Заложники Петра I и Карла XII. Повседневный быт пленных во время Северной войны - Галина Шебалдина

Порядок проверки и отправки корреспонденции в обеих странах был примерно одинаков. Уполномоченные лица в установленные сроки (раз в неделю, раз в месяц) приходили к главам колоний[35] или старшим офицерам за письмами, которые отправлялись в соответствующую канцелярию. Там их переводили и составляли краткие экстракты, на основе которых более высокие чиновники принимали решение о лояльности содержания и перспективах отправки. В России функции перевода и оценки выполняли разные люди.

«Противного ничего не найдено» — так писали переводчики со шведского языка в русской канцелярии. После вынесения положительного или отрицательного резюме вышестоящие чиновники принимали решение об отправке почты по адресу.

В первые годы после начала войны этой работой занимался Петр Койет. Но в 1706 году в Москву пришло письмо Хилкова, в котором он недвусмысленно выразился, что этому человеку верить нельзя. «А в Койете мы сомневаемся», так как именно он «пропустил в Стокгольм грамотки книперовы», в которых было много жалоб. А это повлекло за собой многие репрессии для русских. Со временем работу по анализу писем возглавил Венедикт Шилинг.

«Венедикт Густавов сын Шилинг» был среди пяти «волонтеров и канцеляристов», которые приехали в Москву с посольством барона Ю. Бергенгиельма. В ноябре 1699 года они пришли в Посольский приказ и заявили, что король велел им два года оставаться в России для изучения языка, не представляя, насколько долгими окажутся эти «два года». С началом военных действий он был интернирован, а через два года поступил на русскую службу в Посольский приказ.

В Швеции переводом, анализом и отправкой писем занимались одни и те же люди: Юхан Шмедеман и инспектор Русского двора Петер Линдман. Позднее к ним присоединился Энох Лильемарк.

Энох Лильемарк имел высокую квалификацию и перед войной служил переводчиком у губернатора Ингерманландии. В 1703 году в армии генерала Мейделя стал обер-аудитором, но вскоре его вернули в королевскую канцелярию, назначили секретарем и поручили заниматься переводом устных и письменных прошений русских пленных. Но этим он не ограничился и впоследствии стал главным специалистом по работе с тайнописью русских. Именно он пытался расшифровать шифр резидента Хилкова. Видимо, неслучайно он получил у русских прозвище «ищейки».

Процедура перлюстрации занимала довольно много времени. Учитывая условия военного времени, а в России еще и отсутствие регулярной почтовой службы вкупе с физической удаленностью некоторых мест ссылки пленных, не вызывает особого удивления тот факт, что письма как частные, так и официальные шли до адресатов несколько месяцев, в особо запущенных случаях — несколько лет. Русские и шведские уполномоченные представители регулярно писали жалобы на задержку писем, которую они считали преднамеренной. Одним из надежных способов ускорить прохождение почты была передача ее с нарочным, но этот способ был недоступен большинству пленников.

Основным содержанием писем были просьбы о присылке денег и векселей. При этом категорически запрещалось жаловаться на условия жизни в плену. Та корреспонденция, которая содержала подобные жалобы, задерживалась и навсегда оседала в недрах канцелярий. Так, резолюция «удержано» была поставлена русским секретарем на письме капитана Ионы Телберта (искаж. от Табберта), отправленного из Сибири в Стокгольм в 1714 году. Власти не могли допустить, чтобы информация о том, что «многие из нижних и высших офицеров принуждены у мужиков работать, также от нужды женились графы и бароны на старых финских бабах и их дочерях только для того, чтобы добыть себе хлеба», стала известна в Швеции, так как это усложнило бы и без того непростое положение русских пленных. Еще свежи были воспоминания о том, что произошло в конце 1711 года, когда в Швецию попало письмо графа Пипера, в котором сообщалось, что русские отправили в Сибирь подполковника Кульбаша и капитана Сакса. Ответной реакцией Королевского совета тогда стала высылка всех знатных русских пленных из Стокгольма. Кстати, узнав об этом, Петр пошел на аналогичные ответные меры, и в итоге все закончилось значительным ухудшением положения пленных с обеих сторон.

