Невольница. Книга вторая - Сергей Е. ДИНОВ

– Убирайся!.. Видеть не хочу твоей пьяной рожи, тварюга!

Девочка на подоконнике криво усмехнулась тонкими, бескровными губками и попросила Веденяпина, скрипучим голоском карлицы:

– Дя-дя, спой песенку.

– Что?! – не сразу сообразил, обычно находчивый актер и сунулся ближе к пропыленному стеклу лестничного окна, чтобы полюбопытствовать, что же там все-таки разбили. На сером в глубоких трещинах асфальте одесского двора среди белоснежных осколков фарфоровой посуды, словно разбитой вдребезги так и не начатой семейной жизни, одиноко бродил помятый, растрепанный, нетрезвый толстяк, жених давешней свадебной церемонии.

– Спой! – потребовала жутковатая карлица на подоконнике.

Веденяпин очнулся, впрочем, сильно разочарованный примитивным финалом вчерашней свадьбы.

– Здрассьте вам, я – в Одессе! – нервным фальцетом, бодрячком пропел Рома, на манер одесского шансонье. – Здрассте, здрасстье – вам!..

Заторможенного впечатлениями прожитого дня, необычная просьба ребенка Веденяпина нисколько не смутила. Попросил же Маленький Принц незнакомого летчика в пустыне нарисовать барашка. Актер сунул руку в карман сюртука, протянул девочке «дежурную» карамельку в бумажке, коими намеревался закусывать попутную выпивку.

– Нет. Песенку! Пой песенку, – капризно потребовала девочка и помотала головкой, отказываясь от угощения.

Большеголовый ребенок, с синюшным личиком болезненного пропойцы, гипнотизировал собеседника пронзительным взглядом водянистых глаз, растягивал бескровные синие губки в невинной улыбке, скалил редкие мелкие зубки, отчего напоминал человечье воплощение детёныша хищной щуки.

Веденяпину показалось, что реальность издевается над его сознанием и над его тщетными попытками проникнуть в иное время. Светская утонченная красавица в кринолине, встреченная на бульваре, превратилась в уродливую карлицу и явно надсмехалась над ним.

Актер по-свойски уселся на подоконник рядом с девочкой, поболтал ногами, передразнивая малолетнюю незнакомку, откашлялся.

– Мишка, Мишка, где твоя сберкнижка, полная копеек и рублей… – хрипло запел он, перевирая слова известной песенки и саму рифму. – Самая нелепая ошибка, Мишка, то, что ты уходишь от меня… – остановился в неуместном кураже и спросил:

– Школа тансев Соломона Шкляра тоже не подойдет?

– Нет. Детскую, – потребовала девочка, сморщилась, будто собиралась заплакать.

Уважил бы Веденяпин ребенка, спел про «голубой вагон», про день рождения, где «все бегут неуклюже», в конце концов, про елочку, что уродилась в лесу, но нет, – угрюмая вредность, с каковой девочка-уродец требовала, чтоб взрослый, незнакомый дядя спел песенку, приободрила его и вывела на неуместный кураж. Актер-актерыч попытался отшутиться, в полный голос гаркнул, вызывая подъездное эхо:

Гоп-стоп, мы подойдем из-за угла! Гоп-стоп!..

– Дурак! – звонко вскрикнула девочка, спрыгнула с подоконника, побежала по лесенке на второй этаж, и, прежде чем скрыться за дверью квартиры номер «3», показала белый язычок.

– Не будет тебе подарков, негодяй! – выкрикнула она уже из-за двери.

– Не надо подарков, подайте вина! Так выпьем за здравие рома!.. – эхом отозвался Веденяпин, поднялся следом и четырежды вдавил в стену черный пупок дверного звонка. – Или за здравие Ромы, – пошутил он для бодрости духа о самом себе.

Дверь распахнул сам благородный старик. Он, видимо, заранее вышел в прихожую, успел приодеться в мятый, старомодный, черный костюм, белую рубашку с мятой черной бабочкой под горлом. Старик приветливо улыбался такими же редкими и мелкими зубами, как и девочка-карлица, только желтыми, прокуренными до черноты.

Веденяпин удивился, что пожилой человек мог иметь в таком почтенном возрасте полный рот своих зубов, искусственные вряд ли стали бы делать такими редкими и почерневшими.

