Система-84 - Уно Палмстрём

Улица Руслагсвеген, ведущая в больницу Дандерюд, показалась им очень длинной. Когда «сааб» остановился у входа в отделение неотложной помощи, вид у Рольфа Карлсона был такой, словно он заснул с открытыми глазами.

— Мы приехали, Роффе... Роффе, черт побери, мы приехали... — Люк потряс приятеля.

— Улле, — выдавил Рольф сквозь сведенные челюсти. — Улле, я говорил с другими ребятами... которые, как и я... уже несколько лет не кололись... они тоже получили этот проклятый конверт с двумя пакетиками... Улле, у кого-то, наверное, есть список всех бывших наркоманов...

Люк выволок его из автомобиля. Поддерживая Карлсона с двух сторон, они со Свенне ввели его в «неотложку».

Там царил полнейший хаос. Приемное отделение было' забито сидящими, полулежащими и лежащими пациентами. У большинства наблюдалась потеря контроля над движениями.

— Ну и ну — настоящий дурдом, — прошептал Свенне Свенсон. — Неужто так по всему городу?

Улле Люк кивнул и потащил Карлсона к сестре, занимавшейся приемом больных.

— Что это с ним?

— Сама видишь что, — резко ответил Люк. — Он здесь раньше лежал. Ему необходим укол, иначе...

— Это решит врач...

— Знаю. Поговори с доктором Чильфошем, он здесь тогда работал.

— Как зовут больного?

— Рольф Карлсон, родился 16 марта 49-го года, кажется, так, да у вас все это записано в карточке. — Люк едва сдерживался. «Если она скажет, что нам надо подождать, я ей врежу», — мелькнуло в голове.

Сестра изучающе поглядела на Карлсона, открытые глаза которого ничего не видели, коротко кивнула и подозвала двух санитаров.

— Отвезите его к Чильфошу. Похоже, здорово плох...

Люк облегченно вздохнул.

— Роффе, — позвал он с мольбой в голосе, надеясь, что тот расслышит. — Роффе, мы уходим. Я загляну к тебе завтра. Теперь все будет хорошо... — Голос выдал его. Надо скорее уходить.

Свенне взял его под руку.

— Пошли, Улле. То, что ты будешь стоять здесь,, Рольфу не поможет...

Выходя из больницы, они увидели, как Рольфа мягко, но властно уложили на каталку и увезли.

Свенсон развернулся и погнал машину прочь от больницы. Оба молчали.

— Давай, жми в «Кружку», — сказал Люк.

Свенне колебался.

— Жми в «Кружку», — повторил Люк. — Мне необходимо выпить — разваливаюсь на куски.

Пивная «Оловянная кружка» на Далагатан. К ней Улле Люк испытывал смешанные чувства. Он отправлялся туда всякий раз, когда ему было плохо. В то же время частенько заглядывал туда, когда был в отличнейшем состоянии духа.

Там он встречал своих утративших всяческие иллюзии коллег из большого газетного дома. Талантливых журналистов, вкладывавших душу в деструктивную, далекую от действительности продукцию. Почти всегда сидели они в этом заведении и пили. Пили, чтобы забыть, пили, чтобы залечить душу, пили, чтобы иа следующий день иметь силы снова идти на работу. И как ни странно, все питали надежду, что наступит тот час, когда будут они работать в газетах, которые действительно станут общественно значимыми и действенными. Вот в это место и отправились Улле Люк и Свен-Эрик Свенсон.

Сидя за столом перед двумя большими кружками крепкого пина, Люк начал наконец обретать почву под ногами. Хотя чувствовал себя преотвратно. Сердце прыгало как сумасшедшее, временами накатывали хорошо знакомые приступы тошноты. Он не решался закурить и ежеминутно проверял пульс, крутил пальцами ус и, лишь опустошив кружки, осмелился заговорить.

И заплакал.

Свенсон сидел рядом, потягивая легкое пиво из маленькой кружки. Он ждал, когда Люк заговорит.

— Понимаешь... — сказал Люк и высморкался в салфетку. — Понимаешь, у меня дома есть кинопленка, мы снимали ее на даче у Роффе, у него домик в Нортелье, во всяком случае, был... — Он смахнул е глаз слезы. — Там, в этом фильме, Роффе, сильный и здоровый, показывает руками, какую здоровенную рыбу он чуть не поймал... руки у него разведены почти на метр... — Он засмеялся сквозь слезы. — Понимаешь, я был с ним, когда он подцепил эту щуку на крючок — меньшего щуренка я не видел... Малявка с нежным ротиком — как только Роффе дернул, крючок разорвал ей губу, и она ушла... А он потом хвастался всем ее гигантскими размерами... И тут, в фильме, врываюсь я и показываю, какая она была па самом дело и... и... — Люк беззвучно заплакал, спрятан лицо н руки. — И... тогда Роффе засмеялся, мы обнялись, а кругом лето, все веселятся... Не понимаю, почему я цепляюсь именно за это вовиоминание...

