Право выбора - Шломо Вульф

7.

"Из общежития его надо убирать," - сказал завкафедрой ректору. Тот неопределённо улыбался, читая докладную парткома. Потом сказал жёстко: "Надо!.. Тем более, квартира Гусакова свободна." "Семейная квартира, возразил Замогильский. - У нас люди с детьми живут в однокомнатных, а то и в общежитии. Их бы передвинуть." "Дадим Хадасу, - вдруг мощно повернулся к нему ректор. - Я решил. Тут на него такая бумага из крайкома... Член бюро, дважды Герой Альтман чуть не к ордену его за шефскую помощь представляет. А вы тут мелочитесь! Зиночка, - нажал он на кнопку телефона секретарши, зови Юрия Ефремовича." Юрий настороженно сел на стул перед ареопагом института и кафедры. Что они ещё придумали против него? "Мы тут посоветовались, - дружелюбно ощерился ректор, - и решили, во-первых, объявить вам в приказе благодарность за ударный труд в совхозе, а, во-вторых, выделить вам двухкомнатную институтскую квартиру на улице Ленина, бывшую квартиру Гусакова. Но при условии, - ректор игриво посмотрел на присутствующих, - что вы миритесь со своей женой и приглашаете её и сына в собственную квартиру. Вы же в Ленинграде на съёмной жили, так?" "Спасибо... В принципе, мои семейные дела... Но, спасибо... не ожидал..." "Вот и ладненько, стукнул ректор по столу. - Поздравляю. Ключ и ордер получите в отделе кадров."

8.

Как бы ни было нам где-то плохо, а расставаться со своим местом под крышей почему-то всегда тягостно. Этот прокуренный мир был для Юрия убежищем после сокрушительной семейной бури в Ленинграде, а потому стал дорог. Он оглядел замызганную, вечно захламленную комнату, пятнистый стол с универсальным кофейником, который использовался для варки не только кофе и чая, но и сухих супов, картошки в мундирах. Собрав вещи, он оглянулся на бородатый профиль соседа Толи. Тот был неизменным атрибутом комнаты, холостяк в тридцать, никогда не знающий, какое сегодня число, день недели, час, вечно погружённый в свои расчёты, перевалившие по объёму и уровню за докторскую, но никому так и не доложенные по рассеянности. Студентов привычно посылали звать его на лекции. Собственно, это были не лекции, а бормотание у доски. Бывало, исписав мелом всю доску, он вдруг замирал, внятно матерился вполголоса и всё стирал. Тотчас пятьдеят ручек перечёркивали все формулы на двух листах в конспектах и начинали писать сызнова. Непостижимым образом его при таком подходе не только понимали даже самые тупые студенты, но и терпел деканат, ревниво следивший за качеством преподавания. Может быть потому, что за посещаемостью на лекциях ассистента Анатолия Тарасовича Костюка можно было не следить - она была стопроцентная. На дверях их комнаты студенты навесили табличку: "Осторожно, гений!.." Его не интересовало даже время года, он мог в мороз придти в институт в костюме или надеть забытый на кафедре плащ в жару. Как-то Максим Борисович Замогильский распекал Костюка в присутствии ректора, а тот рассеянно кивал с потусторонней улыбкой. "Какой-то клинический идиот, - вполголоса сказал ректор, со страхом глядя на своего престарелого ассистента. - Гнать таких надо из высшей школы. Такие типы способны свести все усилия по воспитанию к минусу..." Толя вздрогнул, просветлел и стал трясти руку ректора, восклицая с восторгом: "У вас светлая голова, Пётр Николаевич! Именно минус!! Эту функцию надо подставить со знаком минуса. И всё немедленно сойдётся... Я должен это проверить..." И стремительно вышел из кабинета. Его оставили в покое. "В конце концов, - сказал жене ректор, - на Руси не было деревни без своего дурачка." Сейчас Толя лихорадочно нажимал кнопки японского калькулятора, который ему на день рождения подарили студенты. И ласково беседовал с гиперболическими функциями, называя их на вы и по имени-отчеству, ненавязчиво приглашая пообщаться между собой. "Я ухожу, - Юрий, уже в своём женском кожухе, поднял сумку на плечо. Приходи вечером. Ленина пять квартира тридцать. Так я жду?" "Всенепременно... А вот как вам понравится, синус псиевич, если я вас переставлю к этой собаке женского рода и присоединю к этой особе лёгкого