По длинному, темному коридору, заставленному мебельной рухлядью, тюками с тряпьем, ящиками с мутными, пустыми стеклянными банками, ведрами, цинковыми корытами и тазами, – они прошли в просторную комнату с высокими потолками. Огромное балконное окно во всю стену, словно бы раздвигало мрак неуютности гостиной. Оживляла вместительный склеп коммуналки распахнутая дверь, из которой парусом выдувалась кисея занавеса, украшенная изумительными подвижными тенями листвы каштанов. Старинный паркет рассохся. Паркетины черными стручки громко хрустели под ногами. Посредине комнаты под тяжелой, вытертой, зеленой парчовой скатертью величественно восседал на четырех изогнутых лапах круглый стол, окруженный старинными стульями с высокими гнутыми спинками. Справа от входа громоздился гигантский сервант с толстыми венецианскими стеклами, за которыми угадывались на полках книги, посуда в стопках, наваленные в беспорядке вещи.

Вот, собственно, и вся нехитрая обстановка комнаты огромной коммунальной квартиры. Слева от серванта не сразу можно было разглядеть за тяжелыми гардинами дверь в смежную комнату, видимо, спальню.

Пока Веденяпин с интересом оглядывал покои холостяка или изгоя большой одесской семьи, стоя спиной к двери, старик принес из общей кухни черный, закопченный жестяной чайник, торжественно водрузил его на стол, на фарфоровую подставку. Из серванта достал две чашки с блюдцами тончайшего желтоватого фарфора с синими замысловатыми узорами, выставил на стол хрустальную сахарницу и плетеное из соломки корытце с печеньем.

– Присаживайтесь, сударь, – вежливо предложил старик. – По бедности завариваем в чайник.

– М-может, сладостей прикупить, сходить в магазин за?.. – спросил Веденяпин и запнулся, с опозданием понимая, что явился в гости с пустыми руками.

– Желаете отужинать?

Веденяпин смутился.

– Нет, благодарю вас.

– Тогда, прошу, присядьте, – настоял старик.

После неловких вступлений и вежливых поклонов интересной беседы за чаем не случилось. Хозяин коммуналки, видимо, ждал, что гость сам найдет тему для разговора. Веденяпин же чувствовал себя неловко и отмалчивался, отхлебывал мутный, прогорклый, невкусный чайный напиток. После второй чашки намеревался откланяться и сбежать, но в коридоре раздался грохот опрокинутых тазов и ведер, истошный женский вопль и узнаваемый топот грубых подошв сандалет недавней знакомой по подъезду – малолетней карлицы.

Старик вяло повел рукой в сторону двери.

– Весьма странный ребенок – моя Ганечка, – прохрипел он и пояснил с гордостью:

– Правнучка.

По редким зубам и карикатурной выпуклости лба Веденяпин и сам мог бы догадаться о родстве старика и странной девочки.

– Да-да, – пробормотал актер. – Ваша правнучка уже просила меня спеть песенку и отказала в подарках.

Старик усмехнулся, с печалью и сочувствием любящего человека к тяжелобольному сказал:

– Весьма и весьма своеобразный ребенок. Шести лет от роду, но иногда так проникновенно глянет исподлобья своими серыми глазками, что диву даешься, сколько во взгляде затаенной, невысказанной мудрости, переживаний, словно бы многих и многих лет, прожитых ею в иной жизни. Словно бы в это убогое тельце переселилась душа ее дальней-предальней родственницы, трагически погибшей Агнии Рудерской… Извините, понесло старика… – он тяжко и сипло вздохнул, будто астматик, и более оживленно продолжил. – Правнучка и мне частенько отказывает в подарках, если сочтет, что я не должным образом отнесся к ее просьбам. По вечерам, по мере возможности, читаю ей поучительные, познавательные истории. Ганечка не по-детски внимательно слушает. Когда закрываю книгу, в виду позднего времени, она может просидеть, молча, с четверть часа, при этом ее никак нельзя потревожить, чтобы не расплакалась. И тогда, в знак благодарности, как вчера, она может разжать ладошку с медным пятачком 1890-ого года и оставить монетку на столе в подарок. Или же в дверях обернуться и заявить укоризненно: «Дед, ты – врун!» Многие полагают, что девочка не в себе. Но это не так, уверяю вас… Болезненный ребенок отгородился вымышленным мирком от чудовищной окружающей среды обитания взрослых: моей безумной дочери, ее сожителя – буйного пьяницы и дебошира, диковатых, вороватых, скандальных соседей…

Он помолчал, вдруг оживился, будто впервые увидел книгу, что принес с собой гость и положил рядом с собой на стол.

– Что это у вас? Разрешите взглянуть?.. Боже мой, Скальковский! – восхитился он, когда получил книгу в руки. – Где вам удалось раздобыть сей раритет?

Веденяпин неопределенно дернул плечами, не придавая «раритету» особого значения.

– Купил по случаю, на Дерибасовской, в букинисте… Или на книжных развалах в парке, точно не помню. Кстати, книгу я уже прочитал и сделал выписки. О поручике Веденяпине, например. Моем дальнем предке, я полагаю. Можете, оставить Скальковского себе, сочту приятным сделать вам подарок.