Пламя над Персеполем - Мортимер Уилер

В ту весеннюю ночь 330 г. до н. э., когда пламя окрасило небо над Персеполем, македонские факелы были поднесены к давно приготовленному погребальному костру. В Персеполе погибла вся средневосточная цивилизация, для которой прошли времена творческих порывов, если она вообще испытывала их когда-нибудь. Эра великих империй, Персидской и Ассирийской, завершалась. И не случайно эти унылые бесконечные вереницы тщательно вытесанных и отполированных солдат и сикофантов по обеим сторонам дворцовых лестниц напоминают нам погребальное шествие.

Тем не менее дальнейшее покажет, что это был еще не конец. Придет время, и неистощимые недра Центральной Азии вновь извергнут толпы скитальцев; мы увидим, как они явятся на персидские земли и установят новые плодотворные связи с классическим Западом. А задолго до них наследники ахеменидской культуры по странной прихоти судьбы двинутся далее на восток за Александром и там, за горами, обретут убежище, где им будет оказано неожиданное покровительство.

После пожара

1. Новые открытия в Бактрии и окрестных землях

Итак, вот что предшествовало пожару в Персеполе. Событие это означало конец исторического эпизода, который следовало бы именовать греко-персидским. Он симметричен, этот эпизод, чем отнюдь не часто дарит нас Клио. Он начался разрушительным вторжением в Европу первого Дария, первого строителя Персепольского дворца. И окончился походом европейцев на Персию в последние месяцы правления последнего Дария, а затем и грандиозным пожаром. В целом эпизод этот представляется на редкость полным и завершенным.

В известной мере так оно и было. Персеполь увидел в 330 г. до н. э, конец целой эпохи. По тогда же он стал свидетелем рождения новой эпохи. В том году Александр остановился как раз на середине своего великого пути в пространстве и времени. Геллеспонт он пересек в 334 г. до н. э. Обратно из Пенджаба повернул в 326 г. Когда он достиг Персеполя, за спиной у него осталось две тысячи миль густонаселенных ближневосточных земель, а впереди лежали дне тысячи миль степей, гор, кочевий, затерянных в летучих песках, и за ними область новых, неведомых городов. Новые проблемы обступили его там, в глубине Азии; решать их должен был не столько полководец, сколько государственный деятель.

Там-то и проявился во всем блеске гений Александра, над которым не властно само время. И поворотным пунктом был Персеполь. В данном случае словесное клише оправдано, ибо Персеполь — одна из важнейших вех истории. Следить за событиями после Персеполя — значит понять, в чем состояли два главных подвига Александра. Первым было включение самых далеких окраин древней персидской монархии в границы тогдашнего цивилизованного мира. Результатом первого явился второй подвиг — создание континуума цивилизаций — множественность наций и культур от Средиземноморья до Ганга. Континуум этот с тех пор никогда не распадался полностью. Мировая история не знает другого творческого акта (вплоть до открытия Америки), который был совершен так успешно за столь короткое время.

Вначале мы без особых усилий обнаружим след Александра, проложенный отнюдь не по прямой, от величественных руин дворца и от места печальной кончины последнего персидского царя до пределов империи у Яксарта. Часть этого маршрута идет по неведомым землям, населенным парфянами, скифами, саками и прочими народами, другая же часть — по царским дорогам, которые провел еще Кир. На пути Александр круто поворачивает к югу, на Герат и Сеистан. Оттуда в северо-восточном направлении через Кандахар (о чем будет сказано подробнее), Кабул и Гиндукуш в Бактрию, ныне Северный Афганистан[12], где бывший сатрап Бесс, причастный к убийству Дария и похитивший царские регалии, собирал войска сопротивления. Но когда Александр приблизился, Бесс бежал на другой берег Окса. Впрочем, вскоре его схватили и доставили к Александру; он был подвергнут восточным пыткам и казнен в Экбатанах. Вина его заключалась в попытке захватить персидскую корону, которая принадлежала теперь более сильному захватчику. Александр же поспешил на Яксарт, к северной границе империи. По дороге туда он взял укрепленный высокими стенами пограничный городок Кирополь и между этим городом и рекой еще семь крепостей, основанных Киром. На берегу реки для защиты от кочующих скифов он построил двойник Кирополя — свою Александрию Дальнюю, Александрию Эсхату, нынешний Ходжент, город, который, по словам Арриана, «будет превосходно защищен от возможного нападения скифов и станет для страны оплотом против набегов живущих за рекой варваров». Александр «за 20 дней… обвел его стеной и поселил там эллинских наемников, тех из соседей-варваров, которые пожелали там поселиться, и тех македонских солдат, которые уже не годились для военной службы. Принеся, как было у него в обычае, жертву богам, он устроил празднество с гимнастическими и конными состязаниями». Так, несомненно, закладывались и все прочие Александрии.

