Два круга солидарности. Этнический и национальный факторы в современном мире - Владимир Иорданский

Тесные контакты между этносами существуют в зонах распространения двуязычия. В Европе велико количество районов, где совместно проживают люди различного этнического происхождения: словаки, венгры, украинцы, русины в Словакии, румыны, венгры, немцы в Трансильвании, литовцы, поляки, русские, белорусы на Виленьщине в Литве. В этих и многих других районах этническая чересполосица существует столетия. Массовые переселения людей в современную эпоху усложнили этническую картину во всем мире, причем многонациональный характер начинают обретать даже замкнутые моноэтнические общества вроде японского, хотя там нетерпимое отношение к чужакам граничит с расизмом.

Стихийное отношение этноса к территории двойственно. Конечно, он видит в ней почву, на которой вырос, которая его вскормила. В его глазах эта земля священна. А вместе с тем, он стремится к расселению, к смешению с другими народами. Этнос, находящийся на подъеме, разбрасывает свои побеги по огромному пространству, где его права неизбежно вступают в противоречие с правами другого или других этносов. Такие конфликты часто сопровождаются чудовищными кровопролитиями, причем территориальные притязания каждого из участников драмы обычно подтверждаются ссылками на историю, на прошлое. Подобная аргументация заводит их еще дальше в тупик, ибо практически нет земель, исторически принадлежавших только одному народу; как правило, в ту или иную эпоху один этнос вытеснялся другим, тот, в свою очередь, третьим и так далее. Выход все же обнаруживается, если признать за личностью право на свободный выбор места проживания, а затем и право возникшего в ходе переселений этнического меньшинства на собственный этнический и языковый анклав. Никто не должен обладать правом изгнания «инородцев» под тем предлогом, что они «вторглись» на чужие земли. Напротив, их права на сохранение своего языка, национальной культуры, традиций обязаны уважаться, где бы они ни жили.

Очевидно, тысячи крепчайших нитей соединяют этнос с родной землей, с окружающим его с детства пространством. Подсознательно он видит в нем сферу собственной безопасности и на вторжение туда реагирует как на угрозу своей будущности. Да и сам характер народа с ходом времени испытывает на себе воздействие окрестной природы. Н. А. Бердяев, например, неоднократно отмечал, что безбрежность российских просторов наложила сильнейший отпечаток на русский национальный характер. Он писал:

«Необъятность русской земли, отсутствие границ и пределов выразились в строении русской души. Пейзаж русской души соответствует пейзажу русской земли, та же безграничность, бесформенность, устремленность в бесконечность, широта».

Это наблюдение дорого ученому, и он возвращается к нему снова и снова в нескольких своих работах. Может быть, обнажаемая им связь между ландшафтом и народной душой выглядит несколько прямолинейной, а потому неточна и спорна. Скорее, важно направление бердяевской мысли, которая там, где Сталин различает лишь «территорию», видит узел сложнейших взаимодействий.

Этническое пространство народа и само несет след его души – его трудовых привычек, его вкусов и пристрастий, его культуры. Ландшафты Франции отличны от ландшафтов Германии, и это объясняется не одними природно-климатическими различиями, но и прямым воздействием людей. Ландшафт – это всегда история народа, история его труда и исканий.

Между субъективными представлениями этноса о национальном пространстве и объективным положением вещей часто возникает разрыв. То, что этнос субъективно воспринимает как свое пространство, объективно может включать территории, принадлежащие другим национальностям, да и само являться всего лишь анклавом, иной раз значительным, на чужих землях. Этот разрыв приобретает болезненный характер там, где господствующий этнос заявляет о притязаниях на монопольный контроль над территорией, без учета прав других народов, в нарушение обычно и прав человека. Проблема всегда исключительно деликатна, ибо затрагивает самый глубинный нерв народа, его боязнь за собственную судьбу. К тому же массовые представления о связи с землей, с территорией зачастую мифологизированы, иррациональны, а потому их трудно скорректировать с помощью доводов, обращенных к разуму, к чувству реальности.

