Девочка и гора - Марк Лоуренс

И с этими словами он повернулся, чтобы уйти:

— Я должен попросить тебя остаться здесь, Яз.

Яз последовала за ним.

— Я не хочу... — Но охранник оттолкнул ее, и тяжелая дверь захлопнулась.

— Незнакомцы... — Эулар повернулся к окну. — Возможно, я говорил более правдиво, чем думал, когда назвал тебя агентом перемен.

4

Турин

Белое пятнышко ворвалось в бесконечную боль Турина. Белое пятнышко, которое медленно росла по мере того, как Турин приближался к нему. Сначала он подумал, что это дыра в его сознании, первый признак того, что усилие поднять себя начинает разрывать его на части. Позже он вспомнил, как пещера города сжалась до круга света, который уменьшился в точку, а затем погас, поглощенный темнотой.

— Небо. — Звук собственного напряженного голоса удивил его. Над ним лежала крыша пещеры мира, освещенная собственными звездами. Хотя он смутно припоминал, что те появлялись только по ночам. Чем бы они ни были.

Турин рванулся вверх, ужасная боль от усилия достигла костей. Он чувствовал себя так, словно был все еще привязан к далекой скале под ним, и каждый ярд растягивал привязь немного больше, создавая напряжение, которое стремилось вернуть его. Камни города продолжали тянуться к нему со слепой, ненасытной жадностью.

Потолок мира становился все больше, ближе, ярче, бело-голубой диск, пронизанный слабыми малиновыми линиями. Нарастал и стон, похожий на горькую жалобу какого-то огромного зверя. И почти от одного мгновения до следующего Турин оказался посреди всего этого. Диск неба разлетелся во все стороны, превратившись в купол, настолько огромный, что не поддавался ни вере, ни пониманию. Зверь, чей свистящий голос возвестил о приближении Турина, оставался невидимым, но каким-то образом сам воздух ожил и ударил его ледяным кулаком, сбивая с курса, выталкивая из ямы, пока лед не лег под его ноги.

Свет бил в него. Глаза, знавшие только звезда-свет, щурились и плакали от яркого красного солнца. Слепой и дезориентированный, он замахал руками, отчаянно пытаясь за что-нибудь ухватиться.

Турин так долго поднимался вверх, что не знал, как остановиться. Лед отступал под ним, и казалось, что он может сменить одно роковое падение на другое. Но, наконец, он сумел разжать скованную болью мышцу в своем сознании и начал падать, хотя и не так быстро, как если бы мир поступил с ним по-своему.

Лед сильно ударил Турина, и тот рухнул на него. Этот лед не был похож на лед, который Турин знал всю свою жизнь; он был грубым и сухим там, где пещеры были гладкими и влажными. И здесь было холодно, холоднее, чем в самых дальних пещерах. И ветер! Турин быстро встал, поплотнее закутавшись в плащ из крысиной шкуры Эксара. Он уже дрожал. От холодного воздуха в легких у него заболела грудь. Он прищурился от яркого света, который теперь бил в него не только с неба, но и со льда. Слезы текли из глаз, замерзая на обеих щеках.

Турин медленно повернулся. Шип боли, который недавние усилия воткнули в мозг, не позволял сделать ни одного резкого движения. Он повернулся всем телом, не поворачивая шеи. Кроме железного портала, клетки и кабестана, ничего не было. Взгляд не останавливался ни на чем. Он еще немного повернулся и показалась далекая гора. Потребовалась целая вечность, чтобы его разум понял, что увидели его глаза. Даже тогда он не был уверен в расстояниях. Как далеко до точки, где небо встречается с землей? Как далеко до горы? Все зависело от того, насколько велика была эта груда камней, и Турин не имел об этом ни малейшего понятия.

Вместо этого он повернулся к знакомому. К пустой клетке, в которой находились Яз и остальные. Их еда и кров были оставлены внутри. Он протянул руку через решетку за одним из грибов с желтой шляпкой и обнаружил, что тот застыл, приваренный к остальной неподвижной массе. Когда он отдернул руку, его запястье коснулось железа, и даже этот короткий контакт обжег его, забрав с собой кожу.

Турин засунул руки в рукава и сжал их под мышками. Его лицо уже превратилось в маску из онемевшей плоти, которая, казалось, больше не принадлежала ему.

— Гора. — Больше идти было некуда.

Турин наклонил голову и пошел. На льду рядом с кабестаном было большое пятно крови; еще больше брызг вело от него. Он подумал, не кровь ли это Квелла. Возможно, там из него вынули нож.

Он тащился вперед, не отрывая взгляда от льда, и поднимал глаза только для того, чтобы проверить, не сбился ли он с курса. Огромная пустота со всех сторон преследовала его, наполняя разум неясными тревожными страхами. Необъятные просторы, свобода ходить произвольно далеко в любом направлении не столько угрожали ему, сколько полностью подрывали основы жизни, прожитой внутри стен.

Время от времени он рисковал взглянуть на солнце, багровый шар низко на западе. Ему показалось, что это может быть огромная звезда, похожая на те, что вели охотников. Хотя, как и гора, оно победило попытку его разума соотнести размер и расстояния. Оно не предлагало тепло, но почему-то казалось ближе к другу, чем к врагу, и он был рад, что наконец увидел его.

Ветер потрясал его своей холодной настойчивостью. Казалось, он никогда не перестанет дуть, и, без сомнения, это был смертельный враг. Его ноги уже превратились в бесчувственные глыбы в неподходящих оболочках из шкур и мехов. Как Яз могла вообразить, что они смогут идти на юг неделями и месяцами, Турин понятия не имел. Он был далеко не уверен, что доберется до горы. Он уже подумывал об отступлении в мир и относительное тепло пещер Сломанных. Жар кузницы казался далеким сном.

Пока он шел, боль в той части разума, которая отвечала за лед-работу, начала медленно проходить, и вместо этого его стало покалывать от ощущения льда вокруг него. Он начал вглядываться в непрозрачную белизну перед собой, понимая ее замерзшие потоки и изломанные глубины.

Черная Скала вырастала все выше, занимая все больше места перед глазами, пока ему не пришлось вытягивать шею, чтобы увидеть на далекую вершину. Турину нашел только одно объяснение тому, что рядом с устьем шахты никого не было, — жрецы увели Яз и остальных к горе. Еда и кров были брошены — ясное указание на то, что его друзья ушли не по своей воле.

Если жрецы смогли одолеть Яз и Эрриса, это плохая новость. Яз творила