Интервью, мысли, записи - Валентин Пикуль

Чернышевский для нас уже не может быть символом счастливого будущего, он останется для всех нас лишь символом счастливого прошлого.

Человек, сомневающийся в себе, чаще других поглядывает на свое отражение в зеркале, — так и государство, неуверенное в себе, отыскивает изъяны общества в том, что просит людей заполнять анкеты.

В ночной канун, подобно ворам, которые собираются для грабежей, в моей голове начинают собираться образы того, что еще не написано, но предстоит написать, и написанное станет моей криминальной добычей.

Россия — страна проклятая: в ней прежде надо умереть человеку, чтобы его признали. Очень уж любят у нас покойничков! Тихие они лежат в гробах, не скандалят, ничего не просят…

Народ, который поет и пляшет, зла не имеет! Екатерина намного раньше Сталина основала в искусстве стиль «социалистического реализма»: при ней нельзя было критиковать отдельных персон или указывать конкретные недостатки, разрешалось лишь судить абстрактно о пороках общества, а если и наводить критику, так лучше всего на дворников, что сугробы с улиц не убирают…

В истории есть затвержденные истины. Восстания на броненосце «Потемкин» и на Ленских золотых приисках произошли потому, что в котлах для пищи нашли сваренные половые члены быков, а знаменитая стачка рижских рабочих в Латвии возникла по той причине, что капиталисты закармливали рабочих одной лишь дешевой лососиной!

Очень любят у нас посмертно реабилитировать и посмертно восстанавливать справедливость. Пастернака выгнали с позором из ССП, а потом снова приняли. Похоже, что человек у нас — вроде пуговицы: сначала оторвали от пиджака, а потом пришили на то же место, только нитки были другого цвета.

Коммунистическое учение — это кризис гуманизма.

Если живописцы не боялись срывать покровы с женщин, обнажая их наготу, то Макиавелли не устрашился обнажать самые непристойные и самые порочные тайны политики и власти.

Историю много лет подменяли политической пропагандой.

Истории будто бы и не было!.. Остались от древности былины да сказки, от времен Петра I — анекдоты и слухи, а истории как таковой не было, — власть всегда боялась говорить о прошлом, архивы таились за семью замками, будто в кладовых Кощея Бессмертного.

Начальство уважает свои монологи, но оно не терпит чужих диалогов.

Когда не стало в народе молитв, их быстренько заменили лозунгами, зовущими к победе. А когда в огонь бросали иконы пращуров, тогда — вместо икон — вешали портреты вождей мудрейших, гениальных и достаточно грамотных, во всяком случае, знающих, когда «НЕ» пишется отдельно…

История переменчива: одно поколение считает, что вопрос сдан в архив, но вырастает новое поколение, и старая тема предстает для него в ином свете, возникают иные суждения.

Перед деспотизмом не все равны, а все одинаково бесправны, история человечества в основном — это история бесправия.

Прочитав одну книгу, считаешь себя мудрецом, десять книг — ты ученый, а когда постигнешь целую библиотеку, то — невежда. И это понятно: шире крут вопросов, на которые в книгах нет ответов.

Разведчик, даже напичканный «секретами», ничего не значит до тех пор, пока информация остается при нем. Но он значит очень много, если он сумеет передать информацию.

А сейчас мне хотелось бы поговорить о современной литературной эпохе. Именно эпохе, ведь 70 лет — это довольно большой промежуток времени.

Сначала немного истории:

Если время царствования Елизаветы Петровны можно смело назвать эпохой Ломоносова, а время Екатерины II — временем Державина, то во времена царствования Николая I жил и творил великий Пушкин, который, наверное, никогда не думал, что жил в николаевской эпохе, как не подозревал и сам император, что имеет честь принадлежать эпохе Пушкина.

Сейчас мы часто говорим об эпохе Сталина, но здесь есть одно «но»…

Кого она дала?

Можно ли назвать ее «шолоховской», «пастернаковской» или, чего доброго, «фадеевской»?

Я бы — не решился!

Эпоха Сталина не дала ни одного, соизмеримого с вышеназванными, великого таланта.

А в результате — это страшное время так и останется для нас, да и для потомков, только «эпохой Сталина», который стихов не писал, музыки не сочинял, а только казнил, убивал, тиранил и мучал…

Вот финиш, к которому пришли мы на путях строительства социализма и коммунизма, столь дорогих сердцам убежденных фанатиков.

А какой великий гений представляет брежневско-горбачевскую эпоху?

Вот то-то и оно!!!

Писать надо — как пишут предсмертное завещание: честно, открыто, без похвал себе и другим.

Литература — это общественный нужник. Каждый, кому нужно и когда нужно, — в литературу, как до нужника, бегают.

Чем больше писатель оригинален и непохож на других, тем больше его бьют писатели, один на другого похожие, неоригинальные, ни уму ни сердцу не нужные.

Если найдется такой писатель, который скажет, что он научился писать, то ему надо сразу же бросить литературу. Ибо он — уже не писатель! А писатель только тот, кто не умеет писать и потому всегда учится писать… Все настоящие писатели умирают учениками и уносят в могилу ту книгу, которая должна бы потрясти мир.

Посредственных писателей критика нарочно превозносит до небес, чтобы этой несправедливостью унизить писателей талантливых.

Бездарности обладают удивительном чутьем на талант в другом человеке, ибо ими руководит примитивная зависть, и потому именно они, бездарности, сразу же начинают свою расправу над талантом, подвергая его общественному глумлению. По мнению бездарей, парить имеют право только они, а таланты обязаны ползать, униженные. А чтобы унижение их всем было видно, на лбы талантов бездарности вешают красочные ярлыки об их непригодности.

Зависть никогда не складывает оружия.

Пожалуй, ни на кого из писателей не навешено столько ярлыков, как на меня. То — патриот, то — черносотенец, то — антисемит, то скрытый сионист, наконец, говорят, что я — монархист, а недавно в печати меня причислили к сталинистам. Они снесли яйцо, а я должен кудахтать. Думаю, в этом вопросе, кто я такой, будут разбираться после моей смерти. А пока что я, да еще моя жена знаем одну непреложную истину: я — попросту русский человек, которому волею судьбы дана страсть всепоглощающая к русской истории. Вот об этом я и пишу всю свою жизнь…

Если уж критик не может жить, чтобы не оплевывать таланты, так не будем мешать его инстинктам, без которых он ничто.

По мнению историка Н. Гернета, человек начинает получать воспитание за сто лет до своего рождения. Иначе говоря, в основу воспитания кладется прошлое его предков, летопись событий его родины и прочее…