Эти факторы требуют крайне осторожного отношения ко всему, что затрагивает территорию, которую этнос считает своим «жизненным пространством». Но одновременно следует ясно видеть, что мифологизированная, вдохновляемая этническим эгоизмом позиция в конечном счете несовместима с тенденциями современной истории, мешает естественному, свободному развитию нации. И здесь вновь обнаруживается, что догматизм сталинской формулировки объективно подкреплял именно националистический подход к проблеме общности территории как признака нации, с которым смыкался на уровне массового сознания. Такое переплетение благоприятствовало сползанию к замкнутости, к отгораживанию от соседей, создавая психологический климат, который становился сильнейшим тормозом национального роста.

Элемент историзма появлялся в рассуждениях автора, когда он подходил к вопросу о роли экономических связей в сплочении нации в одно целое. В поисках примера он обратился к Грузии. По его словам, «грузины дореформенных времен жили на общей территории и говорили на одном языке, тем не менее они не составляли, строго говоря, одной нации, ибо они, разбитые на целый ряд оторванных друг от друга княжеств, не могли жить общей экономической жизнью, веками вели между собой войны и разоряли друг друга, натравливая друг на друга персов и турок».

Далее автор уточнял: «Грузия, как нация, появилась лишь во второй половине XIX века, когда падение крепостничества и рост экономической жизни страны, развитие путей сообщения и возникновение капитализма установили разделение труда между областями Грузии, вконец расшатали хозяйственную замкнутость княжеств и связали их в одно целое».

В этом высказывании хотелось бы отметить два момента: во-первых, возникновение нации непосредственно связывается с развитием капитализма, а во-вторых, оно обусловлено преодолением феодальной раздробленности. По мнению автора, рождение нации – это довольно позднее историческое явление. В Грузии оно отнесено им ко второй половине XIX века.

С острой критикой этого мнения на упоминавшейся дискуссии в журнале «Вопросы философии» выступил грузинский философ Н. З. Чавчавадзе. Он утверждал: «Представитель любой нации чувствует себя оскорбленным, когда ему говорят, что она сформировалась только в XIX в. Уже в IX в. у грузин было определение того, что значит быть грузином, что такое Грузия, грузинская нация. Существовало национальное самосознание, а нам говорят, что, оказывается, мы стали нацией только в XIX в. благодаря проникновению капитализма в Грузию. А в XIX в., когда здесь «возник капитализм», было, насколько я знаю, всего 3 или 4 богатых человека, которых с большой натяжкой можно назвать капиталистами»[25].

Вероятно, в каком бы веке ни сложилась та или иная нация, тысячелетие или всего лишь десятилетие назад, в этом нет ничего для нее оскорбительного. Вряд ли было целесообразно усложнять уже крайне запутанную и сложную проблему подобными эмоциональными, уместными скорее на митинге, чем в научной полемике, моментами. Но само по себе утверждение ученого о древности грузинской нации и его аргументы интересны. Они заставляют снова задуматься над связью этногенеза с социально-экономическим развитием, над общностью экономической жизни как одной из характерных особенностей нации.

Что же обнаруживается? Так, хотя при капитализме экономические обмены приобретают невиданную ранее интенсивность, единые экономические пространства, причем охватывающие огромные территории, возникают за века до торжества капиталистического способа производства. Еще в глубочайшей древности сложилась специализация отдельных этносов по формам экономической деятельности. Наиболее значительный пример – народы-земледельцы и народы-кочевники.

Но часто бывало, что только часть этноса монополизировала какое-то ремесло, какой-то участок экономики. В развивающихся странах такое явление наблюдается повсеместно. В результате разделения труда между этносами и возникающих между ними экономических связей образовывались огромные суперэтнические конгломераты – сообщества.

«Специализация» этносов прослеживается и в современных обществах. В Голландии со времен Средневековья сохраняется монополия местной еврейской общины на обработку алмазов. Во Франции выходцы из Туниса удерживают значительную часть розничной торговли зеленью. В Объединенных Арабских Эмиратах пакистанцы – это основной костяк офицерского корпуса, тогда как афганцев используют преимущественно на земляных работах.