Жестокая память. Нацистский рейх в восприятии немцев второй половины XX и начала XXI века - Александр Иванович Борозняк

председателем — протестантский священник Генрих Грюбер. В правление вошли представитель еврейской общины Берлина Юлиус Майер, участник движения 20 июля Курт Шаттер, коммунист Франц Далем, евангелический священник Харальд Пёльхау[92].

Проблеме вины и ответственности немецкой нации уделялось в Восточной Германии немало внимания. В воззвании ЦК КПГ от 11 июня 1945 г. было сказано: «Гитлер навлек неисчислимые бедствия на наш народ и сделал его соучастником своих преступлений, за которые немецкий народ ответствен перед всем цивилизованным человечеством… Жгучий стыд должен испытывать каждый немец за то, что немецкий народ несет значительную долю ответственности за войну и ее последствия… Немецкий народ стал орудием Гитлера и его империалистических хозяев»[93].

В книгах и статьях восточногерманских авторов, опубликованных непосредственно после окончания войны, активно обсуждалась больная проблема, на несколько десятилетий исчезнувшая затем из поля зрения политиков и ученых ГДР: «Евреи были жертвами фашизма»[94]. Необходимо указать в связи этим на получившие массовое распространение работы известных исследователей-марксистов, активных участников антифашистского Сопротивления Стефана Геймана и Зигберта Кана[95].

«Преступления, совершенные против евреев, — говорил в конце 1945 г. поэт и публицист Иоганнес Бехер, — были преступлениями против всех нас, против немцев. Преследование и систематическая ликвидация еврейских сограждан — это бремя стыда, которое мы будем нести и тогда, когда пепел нацистских преступников будет развеян по ветру»[96]. Коммунист, узник нацистских концлагерей Оттомар Гешке обращался к согражданам: «Твое молчание, немецкий народ, было подлостью. Ведь ты не оставался в неведении, но ты закрывал глаза и затыкал уши — именно потому, что ты знал о преступлениях. Ты молчал и навлек на себя страшную вину»[97]. В феврале 1948 г. член секретариата правления Социалистической единой партии Германии Пауль Меркер заявлял: «К еврейскому населению обращены симпатии и действенная помощь всех прогрессивных сил»[98].

И хотя в октябре 1949 г. в решении пленума Центрального правления СЕПГ от 4 октября повторялся тезис о вине немецкого народа за преступления гитлеровского фашизма, акценты оказались смещенными: текст резолюции был дополнен далеко не бесспорным положением о том, что вина немцев уже «нашла свое историческое искупление»[99]. Характерна лексика одного из выступлений Вильгельма Пика в конце 1949 г., после провозглашения ГДР. Говоря о позиции германского народа в период 1933–1945 гг., Пик применял исключительно пассивную форму глаголов: население было «обмануто», «совращено», «вовлечено в катастрофу», его «использовали в преступных целях», им «манипулировали»[100]. Уже в это время, с горечью писал писатель-антифашист Фридрих Вольф, признание вины немецкого народа «рассматривалось едва ли не как предательство»[101].

В ходе «антикосмополитической» (антисемитской) кампании 1949–1953 гг., а также в порядке «извлечения уроков из “дела Сланского”»[102] по решению ЦК СЕПГ были распущено Объединение лиц, преследовавшихся при нацизме, и выдвинуты обвинения против еврейских активистов союза[103], а также блокированы исследования (порой и упоминания) о расовой основе преступлений режима. Меркера исключили из партии и приговорили к тюремному заключению[104]. Тайно готовился (но так и не состоялся) судебный процесс против Александра Абуша[105].

* * *

Историко-политическая мысль Германии второй половины 1940-х гг. делала первые шаги в познании феномена германского фашизма, но в 1945–1949 гг. немецкими учеными и публицистами были поставлены «проклятые вопросы».

Была ли нацистская диктатура продуктом германской истории или же воплощением абсолютного разрыва связей с традициями прошлого, неким «особым путем» развития?

Можно ли было предотвратить установление нацистских порядков в Германии?

Кто несет ответственность за утверждение режима, за его преступления?

Почему стала возможной массовая поддержка преступного государства?

Вопросы, обращенные к науке. Вопросы, обращенные к нации.

ГЛАВА ВТОРАЯ

ЗУБЫ ДРАКОНА

Кажется, судьбой Федеративной Республики уже стало тихое, постепенное, медленное, неотвратимое возвращение людей вчерашнего дня[106].

Ойген Когон

Если в Бонне или в Гамбурге спросить немцев старшего поколения о том, как вошли в их память 1950-е гг., то они наверняка вспомнят о купленном в рассрочку «фольксвагене», о первом телевизоре, первом путешествии в Италию… Но у западногерманского «экономического чуда» (которое вызывает нынче немало восторгов наших публицистов) была и оборотная сторона…

Процессы против нацистских военных преступников прекратились, так, по существу, и не начавшись. Тысячи нераскаявшихся нацистов оказались на свободе и великолепно приспособились к «социальному рыночному хозяйству». Никто не хотел слышать о войне и фашизме, о неистребленных корнях прошлого. Школьники и студенты не решались спрашивать у преподавателей, что же в действительности происходило в Германии в 1933–1945 гг. Все чаще на всех уровнях раздавались раздраженные восклицания: «Ну, сколько же можно! Пора уже забыть обо всем этом! Покончить с очернением немецких солдат!». В ФРГ стали влиятельной силой 2 тысячи «традиционных союзов» бывших военнослужащих вермахта и войск СС. Объединение «вернувшихся из плена» (Heimkehrer) насчитывало более 100 тысяч человек[107].

К перечню элит, якобы не связанных с гитлеризмом, достаточно быстро были добавлены высшие государственные чиновники, предприниматели, журналисты, юристы, дипломаты… В книге бывшего деятеля Государственной партии Густава Штольпера (опубликованной в 1947 г. на английском, а через два года на немецком языке) идея о чужеродности Гитлера немецкому началу была выражена почти афористично: «Австриец по имени Гитлер организовал и осуществил программу… Мир германской индустрии и финансов не имел ничего общего с политикой Гитлера, так же как и рабочие, сельские хозяева или другие группы населения. Все они были беспомощными инструментами в его руках»[108]. Выступая в бундестаге 11 января 1950 г., министр юстиции ФРГ Томас Делер (Свободная демократическая партия) призывал к «забвению этого зловещего времени», к «вечному забвению всего того, что происходило с самого начала беспорядков»[109].

Ханна Арендт, посетившая Германию после 17 лет изгнания, была поражена масштабами «всеобщего бесчувствия», которое она именовала «бросающимся в глаза симптомом глубоко укоренившегося, упрямого, грубого отказа от оценки происходивших в прошлом событий»[110]. К 1953 г. относится горькое пророчество романиста Артура Кестлера: «Полная правда не может быть внедрена с сознание нации и наверняка не будет внедрена никогда. Просто потому, что она слишком страшна, когда открыто глянешь в ее лицо»[111]. В 1956 г. правительство Аденауэра добилось того, что из программы Каннского кинофестиваля был исключен фильм французского режиссера Алена Рене «Ночь и туман», повествовавший о трагедии Освенцима