Уха в Пицунде - Алесь Кожедуб

Двинулись к люку неуклюжие фигуры, стали исчезать в его пасти.

Воздух сразу охватил ледяным холодом, будто провалился зимой в прорубь. Больно резанули лямки парашюта. Так, теперь можно осмотреться. День уже разгорелся, и степь с рекой, неожиданно широкой, лежала как на ладони. Огромная степь, с ровными рядами лесозащитных полос, с разбросанными хатами казачьей станицы — и рекой, блестевшей под солнцем, медленно поворачивавшейся вместе с землей. Странно, мост почти под самыми ногами. Летчики ошиблись?..

Правее висели парашюты ребят, покачивались. Василя всегда удивляло, что их так далеко разносило во время высадки, соседа не всегда достанешь пулей, не то что голосом.

И вдруг Василь понял, что по нему стреляют. Он беспомощно висел в пустом пространстве, а с земли неслись трассеры. Вот один парашют обмяк, схваченный огнем, — и черная фигура стремительно понеслась к земле.

— А ч-черт!..

Он закрутился в лямках, задергался, начал рвать из-за спины автомат, — но разве достанешь из-под лямок? Бзумкнула пуля, и он сообразил, что бьют из пулеметов. «Ну все, хана, расстреляют как цуциков…»

Поджимал ноги, в отчаянии хватался за гранаты на поясе, просил-молил земельку: ну, быстрей, миленькая, удариться о тебя, а там ноги куда-нибудь вынесут… Но земля словно и не приближалась, вольно лежала под ним, курилась редкими дымами. Кажется, и трассеров стало меньше, стрельба отдалилась вправо, туда, где была большая часть их группы. И в страшном сне не могло присниться, что они выбросятся на огневые точки немцев. А вон и мост, лежит себе через реку, на нем несколько человек охраны. Вроде и не суетятся, наблюдают. А чего суетиться, если по десанту бьют так, что воздух кипит.

Смотри ты — земля! Все время была далеко внизу, и вот понеслась навстречу. Ну, брат, держись…

Уже у самой земли обожгло вдруг левую ногу, она обвисла тяжелой колодой. Василь потянул за лямки, стараясь смягчить удар, и грохнулся, на мгновение потеряв сознание. Раскрыл глаза — чернота, звон в ушах, рот полон земли. Сел, застонав от боли не только в Ное, но во всем теле, нащупал нож, обрезал лямки парашюта, встал на здоровое колено, рывком поднялся. Ну, как, стоишь, сержант? Кажется, стоит, даже на раненую ногу опирается. Ничего, голыми руками они теперь его не возьмут…

Заметил метрах в ста от себя скомканный парашют, бросился к нему, хромая и матерясь. Вдвоем все-таки не один. Хуан лежал возле парашюта, и по его глазам Василь догадался: крышка.

— Что, зацепило?

Хуан повел глазами вниз. Да, крови уже натекло много. Лицо совсем бледное.

— Идти можешь? — подхватил его под мышки Василь.

Хуан кивнул, начал подниматься, закусив губу, — и тяжело осунулся на землю.

— Обе… ноги…

Вот тебе и на. Василь беспомощно огляделся по сторонам. Вон хуторок, кажется, да ведь до него ползти и ползти… Но надо ползти, сержант. Здесь тебя ничто не спасет. Разве что закопаешься в эту глину, как крот.

Он ступил, покачнувшись, на раненую ногу.

— А, т-твою мать…

Пойдет нога. Куда ей деваться. Не хочет — заставим.

Повесил на шею автомат Хуана, прицепил к поясу две его гранаты, взвесив в руке, отбросил в сторону запасные диски.

— Не бойся, — ответил он на вопросительный взгляд больших темных глаз. — Знаешь, что такое мешок с бульбой? Сейчас узнаешь.

Встал на здоровое колено, одной рукой взялся за комбинезон, второй за ремень Хуана — и вскинул его через голову себе на плечи. Дал Бог здоровье — терпи, мужик. Теперь подняться… Боль из раненой ноги горячим шилом вонзилась в живот. Даешь, с-сука…

Он стоял, пошатываясь, с раненым на плечах, ругался, проклиная силу, заставляющую его идти и идти вперед. На хуторке они забьются на чердак или в погреб, перевяжутся, и хрег они до них доберутся. Давай-давай, мужик, тяни.

— Нельзя сюда, не разрешаю!.. — заступила Василю вход в хату встопорщенная, как наседка, старуха, когда он все же допер Хуана до хуторка. — Немцы всюду, слышите, не пущу!

Василь пошел прямо на нее, и старуха закричала:

— Михайло, где ты делся?! Ходи сюда, не видишь, в хату лезут!..

Василь скинул Хуана на лавку у стены, и тот молча завалился набок, видно, был без сознания.

— Значит, так, — щелкнул он затвором автомата, — будешь кричать — пристрелю. А сейчас воды и чистое полотенце. Быстро.

