Гарпии - Иоанна Хмелевская

— Что принести?

— Ну, мои вещи… Книжки, одежду…

— Как ты себе это представляешь? Ведь в доме — все забито до отказа.

Мартинек беспомощно огляделся, словно первый раз оказался в этом доме.

— И правда, — печально констатировал он. — Факт. А жаль. Выходит, завтра мне возвращаться домой? После обеда, ладно? Суббота и воскресенье у меня свободны. Так я приду?

— Очень хорошо, можешь приходить. Начнёшь второе окно…

Таким вот образом Мартинек прочно обосновался в доме трех сестёр и их племянницы. В выходные дни он по-прежнему спал на полу в кухне, и продолжалось это до тех пор, пока в его родном доме шёл ремонт. После этого он перестал ночевать в гостеприимном доме, но появлялся там довольно часто, берясь за любую работу, которую ему поручали.

А недостатка в работе не было. Да вот хотя бы то, первое окно, покрашенное им. Оказалось, старую краску юноша соскрёб недостаточно старательно, в тех местах, где он не уделил ей должного внимания, новая краска вздыбилась пузырями и слезала целыми полосами. Фелиция потребовала устранить брак, безжалостно отказавшись платить за дополнительную работу. Однако бедняга Мартинек так ныл, причитал и канючил, что она пошла на некоторые уступки, а именно: начав бесплатно устранять брак на первом окне, Мартинек получил аванс под второе и обязался приступить к работе немедленно и сразу над двумя окнами. Понял — надо постараться, приложил максимум усилий, и не прошло и двух лет, как все окна оказались покрашенными, а довольная Фелиция оплатила парню двухдневную экскурсию в Данию.

Фелиция явно питала к парню слабость, в которой ни за что не хотела признаться. Что это было? Нерастраченные материнские чувства или запоздалая любовь пожилой женщины — неизвестно, да это и неважно, важен факт; к парню она относилась со снисходительностью, которой тот явно не заслуживал. Не лыком шитый, Мартинек сразу смекнул, какие выгоды это ему сулит, и, пригревшись на груди почтённой матроны, всячески старался упрочить своё положение.

Остальные сестры со временем тоже привыкли к Мартинеку. Меланья изредка давала ему кое-какие поручения, не требующие спешки, — спешка и Мартинек — вещи несовместимые — и даже иногда выручала его небольшими суммами.

Сильвия долго не могла ему простить расходов, которые совершила по его вине, и на её симпатию Мартинеку рассчитывать не приходилось. Неприязнь и даже презрение — вот какие чувства питала к парню средняя сестра, а если изредка и общалась с ним, то не иначе, как им помыкала. Будучи кроткого нрава, Мартинек и на помыкание был согласен, быстренько сообразив, что чем больше Сильвия им помыкала, тем больше Фелиция ему платила. Заполучив и стол, и дом, Мартинек всей душой искренне желал всем бабам в нем всяческого благосостояния и богатства, тогда в этом теплом гнёздышке и ему обломится.

Доротка не выносила Мартинека и не скрывала этого. Поскольку они были представителями одного поколения, девушка сразу поняла, что имеет дело с расхлябанным кретином, чудовищно прожорливым и в высшей степени эгоистичным. Она одна не поверила ни в жестокосердного отца, ни в подлую мать, ни в жестокость замужней сестры, выгнавшей брата из своего дома. Ей было ясно, что, не выгони она вовремя брата, тот сожрал бы весь дом с её семьёй впридачу и глазом не моргнул. Опять же Доротка понимала — единственное тёплое и хорошо оплачиваемое местечко такой бездельник мог найти лишь у тётки Фелиции, явно питавшей к парню слабость, ибо считать его добросовестным работником мог лишь человек, утративший способность вообще что-то соображать.

Девушка старалась избегать Мартинека и ни разу не обращалась к нему ни с просьбой, ни просто так. Кстати, примирившись с аккордной оплатой его услуг, Мартинек завёл бухгалтерию и тщательно записывал в особую книжечку все, что делал по дому, настоятельно требуя оплаты малейшей услуги.

К счастью для Доротки, днём её почти никогда не было дома, так что она редко встречалась с Мартинеком. Понятно, что теперь, решив встречать крёстную бабушку в аэропорту, Доротка не желала иметь на шее ещё и Мартинека…

Два дня потратила Доротка на поиски нотариуса, фамилию которого, к счастью, Войцеховский назвал в своём письме. Отсидев в нотариальной конторе несколько часов и дождавшись ухода последнего клиента, девушка вошла наконец в кабинет юриста.

— Могу я надеяться на то, что о визите к вам не узнают мои родные? — задала она вопрос в лоб.

