Небо над бездной - Полина Дашкова

— Как? Но ведь у него должны быть какие-то документы, официальная дата рождения.

— Последняя официальная дата — тысяча девятьсот тридцать пятый. Но документы врут. Он мог родиться сто, двести, триста лет назад и проживет еще столько же.

— Макс, вы же врач, разумный человек. Неужели вы верите тому, что говорите?

— Достаточно взять у него анализ крови.

— И обнаружить, что в жилах его течет клюквенный сок? — Соня едва сдерживала нервный смех.

— У меня нет времени и сил объяснять вам-то, что вы все равно очень скоро узнаете сами. Хот другой. Не совсем человек. Я хотя бы предупредил вас, меня не предупреждал никто, мне пришлось пережить шок. Потом я, конечно, привык, нашел для себя какие-то приблизительные объяснения, ну, просто, чтобы не свихнуться. Семь лет я был его придворным врачом.

Соня впервые взглянула прямо в глаза Максу и удивилась. Не было в них ни тени безумия. Только тоска и усталость.

— Хорошо, Макс, я готова принять вашу логику. Но вы забыли одну деталь. Когда Хот излагал мне свои планы, речь шла о том, что сначала я должна ввести препарат себе, а потом ему.

— Именно так вы и сделаете.

— Я могу умереть, вам это не приходило в голову?

— Нет, Соня, вы от вливания не умрете.

— Интересно. Стало быть, вы поняли принцип действия?

— Невозможно понять, это не для разума, это скорее из области чувств. Меня бы вливание убило. И Хота убьет. Кстати, Кольта тоже убьет, учтите это, на всякий случай. А вы, Соня, будете жить, очень долго, невероятно долго.

— Спасибо, — Соня усмехнулась, — не уверена, хочу ли я этого. Но все-таки какое-то объяснение должно быть. Приблизительное. Чтобы не свихнуться.

— Оно есть. Перечитайте записи профессора Свешникова. Займитесь нейропептидами.

Они вышли из кофейни. Небо расчистилось, выглянуло солнце.

— Макс, нейропептиды были открыты в конце шестидесятых двадцатого века. Свешников не мог знать о них.

— Не важно. Он выявил биохимический эквивалент эмоций, он назвал это ДДФН. Доказательство для Фомы неверующего. Материальное, биологическое подтверждение первичности Духа.

— Макс, я не помню этого. Я почти наизусть знаю записи Михаила Владимировича, но этого не помню, — тихо заметила Соня.

— Отправляйтесь домой, — сказал Макс, — включите телефоны, позвоните Зубову, скажите, что готовы лететь в Вуду-Шамбальск, готовы работать. Там, в степи, ничего не бойтесь, но будьте внимательны и осторожны. Запомните имя. Дассам. Никогда не произносите его вслух, не пытайтесь искать этого человека. Он сам вас найдет и поможет. Каким бы странным он вам ни показался, знайте: ему можно доверять, он на вашей стороне. Все, Соня, я свяжусь с вами, мы поговорим подробней.

— Макс, где вы остановились? Я провожу вас до метро или лучше давайте поймаю для вас машину.

— Соня, идите домой. Скажите Зубову о жучках, пусть его люди снимут.

Макс обнял ее, сухо поцеловал в щеку, отпрянул, побежал через перекресток.

Это был оживленный и опасный перекресток, без светофора. Машины ехали с трех сторон. Но в воскресенье утром движение было не особенно активным. Макс добежал до середины, встал, чтобы пропустить поток, оглянулся на Соню, помахал рукой. Краем глаза она заметила, как тронулся с места бежевый «Форд Фокус», припаркованный на противоположной стороне, у ограды торгового центра. Он поехал слишком быстро и не прямо, а как-то наискосок, крутым зигзагом.

Взвизгнули тормоза, несколько других машин отчаянно загудели. Макс метнулся в сторону и вдруг полетел. Мгновение он парил в воздухе, в метре от земли, и упал с глухим тяжелым стуком. «Форд» умчался на невозможной скорости. Соня успела увидеть, что номера его густо замазаны грязью.

Глава третья

Когда Михаил Владимирович вошел в палату, больной сел, спустил босые ноги на пол, приветливо заулыбался ему, крепко пожал руку, подмигнул.

— Что-то вы давно не навещали меня, дорогой профессор. Я уж соскучился. Только от одного вашего присутствия боль стихает. Вот что значит настоящий доктор, целитель.

— Вам больно? Где именно?

— Ну, нет, это я, конечно, преувеличил. Уже не больно, только щекотно, будто какие-то насекомые там ползают, — он пошевелил рукой, и толстые его пальцы на мгновение стали похожи на извивающихся червей.

«Каков актер, — восхищенно подумал профессор, — сколько разных личин у него в запасе».

— Щекотно, это хорошо. Стало быть, идет заживление, ткани восстанавливаются. Вы лягте, расслабьтесь. Ну, что ж, все замечательно. Сегодня можно снимать швы, и завтра, пожалуй, я вас выпишу.

— Да уж, пора. Почти неделю тут у вас валяюсь. Непозволительная роскошь.

— Разве роскошь? Необходимость. Ну-ка, язык покажите. Шире рот откройте и повернитесь к свету. А-а!

— А-а!

Звук получился глубокий, на басовой ноте. Язык вывалился до подбородка.

— Вот молодец. Хотя, конечно, никакой вы не молодец. Горло у вас нехорошее, гланды воспаленные. А язык — извольте сами посмотреть, — профессор протянул ему зеркало, — видите, серо-желтый, будто мхом зарос. Теперь представьте, такая же дрянь у вас вдоль пищевода, по всей слизистой.

Коба рассматривал себя довольно долго, прятал и опять высовывал язык, щурился, двигал бровями, наконец отложил зеркало.

— Стало быть, по языку можно судить о внутренностях? Любопытно, а у вас там что, доктор? Разрешите взглянуть?

— Извольте, — Михаил Владимирович усмехнулся и показал Сталину язык.

— Чистый, розовый, — констатировал он с некоторой завистью, — ну и как вам это удается?

— Умеренность во всем, еще древние знали.

— Хотите сказать, я неумерен? Жру, пью, курю много?

— М-м. К тому же сквернословите совершенно свински.

— Это что, тоже влияет?

— А вы думаете, нет?

Коба расхохотался, хлопнул Михаила Владимировича по коленке.

— Не по нашему, не по марксистски рассуждаете, профессор.

— Разве у Маркса написано, что сквернословить полезно для здоровья?

Новый взрыв хохота, добродушное покачивание головой, мигание глазом, совсем дружеское, свойское. Поманив профессора пальцем, Сталин горячо дохнул ему в ухо и прошептал:

— А х… его знает, чего там у него написано. Вы лучше с Ильичем об этом поговорите, он «Капитал» наизусть шпарит.

Дыхание показалось огненным. Михаил Владимирович слегка отстранился, тронул кончиками пальцев лоб Кобы.

— У вас жара нет?

— Нет, нет, не беспокойтесь, я уже здоров и готов к дальнейшей борьбе за великое дело освобождения трудящихся.

— Освобождения от чего, простите?