поведения?.. Надеюсь вы не возражаете, если вы, конечно, не чудак на букву "м"?" "Анатолий Тарасович, вас на лекцию!" "Иду! - не отрывая глаз от бумаги и надевая пуловер с вдетой внего намертво рубашкой. - Ты смотри!.. На сходится... Тебе письмо." "Где?!" "Там где-то!.." "Милый Юрик, - писал друг. - Извини за молчание. Дела, сам знаешь, что такое начало года в нашей богадельне. (Юрий закрыл глаза... Родные стены, железный, веками установленный порядок и незыблемые традиции, без суеты и ругани. Бесконечные высокие гулкие коридоры со светящимися табличками "Тише. Идут занятия". Буфеты с привычным запахом кофе и пирожков. Великие старцы с умными молодыми глазами. Купола всемирно известного собора за окнами аудитории...). Короче говоря, к твоим я выбрался только вчера. Алик твоя жива и здорова. Серёга стал учиться скверно, был с хорошим фингалом под глазом. Алик говорит, что стал первым в классе хулиганом. Поймали с сигаретой. Как ты и мечтал, становится мужчиной. Алик о тебе говорить отказалась. Поседела от вашей общей дури, но ей это даже идёт. Едва пустила меня на порог. Но ты же меня знаешь: натиск плюс обаяние - и Рим спасён! Обещала тебе написать, но в этих делах инициатива должна быть за мужчиной, не так ли? Я с половиной считаем, что это у вас всё-таки не всерьёз. Обнимающий тебя Кеша." Серёжка с фонарём под глазом... Кто ему поставил и при каких драматических обстоятельствах, которые любой мальчишка помнит до старости, словно драка была вчера? Скорее всего, это была битва с Андрюшкой из их уже пятого "а"... Или новый лидер? Вечный второгодник Кирюшка, что как-то насильно учил Серёжу заниматься онанизмом? Неужели всё это происходит с Сержиком, некогда вдруг развёрнутым на тахте беспомощным розовым комочком со сморщенными ручками, ножками и личиком, наивно распахнутыми голубыми глазёнками и растопыренными человеческими крохотными пальчиками с ногтями... С тем Сержиком, что жадно кидался на наконец-то полученную по часам грудь со скошенными на отца полными слёз глазами, что потом засыпал с глубоким облегчённым вздохом, вздрагивая во сне... Его первые шаги врастопырку по комнате с неподдельным удивлением, когда вдруг оказывался снова сидящим на полу, и надо всё начинать сначала, а так хорошо шагалось! Высокомерные трёхлетние пацаны в парке и Сержик, бегающий за их велосипедом с требовательнам "мама!" "Какая я тебе мама?" - с презрением в ответ. И уже не догнать, как ни хмурься и не растопыривай руки. Потом первые рисунки, буквы, фразы. Бесконечные "почему", зарядка вдвоём на балконе, бег трусцой с сыном по первому снегу, серьёзный разговор с шестилетним человеком, который напряженно и серьёзно морщит по-маминому нос, думая над ответом. Серёжа был неотделим от Юрия, как был неотделим и от Аллы. А вот отделили, резанули по живому, по проти и крови. Здоровый послушный серьёзный мальчик ни за что ни про что без войны и землетрясения искалечен ревностью обезумевшей умной женщины, его ближайшим другом, матерью... Лавируя среди сугробов на пути к своей квартире, Юрий перебирал в уме варианты письма к Алле. И тут же представлял её бурную реакцию на каждое слово и отвергал любую готовую фразу. В эти секунды он ненавидел её сильнее, чем кого бы то ни было в своей жизни. Он представлял её искажённое гневом лицо с трясущимися щеками и словно исчезающими губами, обесцвеченные злобой глаза, постепенно заполняемые расширяющимися зрачками и становящиеся чёрными и мёртвыми. Всё, что он любил в ней, в такие минуты становилось особенно ненавистным, как любой оборотень. В данном случае - одуревшая от ревности умная женщина. У дуры для такой страсти не хватает воображения. И уж, во всяком случае, самообладания, чтобы вести себя с такой иезуитским презрением. Вдруг, вроде бы некстати, ярко вспыхнула вчерашняя сцена в кубовой полуголая потная разъяренная и прекрасная Инга с её ревностью... Никакого нагромождения фантазии на фантазию бессонными ночами, никаких воображаемых диалогов. И абсолютная уверенность в своей неотразимости и безусловной конечной победе над соперницей - прерогатива некомплексующей, знающей себе цену женщины...

