Сибирский аллюр - Константин Вронский

«Доченька моя, ты все, что у меня сохранилось в этом мире, – размышлял Лупин, вглядываясь в облако пыли на горизонте. – Лукерья-то моя, как отдала Богу душу два года назад, так и все, а теперь вот и изба погорела… Мир теперь в дочурке моей, моей Марьянке, заключен. Да я за ней хоть на край света пойду…»

Легко было сказать, но вот беда, скакать-то тяжеловато! Казаки шли споро, и Александр Григорьевич с трудом поспевал за ними.

Кроме того, поп смог дать ему одра, едва ноги передвигавшего от старости. Все остальные коняги из Нового Опочкова разбежались во время пожара, и крестьянам еще долго после ухода ермаковской банды придется отлавливать их.

Мерин, на котором сейчас ехал Лупин, не очень-то вообще хотел выходить из стойла.

– Вот ведь нашел защиту в доме Божьем, – вздохнул поп, поглаживая одра по гриве. – Потому и уходить не хочет. И хотя ведь наверняка ничего не знает о святом причастии. Господь всемогущ…

Легче от этого Лупину не было. Уже дважды он терял казаков из виду. Впрочем, это не мешало ему находить верную дорогу. Вытоптанная степь или погоревшие деревеньки, до которых добирался Лупин, были отличными путевыми указателями.

– Чего ж вы воете-то, дуралеи? – всякий раз возмущался Лупин, слушая жалобные причитания баб и поглядывая на мужиков, в бессильном гневе потрясавших кулаками. – Вас всего лишь ограбили, ну и бока помяли немножко. У нас они так вообще все сельцо пожгли, дочку мою Марьянку с собой угнали! Братушки, мне бы конягу новую! Вы только гляньте на этого одра! Он же на каждом шагу на все четыре спотыкается, а когда я понукать начинаю, так он глаза, что человек, закатывает и дрожать принимается. Разве ж можно на такой волчьей сыти казаков преследовать? Дайте ж мне коника доброго, братушки!

Но только через несколько дней пути Лупину удалось выпросить у мужиков мерина, не отличавшегося особыми лошадиными статями, но бывшего крупной, костлявой животиной, да еще и выносливой в придачу. Новоопочковскому старосте пришлось-таки раскошелиться и выложить за конягу несколько полновесных рубликов.

И погоня пошла веселее. Лупин почти нагнал казачью ватагу, теперь он вновь видел на горизонте жутковатое облако пыли, словно наказание Господне, нависшее над землей.

На четвертый день пути Лупин отважился подъехать поближе: теперь он отчетливо различал казаков, греющихся у походных костров. Он привязал конька к дереву в маленькой березовой рощице, дождался наступления темноты и проскользнул в становище ватаги. Казаки вели себя как обычно во время их военных вылазок. Спали подле не распряженных лошадей. Все всегда были готовы к внезапному нападению и схватке.

Почти три недели прошло с тех самых пор, как покинули они Благодорное, и до сих пор они так и не натолкнулись на царевых оружных людей, что могли бы поднять тревогу. Повсюду только вой народный стоял. Воевода Саратовский, впрочем, грозился послать войска вслед казачьей ватаге, но только ведь грозился. Услышав же разговоры о том, что Ермак со своей дикой шайкой держит путь к Строгановым, чтобы послужить купчинам, и вообще притих.

– Затаиться надобно, поосторожнее с ними, – сказал воевода служилым людям. – Народец у нас дикий, небось сами себя и пожгли, и снасильничали. К тому же мы прекрасно знаем, кто такие эти Строгановы! Может, они по приказу тайному государеву действуют! Не-а, лучше будет пока глаза да уши на запор закрыть…

Вот какие разговоры уже велись! А ведь сам Ермак ведать не ведал, кто такие Строгановы. Для него поход в Мангазею был в первую очередь обычной казачьей вылазкой, во время которой рано или поздно, а придется столкнуться с государевыми стрельцами. И вот тогда начнется настоящая потеха: с убитыми в седле, что любой почтет за честь, с повешенными на придорожных деревьях, что любой казак счел бы обычным «профессиональным риском». Так или иначе, а многим с жизнью попрощаться придется.

Ермак и ватага жили по законам военного времени всегда и везде: конь и человек – вместе, караулы по кругу, конные разъезды в округе! Еще ни разу никто не смог застать атамана врасплох.

И Лупин сразу же почувствовал это. Иногда ему чуть ли не червем дождевым оборачиваться приходилось, в землю зарываясь. Повсюду были казаки, а пару раз конный патруль проехал так близко от Лупина, что, протяни он руку, мог бы до хвоста лошадиного дотянуться.

«Марьянка жива пока, – думал несчастный отец. – Ее не бросили в деревеньках, в придорожной канаве не лежало ее мертвое тело. Значит, она все еще жива в ватаге – в мужичьей одежонке! Тьфу, прости Господи! Хорошая в общем-то, но такая опасная идея… Что она будет делать, когда казаки реку какую вброд переходить вздумают и раздеваться начнут? И почему она не пытается сбежать? В любой бы деревеньке могла затаиться…»

Загадка на загадке, загадкой погоняет! Лупин лежал, зарывшись в землю, и наблюдал за казачьим лагерем. Он все пытался найти в этой толпе свою дочурку Марьянку, но безрезультатно. «Ну, ладно, я хотя бы неподалеку от нее побуду, – подумал он почти счастливо. – И если мир состоит не только из лихих людей и казаков, я ее вызволю!»

Глава четвертая

В ПОХОДЕ К ВЛАДЫКАМ КАМСКИМ

Вот этого-то Иван Матвеевич Машков и боялся больше всего: раз по десять на дню он на чем свет клял себя за то, что повстречал Марьянку. За это время в их отношениях ничего не изменилось. Разве что…

Разве что на сердце Машкова день ото дня становилось все муторнее и тяжелее, когда глядел он на девушку. А видеть ее приходилось все время, поневоле, ехала-то девка конь о конь рядом с ним. Ермак просто подарил «пацана» казаку, Марьянка была боевой добычей и вместе с тем чем-то из захваченного на саблю, что использовать было никак нельзя.

Только Машков замечал ее красивую небольшую грудь, когда ветер из озорства облипал рубаху вокруг тела девушки; только он знал, как действительно выглядят ее золотые волосы, когда они были длинными и шелковой пеленой накрывали ее лицо. Только он видел ее стройные ноги, спрятанные сейчас в грубых сапожищах. И когда Машков думал обо всем этом, таком недоступно-близком, то начинал тяжело вздыхать и печально глазеть по сторонам.

По ночам все так же Марьянка спала с ножом наготове. И в один из вечерних привалов Машков не выдержал:

– Хватит дурить-то! Понял я все уже, понял!

– О том, что понял, и позабыть можно, Иван Матвеевич.

– Да клянусь я тебе, всеми святыми клянусь…

– А что, у казаков и святые есть? – насмешливо спросила девушка. – Да ваш поп молится и грабит одновременно. Лучше уж я с ножичком в обнимку спать буду, братец.

И вновь Машков вздыхал, долго лежал без сна подле девушки, укрывавшейся пропахшей конским потом попоной, и сердце казака болезненно сжималось.