В проеме дверей стоял дед, показывал рукой на хлев:

— Там лучше… там сховаетесь…

— Перевязать надо, — кивнул Василь на Хуана — и сам рухнул на лавку, едва-едва выпрямил раненую ногу.

Старуха, поджав губы, принесла миску с водой, тряпки, осуждающе повела длинным носом:

— Может, неживой уже?

— Обмой раны и завяжи, — открыл глаза Василь, — а дед пускай за дорогой смотрит. Живыми останетесь только вместе с нами, ясно?

Он разрезал пропитавшийся кровью комбинезон, осмотрел рану. Пуля пробила бедро навылет, но кость, видимо, не зацепила. Рана была косая и длинная, свежая кровь выдавливалась из-под почерневшей корки, рваные края вспухли. Достал из кармана фляжку со спиртом, плеснул, сжав зубы, на рану, остаток отдал старухе.

Хуан вдруг глухо застонал.

— Оклемался? — повернулся к нему Василь.

— На обеих ногах кости перебиты, — сказала старуха, — торчат.

— Надо шину наложить.

— Какая шина… — выпрямилась она. — Может, досочки приспособить да завязать.

— Давай досочки, — махнул рукой Василь.

Сделал тампон, наспех забинтовал ногу, с усилием встал. Надо было думать, что делать дальше. За себя он не волновался. Рана, конечно, беспокоит, но была бы она серьезной, сюда бы не дошел. Труднее с Хуаном. С перебитыми ногами он как камень на шее. Ну да наши где-то недалеко, их выбрасывали под наступление: они берут мост, а тут свои подходят. Вот тебе и мост. Пойдут немцы прочесывать местность…

— У вас как, гарнизон большой? — спросил он.

— И гарнизон, и полиции богато, — ответила старуха.

— К вам придут, что будете делать?

— В хлев надо, — подсказал дед, который ковылял от них к плетню и назад. — В хлев, может, не полезут…

— Мы в хлев, а вы, значит, в хате? — криво усмехнулся Василь. — Ладно, закончишь перевязку, перетащим его в хлев. Большой хлев?

— Великий! — обрадовался дед. — Шо хочешь в хлеве, телега стоит… Его можно в телегу, а наверх сено…

— Там разберемся.

У Василя уже был план, он успокоился. Кажется, и боль чуть стихла. Ничего, на всякую хитрость есть хрен с винтом. Хотят диверсанта голыми руками взять?

— Дед, я кому сказал за дорогой смотреть?

— Шо уже тут глядеть, у нас наскрозь видно… Наталка, у тебя глаза лучше, кажись, шось на дороге?..

— Давай в хлев!

Василь с бабой подхватили под руки испанца и бегом потащили к хлеву.

— Кровь замой… следы! — успел крикнуть деду Василь.

Хлев действительно был просторный, сухой, прохладный. В ряд стояли телега, дровни, на стене развешаны хомуты и дуги. На сеновале много сена. Богатый хутор.

— Где скотина? — повернулся он к бабке.

— Коня сын взял… — виновато отвела она глаза, — а телку еще весной забили, голодно.

Василь похромал в темный конец, где за невысокой загородкой был закут для скотины. Сухо, и навоз, сдается, сухой. Он отбросил несколько лепешек.

Вернулся назад, взялся за Хуана:

— Помогай.

— Дак на сено ж… — отступила на шаг старуха, все поняв. — Там ветерок, чисто…

— Берись, говорю! — рявкнул Василь. — И дед пусть рядом стоит. Со мной будете, ясно?

Старуха тонко заскулила, подхватила раненого и поволокла с Василем к закуту. Положили его у стены, забросали лепешками. Василь лег лицом к воротам хлева, приказал старой:

— Наворачивай навоз на меня, с головой. Далеко от меня не отходить. Дед пусть возле телеги. Ну, кому сказал!..

Старуха схватила вилы, напряглась и вывернула большой пласт навоза, накрыла им, как одеялом. «Стукнет по голове — и конец, — подумал Василь. — Всем могилам могила получится, из говна».

Он разгреб перед собой лепехи, протер запорошенные глаза.

В воротах показался дед, растерянно закрутил головой.

— Оставайся там, Михайло! — крикнула старуха. — На телеге посиди.

— Дак уже идут до нас, с Мельниченком, — вглядывался в закут слабыми глазами дед. — У них постреляли уже, теперь до нас…

— Сиди и молчи, Михайло. Нехай себе идут, Михайло, а мы тута…

Дед послушно подошел к телеге, сел, оглядываясь на широко распахнутые ворота.

«Ну, Макар… — глубоко вдохнул навозный дух сержант, — войдут сюда — уже ничто не поможет».

В воротах появился тяжело дышащий человек, остановился, слепо вглядываясь в темноту.

— Кто тут есть? — крикнул он, приложив козырьком руку к глазам. — Есть кто, а, тетка?..

— Тут, тут! — сделала шаг из закута старая. — А они, Микола, до яра за хутором побегли, там ховаются.