9.

В квартире нынешнего секретаря крайкома Гусакова стояла застарелая густая кислая вонь. Проверяя стенные шкафы, Юрий чуть не погиб - на него обрушилась стеклянная лавина пустых бутылок, заполнивших шкаф от пола до потолка. Кухонная раковина, как и всё пространство под ней, были заполнены почерневшими с зеленцой смердящими кучами картофельных очисток. Трудно было даже представить, как нынешний партийный вождь вообще добирался по этим холмам к крану. На полу, стенах, даже на потолке были мелкие бурые пятна засохшей крови, словно тут жил маньяк, терзавший свои жертвы и наслаждавшийся их судорожными метаниями в поисках выхода. Позже Юрий узнал, что с Гусаковым всего лишь здесь жил огромный дог, который, восторженно встречая хозяина, рассекал воздух плетью своего хвоста так, что разбивал его кончик о стены... Оставшаяся продавленная тахта была покрыта чем-то липким, вонючим и заскорузлым, отдалённо напоминавшим простыни и одеяло,. Ванная была совершенно чёрной от многолетней грязи, раковина, краны и унитаз были зелёными и косматыми. На стенах и потолке чернели пятна отбитой штукатурки. Теперь Юрий понял доброту ректора: скорее всего, прочие, заглянув в эту клоаку, тотчас бежали без оглядки, согласные на что угодно другое. В то же время тут валялись бесчисленные политические брошюры, из которых Юрия заинтересовала аккуратно связанная ботиночным шнурком сквозь пробитые дыроколом отверстия подборка литературы типа "Сионизм - орудие реакции," "Осторожно - сионизм," "Израиль - орудие агрессии" некоего Романенко, а также сброшюрованные книги Цезаря Солодаря о вреде сионизма для мирового еврейства. Учёный партиец всерьёз подходил к чужим делам. Не до уборки в собственном жилище. Некогда ему было. Он боролся за чистоту советского еврейства от тлетворного влияния проклятых сионистов... Патологическая юдофилия на нашу голову, невесело подумал доцент Хадас, переодеваясь в трико. Пора вспомнить флотские авралы. Глаза боятся - руки делают, как говаривал милейший главстаршина Хойко, которого все почему-то называли немного иначе... В гастрономе напротив уже примелькалась странная фигура молодого приличного и даже красивого человека в трико, серой велюровой шляпе тирольского покроя и в чёрном приталенном милицейском женском тулупчике. С поразительной цикличностью он третий день появлялся с оттянутыми к земле двумя авоськами, переполненными бутылками. Выстояв очередь, странный интеллигент выставлял своё богатство на засаленный прилавок и исчезал в дверях. Скользя по оледенелому насту полулетними своими туфлями, он перебегал улицу перед трамваем, чтобы тут же появиться в дверях с новой порцией разнообразной стеклотары. Во дворе эта же фигура примелькалась в следующие три дня. С той же фанатичностью человек в трико и кожухе пересекал сквер с двумя заполненными всякой вонючей дрянью вёдрами, высыпал содержимое в мусорный бак и снова поднимался на пятый этаж с пустыми дымящимися вёдрами, от которых в подъезде шалели коты, а у жильцов даже за дверями спирало дыхание. И только после этого он же на горбу вынес с огромным облегчением наследство партийного выдвиженца: кишащую клопами продавленную тахту, переполненные тараканами столы, стулья, этажерки и тумбочки Гусакова. Потом настала пора видеть ту же фигуру с пакетами извести и цемента, с рулонами обоев, с новыми кранами и раковинами. К концу недели роскошная с постройки квартира с огромными окнами и высокими потолками засияла первозданной чистотой и светом, запахла свежей краской и выдраенными по-флотски деревянными полами. И тогда Юрий снял со сберкнижки свои подъёмные, купил прежде всего суконные ботинки, под которые можно было надеть либо его туфли, либо