Философия красоты - Екатерина Лесина

Собственно говоря, почему бы и нет?

Об этом тоже нужно подумать. Хорошо подумать. Ошибаться нельзя.

Дневник одного безумца.

Ну вот, снова я со своей ностальгией. Знал бы Арамис, чем занимаюсь, высмеял бы. Арамис всегда отличался черствостью, помнишь, как он смеялся над спектаклем? Называл меня придурковатым режиссером и отказывался участвовать. Но классная была настороже, и спектакль состоялся.

Я помню, как делили роли, помнишь, сколько было ругани? Едва не передрались, но в конечном итоге каждый остался при своем.

Смотрю в прошлое и удивляюсь мудрости судьбы, как тщательно она подобрала для нас эти книжные маски, как тщательно расписала роли… Портос, медлительный, добродушный увалень-Портос, слегка глуповатый, но за друзей готовый драться до крови. Он завалил экзамены в институт, загремел в армию, а отслужив, вернулся и стал бандитом. Ему очень хотелось красивой жизни, а вместо этого наш Портос заработал красивый памятник на могиле.

Я иногда приезжаю к нему в гости, мы ведь были друзьями…

Атос. Мечтатель-граф, болезненный, слабый… и в то же время удивительно прозорливый. Пожалуй, он единственный из нас всех, кто сумел увидеть будущее. Он поступил, учился, работал… и тихо сошел с ума, когда его контору развалили, а его самого вынудили торговать на рынке турецким тряпьем. До сих пор жалею, что тогда у меня не было ни денег, ни возможностей спасти его.

Атоса я не навещаю, слишком больно видеть его пустые глаза. Вы с ним были так похожи и оба убежали от этого мира. Порой я вас за это ненавижу, порой завидую, но большей частью просто тоскую.

Арамис не изменился. По-прежнему хитер, по-прежнему эгоистичен, правда с течением времени его эгоизм становится все более откровенным, больше нет маски дружеской заботы, участия или помощи, нет притворства, зато есть истинное лицо шевалье Арамиса.

Ты говорила, что в человеке нужно видеть хорошее и тогда он станет лучше, но, милая Августа, я больше не могу. Я пытался, честно пытался увидеть в Арамисе хоть каплю прежнего мальчишки, своевольного, слегка циничного и бесконечно обаятельного.

Обаяние у него осталось, он выстраивает его, как выстраивают крепостную стену, он прячется за этим обаянием и дурит головы. А я устал, бесконечно устал сражаться с ним. Устал видеть его лицо, беседовать с ним, улыбаться, как ни в чем не бывало, шутить…

Мы теперь работаем вместе, одна фирма, одно дитя на двоих. Я хотел назвать ее «Августа», в твою честь, или «Констанция», но Арамис предложил назвать фирму на французский манер, чтобы раскрутить, прикрываясь славой французской моды. Он очень практичен, наш Арамис. Так родилась «л’Этуаль».

«л’Этуаль» означает звезда.

Моей звездой всегда была ты, Августа, жаль, что я не успел сказать тебе это. Я слишком боялся спугнуть твое доверие, слишком боялся быть отвергнутым и опоздал. Мой дневник – жалкая попытка загладить вину за упущенное время.

Скоро мы будем вместе, обещаю.

Якут

Группа приехала довольно быстро, и народу в квартире стало еще больше. Плохо, не всегда больше значит лучше, чаще наоборот, чем больше людей работает в одном месте, тем чаще возникает желание расслабиться, понадеявшись, что твою долю работы выполнит кто-то другой. Капитан Эгинеев подобного подхода к делу не понимал, и каждый раз, сталкиваясь с очередной «случайной недоработкой», искренне удивлялся.

Сейчас же, дабы не мешать другим, и самому не попасть в число праздношатающихся, Эгинеев занялся важным делом: допросом возможных свидетелей. Для беседы Кэнчээри выбрал одну из комнат, маленькую, неуютную, больше похожую на кладовую. Половину пространства в ней занимал стол со швейной машинкой – любопытно, кто здесь рукоделием балуется? – вторую – узкая тахта, манекен с небрежно нахлобученной дамской шляпой и круглый табурет на колесиках. Более чем странная обстановка, интересно, кто здесь обитает?

Первой «на разговор» Эгинеев пригласил воинственную Революцию Олеговну. Здравый смысл настоятельно рекомендовал оставить старушку «на потом», но инстинкт… чуяло сердце, что Победоносцева знает больше, чем все остальные вместе взятые. Но согласится ли рассказать?

– Итак, молодой человек, – Революция Олеговна смотрела на него, словно молодой, ретивый чекист на врага народа. В позе ее – прямая спина, подбородок параллелен полу, руки лежат на коленях, плечи расправлены – читалось презрение ко всем, кто дерзнул нарушить покой дамы. Наверное, так Мария-Антуанетта встречала на Парижскую чернь, осмелившуюся разорить Версаль. – Каково ваше заключение?

– Пока рано делать заключения.

– Смотрите, как бы потом поздно не стало. И еще, велите вашим людям быть поаккуратнее, мне в этой квартире еще жить.

– Они стараются…

– Как же, стараются. Мне потом результаты этих стараний убирать придется, а в моем возрасте вредны чрезмерные физические нагрузки. Остальных тоже допрашивать станете?

– Всенепременно.

– Только не корите себя потом за бездарно потраченное время. Леля глупа. Впрочем, разумная молодая девушка – нонсенс, однако, Леля – дура совершенная, как и Серафима, они друг друга стоят. Леля утопит в слезах, а Фима расскажет все, что видела и не видела. Она обладает весьма богатым воображением, к которому можно прибавить старческую болтливость и хронический недостаток внимания со стороны окружающих. Поверьте, она с удовольствием воспользуется случаем. Что касается Сергея, то формально он – консьерж, но фактически выполняет роль электрика, водопроводчика, просто мастера на все руки. Вы, наверное, заметили, что место консьержа не оборудовано должным образом?

– Да. – Эгинеев и вправду заметил, что в подъезде нет ни стола, ни стула, не говоря уже о стеклянной будке, в которые ныне стало модно помещать охранников, консьержев и иже с ними.

– Это оттого, что Сергей имеет при доме комнатенку в подвале, где и обитает. Когда жильцы испытывают необходимость в его услугах – просто звонят по внутренней связи. Это я к тому, что Сергей вряд ли что-то знает, хотя… порой прислуга бывает весьма наблюдательна. Вы курите?

– С чего вы решили?

– С таким задумчивым видом вертите карандаш, будто раздумываете, с какого конца его удобнее прикурить.

– Не возражаете? – Эгинеев испытывал восхищение пополам со смущением: от пронзительного взгляда мадам Петроградской ничто не укроется. Ценный свидетель, хоть и своенравный, такая, чуть что не по ней, враз закроется, отговорившись возрастом, слабым здоровьем и прогрессирующим склерозом, тогда адью показания. Нет, с Революцией Олеговной обращаться надо бережнее, чем с гранатой без чеки. А курить и вправду охота, к тому же на столе пепельница, не для развлечения же ее поставили.

– Курите ради Бога.

– А вы?

– Милый юноша, трубка тем и хороша, что, в отличие от ваших сигарет, ее нельзя курить каждые пять минут, а в моем