— Нотариус — что ксёндз, проше пани, — был ответ. — Мы свято блюдём тайны наших клиентов.

— Очень хорошо. Надеюсь, пан заметил — я совершеннолетняя, мне двадцать два года, вот мой паспорт, если желаете. Мои тётки этого как-то не заметили, я для них все ещё пребываю в детском возрасте. Совершенно случайно я узнала, что вы разыскивали мою мать по поручению её американской крёстной и нашли меня, а теперь выясняется — эта крёстная приезжает. Вот все, что мне известно. А поскольку, если не ошибаюсь, в деле фигурирую я, не могли бы вы информировать меня о нем подробнее?

— А разве три пани… урождённые Вуйчицкие, вас не информировали?

— Говорю же — нет! Даже об адресованном мне письме я узнала случайно, из их разговора, довольно бестолкового. Да нет, я не подслушивала. Хотя наверняка следовало бы. Просто они совершенно не считаются со мной, и за обедом заговорили о приезде американской крёстной. Разумеется, я попыталась их расспрашивать. В ответ услышала: не твоего ума это дело, не доросла ещё, отвяжись. А то что я уже работаю и тоже участвую в расходах на дом, — это не считается. Как вы думаете, имею я какое-то право?

Нотариус явно огорчился.

— Разумеется, имеете. И я не предполагал… И в принципе, вам все известно, остаются мелочи. Вкратце дело обстоит так: ко мне обратилась одна адвокатская фирма из Нью-Йорка…

И за пятнадцать минут внимательно слушавшая Доротка узнала, что крёстная мать её матери с начала войны застряла в Штатах: там вышла замуж за богатого американца польского происхождения, сколотившего своё состояние на разного рода изобретениях и совершенствованиях. Богач оказался круглым сиротой — просто редкостная удача, и когда помер, упомянутое солидное состояние унаследовала целиком жена, то есть уже вдова, Ванда Паркер.

Потеряв супруга, госпожа Паркер почувствовала себя совсем одинокой. Из знакомых был некий Войцеховский, которого она знала ещё с довоенных польских времён, — он и взял на себя заботу о старушке. Но человек тоже чрезвычайно занятый, у него семья, жена, дети, внуки, не может он заниматься одной Вандой Паркер. И вот она затосковала по давно покинутой родине, хотя там тоже не осталось никого из близких и родных, время и война выкосили всех, так что единственным близким человеком, кого она могла надеяться застать в живых, была её крёстная дочь. Пани Ванда не знала, что последняя тоже умерла, и весьма огорчилась, узнав об этом, но вспомнила, что вроде бы у крестницы была дочь, — так может хоть она жива?

И по просьбе пани Ванды американский нотариус мистер Войцеховский обратился с официальной просьбой разыскать родственников покойной крестницы Ванды Паркер. К сожалению, почти никаких данных о разыскиваемых лицах он сообщить не смог, вот почему поиски продолжались так долго. Наконец Войцеховского и миссис Паркер известили — обнаружена дочь крестницы и три сестры покойной. Пани Паркер очень обрадовалась: пусть не родня, но все-таки близкие люди, они заменят ей родню. Она решила навсегда вернуться на родину. В восемьдесят восемь лет трудно начинать новую жизнь, но американка очень надеется на помощь обретённых близких. Да и на кого ещё ей надеяться? Ванда Паркер бережно хранит фотографию с крестин, на которой она, ещё молодая девушка, стоит перед домом Вуйчицких, бережно держа на руках окрещённого младенца, а рядом девочка — старшая дочь Вуйчицких — Фелиция.

Фотографию пани Ванда непременно покажет по приезде.

Смешанные чувства испытала Доротка, слушая рассказ нотариуса. И тревогу, и смутное беспокойство, и растерянность. Но возобладало сочувствие к одинокой старушке. Богатая — но что с того, если ни одной близкой души в целом мире? Впрочем, хорошо, что богата, заплатит за такси и носильщика, можно будет обойтись без помощи Мартинека. Надо купить небольшой, но красивый букет. Красные и белые цветы — цвета национального флага.

— Так когда точно приезжает эта самая Вандзя Райкувна? — спросила за ужином Меланья. — Письма от Войцеховского ты так и не нашла?

Фелиция не выносила, когда с ней говорили в таком тоне, и немедленно бросилась в атаку:

— Лучше сама вспомни, куда его задевала! Наверняка лежало на столике, но ведь тебе все мешает, вот и сунула его куда-то. Вспомни, как запрятала счёт за телефонные разговоры, — до сих пор удивляюсь, как нам тогда телефон не отключили. А где альбом со старыми фотографиями? Видите ли, Сильвии захотелось полюбоваться на них, и — пожалуйста! — альбом как корова языком слизала.