Свенне Свенсон понимал.

— И потом, я чувствую себя дьявольски маленьким и никчемным, потому что не могу справиться с этой бедой, потому что должен приходить сюда и пить, чтобы вообще быть в состоянии существовать... работать... я просто последнее дерьмо...

— Перестань, Улле. Ты прекрасно знаешь, что ты первоклассное дерьмо, — сказал Свенне.

— Знаю, но мне нужно завязать с этим, — откликнулся Улле и попытался сосчитать, сколько раз он уже произносил эти слова. Безнадежно. Он говорил их так часто, что они потеряли всякий смысл. — Знаешь, что сказала однажды моя матушка?

— Знаю. Она сказала: «Ты плохо переносишь спиртное, Улле». И когда она умерла, ты был трезв три недели, а потом начал поддавать опять, когда твой отец погиб в автомобильной катастрофе недалеко от Уддевалы — все это я слышал множество раз.

И все равно Улле должен рассказать об этом еще раз. О детстве, проведенном в Вэнешборге, о первых робких шагах в журналистике, в местной газетке, о первых блестящих годах в редакции «Дагенс нюхетер» и тяжелых годах медленного падения...

Он осторожно пощупал плешь на голове — неумолимое свидетельство 43 лет. Солидный возраст. Хотя в светлые моменты Люк чувствовал, что способен еще на многое.

— Послушай-ка, вот черт! — воскликнул он внезапно. В ушах снова звучали слова Роффе: «Улле, у кого-то, наверное, есть список всех бывших наркоманов...» — Список... Регистр...

Свен-Эржк Свенсон попытался уловить ход его мыслей. И как всегда, ему это удалось.

— Улле, — сказал он тихо, — когда я проявлял снимки, мне показалось, я узнал того парня в баке. Ты прав, я имею в виду, Роффе прав. На самом деле существует регистр всех бывших наркоманов.

Деревянный Исус переступил с ноги на ногу. Слишком долго стоял он на одном месте.

— Черт, неужто Исус? Ты-то что здесь делаешь? — обратился к нему один из его братьев по кличке Представитель — представитель площади Эстермальм.

Для большинства прохожих Представитель был пьяницей. Обычным забулдыгой.

Женщины благородного происхождения, каковыми они себя сами считали, при виде его плотнее закутывались в шубы, они не подавали милостыню — из принципа. Хочешь есть — иди работать, полагали они, не задумываясь о том, что безработица в стране приняла угрожающие размеры.

Но Представитель никогда и не просил милостыню. У него были свои постоянные благодетели — те, кто продавал фрукты и цветы «ливкам общества на идиллической площади в центре Стокгольма.

Много лет назад Представитель начал помогать продавцам фруктов — в его обязанности входило укладывать деревянные планки на лотке так, чтобы они образовали нужную фигуру. Работа требовала терпения и сноровки, и Представитель успешно с ней справлялся.

За это он получал почти от всех по десять крон каждый день. Некоторые оставляли даже свои лотки на попечение Представителя', отлучаясь по другим делам. И он становился па их место и торговал фруктами и цветами.

— Неужто Исус? Ты-то что здесь делаешь? — воскликнул Представитель.

— Что я здесь делаю? Да сам точно не знаю, — ответил Деревянный Исус. — Ищу картину.

Представитель, потирая обмороженные уши, удивленно воззрился на него.

Не каждый день эта светская площадь удостаивалась посещения с небес. Представитель не видел Деревянного Исуса уже несколько лет.

А Деревянный Исус, в свою очередь, с интересом разглядывал обмороженного собрата. Он знал, что Представитель ночует на улице, и все же... Нечасто встретишь человека, умудрившегося обморозиться летом.

Представитель заметил внимательный взгляд Исуса.

— Это еще с зимы, — объяснил он. — Не проходит аж до августа. Как думаешь, что можно сделать?

— Сними комнату, — посоветовал Деревянный Исус.

— Комнату?

— Ага. Ты никогда не подумывал поселиться под крышей?

— Да подумывал. Но это не для таких, как я. Я знаю свое место...

— О, господи!

— Аминь! — Представитель порылся в карманах изношенных брюк, вытащил початую бутылку десертного вина и алчно открутил пробку. — За божье здоровье. И пусть все катится к дьяволу! Ты ведь знаешь, что я хочу упиться до смерти.

Деревянный Исус кивнул, размышляя про себя, сумеет ли он помочь Представителю когда-нибудь обрести блаженство.

Сделать это Деревянному Исусу было не суждено.

— Картина... О какой это картине ты болтаешь? — спросил Представитель.