Я — эбонитовая палочка - Андрей Кокоулин

Улыбнулась.

— Вас тоже отпустили, Николай Вик… ой! — она вспомнила, что я просил так себя не называть. — Отпустили, да?

— Д-да.

Я пошел к выходу — стоять уже было невмоготу.

— Ой, подождите меня.

Рита, простучав каблучками, прилепилась ко мне сбоку.

День ослепил отраженным солнцем, нахлынул запоздавшей весной — взрытые газончики, наледь под водостоками, мусор.

Как говорится, и мы поковыляли.

Рита, подстроившись, шла медленно, хотя взгляд ее то и дело летел вперед.

— Представляете, выходной! — радовалась она.

— Н-нежданный, — соглашался я, обходя урну.

— Даже не знаю, чем заняться. Иногда так мечталось, чтоб хоть минутка лишняя…

— Д-да, п-представляю.

Метро приближалось. Нас обгоняли торопливые прохожие, мы прижимались к стенам. Бело-рыжая кошка фыркнула на меня из приоткрытого подъезда.

Книжку, что ли, купить, озадачился я.

Хорошим детективом можно с легкостью убить шесть часов до встречи. Посижу где-нибудь на лавочке. Вон хоть в парке. А потом — на "Звенигородскую".

— И солнышко, смотрите, Николай, — сбивая с мысли, дернула меня за рукав Рита.

Может ей все-таки пожелать что-нибудь?

— В-весна, — сощурился я.

Жалко, что Кристи у меня вся прочитана. По второму разу — все равно, что заполненный кроссворд гадать. По старым буквам. Акунина взять?

Ф-фандорин Эраст П-петрович. — Н-николай.

— А давайте в кафе посидим, — остановилась Рита.

Глаза у нее оказались зеленые, с искорками, лукавые.

— М-минутки л-лишние?

— Да ну! Я и так рано приеду. Давайте, а?

Я вдруг подумал, что Рита — уже второй человек за сегодня, который испытывает ко мне непонятное расположение. Ни с того ни с сего — в кафе.

Может это день такой?

— Хорошо, — согласился я. — П-пошли.

— Тогда сюда.

Перед входом в метро мы свернули на боковую улочку.

Я посмотрел на Риту по-новому. Тоненькая хрупкая девушка с небесным платком на шее. И ничего от тихого, затюканного существа за конторкой.

Получается, я совсем не знаю ее.

В кафе было темновато, и мы выбрали столик у окна. Рита, жалея мои ноги, сбегала к стойке и через минуту принесла два высоких стакана с молочным коктейлем и блюдечко с пирожными. Я полез в карман.

— Ск-колько?

— Нисколько.

— Тэ… т-так н-нельзя.

Рита рассмеялась.

— Вы такой прикольный, Николай.

Я пожал плечами. Достал три сотенные бумажки. Выложил на столик. Подвинул к ней.

— В-вот.

Рита фыркнула, нашла губами воткнутую в коктейль трубочку.

Звук высасываемой жидкости подействовал на меня гипнотически — я решил не отставать и какое-то время только и следил, как тает, ползет вниз по стенкам пена.

Фыс-с-с…

Сладкий холод (мороженое, взбитое со сливками) обжигал нёбо.

— А что вы ей такое сказали? — спросила вдруг, хитро щурясь, Рита.

Я прикусил соломинку.

— К-кому?

— Светлане Григорьевне.

— Н-ничего.

— Я же видела, как она убежала. Я подглядывала.

Я перевел взгляд за окно. Женщина вела за руку брыкающуюся девочку. Через дорогу стоял парень в наушниках на полголовы. Распугивая голубей, пробежал мальчишка с рюкзаком.

Признаться? С другой стороны — что за странный интерес?

— Рита, — сказал я.

— Ой, погодите, — вскрикнула она, не дав мне продолжить, — я еще соку куплю. Я сейчас.

И выскочила из-за столика.

Я подумал: женщины. Спросить и убежать. А ответ? Или это такой ловкий ход, чтоб я расслабился? Потом она подсыплет мне что-нибудь, развязывающее язык. Я проболтаюсь, что могу управлять людьми. Ха-ха. Она спросит, не хочу ли я продолжить общение в другом месте. Я, конечно же, соглашусь. А очнусь уже где-нибудь в закрытой лаборатории.

Американской.

Я хмыкнул. Вот что значит перечитать детективов. Но вернувшуюся Риту все же спросил:

— D-do you s-speak…

Рита хлопнула ресницами.

— Yes, i do. А зачем?

— Т-так. П-просто…

Чтобы скрыть смущение, я схватил пирожное. Раз — и рот набит. Все, глупый рот занят. Рита посмотрела на меня со странной улыбкой.

— И все же, что вы ей сказали?

Я прожевал. Допил коктейль.

Все-таки иногда я — непроходимый тупица.

— Рита, — спросил я, — вы что, х-хотите, чтобы она и н-на вас б-больше не к-кричала?

— А что, нельзя? — вскинулась Рита. — Она же сволочь, сволочь!

Я вздохнул.

— М-можно. Только п-по-другому.

— И как? — выпалила она.

В такой Рите было что-то воинственное и прекрасное. Порозовевшая кожа. Упрямо изогнувшиеся губы. Диковатые глаза.

Нет, не знаю я ее совсем.

— Г-глаза н-нужно закрыть.

— Зажмуриться? А сильно? — наклонилась Рита.

— Н-нет, — я, показывая, легко сомкнул веки. — Главное, п-подумать п-про себя…

Я не договорил — в темноте что-то ткнулось мне в щеку. Теплое, влажное.

Я замер. Помедлив, открыл глаза. Риты ни за столиком, ни вообще в кафе уже не было. Исчезла. Вот и пойми ее. Нет, серьезно…

Я потер горячую щеку.

Поцелуй. Наверняка это был поцелуй. А зачем? И не дослушала…

В окне мелькнуло ярко-синее.

Я перевел взгляд и вдруг наткнулся на прилипшее снаружи к стеклу лицо. Оно совсем не было похоже на то, вагонное. Оно было детское, узкое, с треугольным острым подбородком. Но мне показалось, что это чуть ли не то самое лицо. Бессмысленная пустота смотрела на меня, сквозь меня, оценивала, вбирала. Пялилась.

Я вздрогнул.

— Кыш! К-кыш!

Лицо, помедлив, отлипло. Это действительно оказался ребенок лет шести. В темных брючках, в полосатом свитерке. Он отвернулся и, косолапя, подбежал к стоящей в стороне женщине. Поймал ее за руку, и они неспешно пошли прочь.

Фантасмагория какая-то.

А кто был в вагоне тогда? Со стрижкой "под горшочек"? Тоже ведь смотрел. И довольно взрослый был человек.

— Б-блин, — пробормотал я.

К обычным людям и людям-зомби добавлялся промежуточный какой-то вид наблюдателей. Интересно, подумал я, а Рита к какому виду относится?

И снова потер щеку.

На лотке у станции были только Фрэнсис и Стаут в "покетах". Остальное — фантастика, которую я не любил. Всякие там вольные торговцы, космические бароны и гравитационные ловушки, deus ex machina… Нет, не по мне.

В результате, помявшись, взял Френсиса.

Честно говоря, снова спускаться в метро было страшновато. Зомби не зомби, а на эскалаторе я то и дело выворачивал голову — не бежит ли на меня какой-нибудь сумасшедший. Всякий раз, когда мимо тенью проносился спешащий пассажир, я прижимался к поручню и — для устойчивости — чуть приседал.