, побуждает его быть подальше от нее. Я такой же адвокат, как и твой отец; защищая твоего отца, я защищаю свои права согласно инстинкту профессиональной солидарности. И все же поверь мне, что, если бы не дружба с твоим отцом, старая, крепкая дружба, я поспешил бы отделаться от тебя, явись ты ко мне в качестве незнакомого молодого человека, сына неизвестного мне коллеги. У меня прочное положение в Ватикане, я не лишен адвокатского нерва, и, несмотря на это, я повел бы себя именно так, как сейчас откровенно тебе о том говорю.

На этом он закончил свое рассуждение-вероятно, потому, что заметил мою растерянность. Он полез в шкафчик с напитками и не поленился сходить на кухню за рюмками. А затем еще раз подвел итог своим впечатлениям.

- Ты поставил ногу в стремя. Ты пока еще не сидишь в седле, еще не едешь, и неизвестно, куда приедешь, но нога твоя в стремени.

Потом мы с четверть часа говорили о других вещах. О пансионате "Ванда", об отношении синьоры Кампилли к приезжим из Польши, в частности о том, как она отнеслась ко мне, и, наконец, о Ватиканской библиотеке. Что касается пансионата, который Кампилли в прошлый раз хвалил, то теперь он осудил мой выбор. В пансионате он никогда не был, однако слышал о нем, да и с его владельцами время от времени встречался.

Кампилли советовал мне от них переехать, выбрать отель получше и не такой скучный. Его беспокоило, что из-за "Ванды" у меня сложится ложное представление о Риме и будет испорчено впечатление от поездки.

- У пансионата безупречная репутация, - говорил он. - Иногда даже полезно пожить под столь почтенной крышей. Но в твоем положении это не обязательно.

О жене он сказал:

- Она, безусловно, относится к тебе так же сердечно, как и я, и при обычных обстоятельствах показала бы тебе это. Но в твоем положении ты должен понять ее настороженность. Она и католичка, и полька. Впрочем, я передам ей наш разговор.

Многого это не изменит, но по крайней мере она убедится, что я был прав, уверяя ее, что она может тебя принять в своем доме.

Затем он дал мне записку в Ватиканскую библиотеку-после того, как узнал, что я от волнения забыл попросить об этом отца де Воса. Я его от всего сердца благодарил.

- Нет ничего проще, - сказал он. - Дон Паоло Кореи, от которого зависит допуск в библиотеку, мой хороший знакомый. Я направлю тебя лично к нему, добавил он и весело рассмеялся, видимо вспомнив, что он мне говорил о разных способах обращения с просителями.

VI

"Дон - значит священник", - думал я, вспоминая, что в различных итальянских новеллах и романах это словечко присоединяется к именам приходских священников и викариев. Однако на следующее же утро, придя в библиотеку, я увидел в указанной мне комнатке пожилого господина в черном костюме, с розетками двух орденов в петлице, заметил большой перстень с печаткой на его пальце и решил, тоже на литературной основе, что, очевидно, передо мной сидит аристократ, которому по праву полагается титул "дон".

Я вручил ему записку от синьора Кампилли. Он взглянул на нее, прочитал, еще раз взглянул, наконец внимательно посмотрел на меня, что-то соображая. Комната, в которой мы сидели, была маленькая, стены ее, увешанные потемневшими картинами, по большей части изображавшими различных князей церкви, пап и кардиналов в старинных одеяниях, казались совсем темными. Дон Паоло Кореи вертел в пальцах визитную карточку Кампилли.

Голова у Кореи была большая, сложение крепкое, только глаза подведены огромными синими полумесяцами.

- Ну, хорошо, - решил он в конце концов. - Мы не часто принимаем у себя ваших соотечественников. То есть таких, как вы, приезжающих из Польши, а не поляков из эмиграции.