И все же пленники не оставляли попыток сообщить на родину о своих трудностях, справедливо полагая, что гласность может изменить ситуацию. Самой распространенной уловкой была отправка записок «под конвертом» писем нейтральных лиц. Особенно преуспели в этом каролины, активность которых привела к принятию специальных распоряжений русскими властями. В частности, 1 января 1716 года был опубликован царский указ «О запрете переписки жителей Эстляндии и Лифляндии и шведских пленных со Швецией», во втором пункте которого был специально оговорен запрет на помощь шведам. Ситуация для властей еще более усложнилась в 1714-1718 годах, после того как уроженцы прибалтийских провинций, ставшие в результате завоеваний из шведских русскими подданными, стали «выходить» из плена и уезжать домой. Они довольно часто соглашались передать письма своих бывших товарищей. Стоит отметить, что такую услугу оказывали каролинам многие иностранцы, находившиеся в это время в России, в том числе дипломаты, что было зафиксировано Именным указом от 17 июня 1718 года, грозившим карательными мерами всем, кто тайно помогает шведам.

У русских пленных были свои «каналы». Первыми и, пожалуй, самыми активными передаточными инстанциями оказались армянские купцы. Со временем к ним присоединились иностранные торговцы и банкиры, а также дипломаты, в частности представители бранденбургского курфюрста[36]. Но в целом у русских пленных было меньше возможностей для передачи корреспонденции, и поэтому они дорожили каждой из них, несмотря на несколько показательных разоблачений, устроенных шведскими властями. Так, попытка передать в январе 1703 года через майора Андрея Пиля письма генерала Автонома Головина закончилась тем, что самого майора на несколько месяцев посадили «под Ратушу под караул», а в дома Головина и Хилкова поставили дополнительный караул. Узнали об этом власти случайно и при весьма трагикомических обстоятельствах: письма просто забыли в одном из стокгольмских трактиров, а кабатчик передал их в полицию. Хилков особо отмечал мужество Пиля, который ни одним словом не обмолвился о тех, кто им помогал, понимая, что это станет для этих людей смертным приговором.

Материалы допросов русских по этому делу содержат весьма интересные сведения: в частности, генерал Я.Ф.Долгорукий сказал, что они обязаны выполнять поручения царя, в том числе вести тайную переписку, иначе им отрубят голову. Это долг всякого подданного.

Как следствие этого дела был опубликован специальный указ короля, в котором категорически запрещалось передавать письма русских пленных и обещана смертная казнь тем, кто его нарушит. Хилков в письме, поступившем в Москву через Копенгаген в конце 1703 года, жаловался, что «стекольнская почта пресеклась», так как из-за этого указа они потеряли своего корреспондента. Но прошло время, и русскому резиденту и генералам удалось восстановить старые и найти новые каналы, так как от этого зависела жизнь и здоровье всех русских пленных. Иногда эти каналы были довольно предсказуемы. Например, в 1714 году Головин получил письма из Стокгольма от князя Трубецкого, которые он отправил с «казацким полковником» зашитыми в его сапоге.

Несмотря на преимущественно практический характер содержания писем, иногда в них встречается очень любопытная личная информация. Так, генерал Росс в письме от 19 сентября 1717 года из Казани поздравил сына со вступлением в брак. Фельдфебель Линдберг 17 декабря 1717 года из «Истийского»[37] железного завода сообщил брату в Стокгольм, что женился, и просил прислать китайского шелка, возможно, в подарок жене. Патрик Гриссбах из Казани призвал родных позаботиться «о его наследии после смерти матери». «Московский» пленник, королевский секретарь Й. Цедергельм, не только успевал следить за европейскими политическими событиями и решать хозяйственные вопросы, но и занимался заочным воспитанием сына. Наставлением сына был озабочен и генерал Автоном Головин, испытывающий, судя по всему, особую тоску по своим домашним и большую нежность к жене Василисе Григорьевне; он обращался к ней — «Подруга моя, Васенька»[38].

Время о времени у некоторых пленных появлялась возможность передать на родину подарки. Так, Яков Долгорукий в письме брату Луке от 15 ноября 1705 года написал, что отправил через Измайлова «дочери своей шкатулку костяную, оправленную серебром, да семь наволок и простыней с кружевами». В другом письме он уточнил, что эту шкатулку получил у своего должника.

В условиях вынужденной изоляции и оторванности от дома огромную роль играло религиозное единение пленных, позволившее им сохранить культурную идентичность и психологическую устойчивость в условиях иноверческого окружения.