несколько пар тёплых носков, чудовищную кроличью шапку вместо шляпы, в которой он едва не отморозил уши, огромный шарф, пригодный для закутывания с головы до ног, меховые рукавицы тюремно-войскового покроя. Одев всё это, он стал неотличим от прочих жителей района, приравненного к Северу. Новая мебель была местного производства, грубо сколоченная из второсортной сосны, обита дерюгой, но чистая и вполне пригодная для использования по прямому назначению. В кухне появился наконец кофейник для кофе, чайник для чая и кастрюля для супа. Мебель включала двуспальную раскладную тахту (для них с Аллой?..), кресло-кровать (для Серёжи?..), письменный стол, стулья, табуретки и сервант. На это богатсво ушли все доцентские сбережения, включая бутылочные двести рублей. Первым гостем был, естественно, Толя, друживший с Гусаковым. Уже привыкший к его странностям Юрий, тем не менее, был поражён тем, что его приятель ничего не заметил - ну никаких изменений в знакомой квартире! И очень удивился, в свою очередь, когда Юрий рассказал ему о своих усилиях по разгребанию Авгиевых конюшен на краю географии. Толя был не дурак выпить и не спился только потому, что было не на что. Обмывая новоселье нового приятеля в квартире старого он разговорился: "Институт наш, Юра, вроде подростка, способного незрелого человека. Он создан для самообеспечения нашей ультрасовременной индустрии потому, что столичные специалисты сюда ехать добровольно не хотели. А по распределению - от звонка до звонка... В этом специфика. Тут нужны преподаватели вроде Вулкановича. Сначала студент приобретает умение, а потом, если хочет, знание, а не наоборот, как у вас. Ассистент вроде меня ведёт курс столичного профессора. Сверстник читает лекции сверстникам. Одним словом Комсомольск в чистом виде! Я десять лет назад шёл к аэродрому двадцать километров пешим паром, чтобы успеть на вертолёт к вступительным экзаменам, а до того не видел в жизни ничего, кроме таёжного посёлка с леспромхозом на берегу ледяного моря. Я даже и служил тоже в тайге, только в Приморье. Зато я мог починить без запчастей и инструмента любой японский трактор уже в шестнадцать лет и был победителем всех заочных математических олимпиад, о которых мог узнать наш учитель. И таких у нас среди молодёжи большинство. Здесь модно работать на уровне мировых проблем в технике, решать неразрешимые задачи. Вот и сейчас я бьюсь над такой задачей. И студенты у нас особые - белый лист, никакого самомнения и скепсиса. Заметь, что город у нас рабочий. Всего два вуза, нет НИИ. Студенты и преподаватели, инженерный корпус заводов несут огромную интеллектульную нагрузку! Наши выпускники стоят во главе города и края. А ректор... Пётр Николаевич Хвостов - незаурядная личность! Доктор-профессор в тридцать два года... Нам и не снился такой ректор после практиков без степени с вечерним образованием до него. Он к нам приглашает таких же крутых молодых профессоров-спортсменов, знающих себе цену." "И я знаю концепцию этой генерации учёных - диссертация и карьера любой ценой..." "Вот и Вадим Гусаков о том же... Что, мол, нельзя им дать власть, погубят страну. Только я разделяю мнение отцов-основателей американской демократии: если каждый думает о благе страны, то страна ничья, а если каждый гражданин печётся о своей семье, то страна процветает... Я весь в своей задаче. А Гусаков пусть думает о благах края и страны, верно?" "Да уж... Этот таких благ нам наработает..." Весь монолог неразговорчивого Толи он пропускал через параллельное сознание. В основном же вертелось письмо от друга, профессора Иннокентия Негоды, Кеши, о проблемах бывшей... да бывшей семьи. Надо написать письмо, надо написать...