Здесь уместно вспомнить, что основой колониальной политики Александра, как впоследствии и римлян, строительство новых городов или перестройка старых по греческому образцу[13]. Он завоевывал, созидая. Он разбрасывал города, словно сеятель, предпочитая пустынные, малообжитые области Азии. Было сказано об Александрии Дальней на Яксарте, но «Дальней» или «Последней» называлась она только потому, что Александр признал персидскую границу вдоль Сырдарьи границей своих завоеваний на северо-востоке. Географически же самая дальняя Александрия заложена в 426 г. до н. э., когда Александр на последней стадии своего похода перевалил Гиндукуш и проник в глубину Пенджаба. Там, на левом берегу реки Джелам, была основана Александрия Букефалия в память знаменитого боевого коня Букефала. Точная дата основания города не установлена.

Плутарх сообщает, что Македонец построил более 70 городов. Верна ли эта цифра, трудно сказать, однако можно не сомневаться, что число их было велико. То были города греческого типа, как Египетская Александрия и Александрия Эсхата, и перестроенные туземные или поставленные рядом со старым городом, как, вероятно, Новые Бактры. Были также пришедшие вскоре в запустение гарнизонные городки, небольшие крепости, находившиеся (впрочем, не всегда) поблизости от местных селений. Достопочтенный Вильям Тарн с помощью сложной и совершенно ненужной аргументации доказывал, что такой крепостцою был Кандахар, и, хотя общеизвестно, что в имени этом зашифровано древнее подлинное название — Александрия, понизил его до Александрополя, неосновательно утверждая, что упомянутый город «не мог быть основан Александром», а был «в лучшем случае простым военным поселением». Не тратя лишних слов, я ставлю здесь точку и обращаюсь к новым научным данным, которыми, к сожалению, не располагал Тарн, когда писал цитированные выше строки.

Эта Александрия была построена если не на месте Кандахара, то невдалеке от него, в Арахозии, теперешнем Белуджистане, обширном районе, ограниченном с юга гористыми увалами Кветты. На основании догадок, которые не стоит приводить здесь, Тарн уверяет, что город, «без всякого сомнения», заложен был в Газни, милях в двухстах северо-восточнее Кандахара. Никаких археологических находок, подтверждающих существование Александрии-Газни, не обнаружено, что естественно, поскольку систематических поисков там никто не вел. Между тем в отвергнутом сэром Тарном Кандахаре были обнаружены в 1958 и в 1963 гг. две очень интересные надписи, и это заставляет взглянуть на дело с новой стороны. Обе надписи содержат титул великого буддийского монарха Ашоки из династии Маурьев, который правил большей частью Индии примерно с 268 по 233 гг. до н. э. На северо-западе владения его включали Арахозию, пограничную область, отданную преемником Александра Селевком первому царю из династии Маурьев — Чандрагупте, внуком которого был Ашока.

Чтобы определить место этих надписей в череде исторических событий, нужно вспомнить, что Ашока, царь с душою святого фанатика, начал свое правление тем, что уничтожил в Ориссе сотни тысяч ни в чем не повинных людей, а потом, приняв буддизм, с таким же рвением бросился в филантропические предприятия, беспощадно осыпая благодеяниями своих подданных и соседей. Первая из надписей — билингва, выбитая на камне по-гречески и по-арамейски. Арамейский был государственным языком ахеменидской Персии и в надписи, оставленной в этих краях, вполне уместен. Греческий, однако, занял две трети надписи; это законченный текст из 14 строк. Арамейский текст начертан менее крупными буквами, также закончен и составляет восемь строк.

Этот двуязычный памятник не датирован, но его содержание прямо связано с отдельными статьями четырнадцати больших наскальных эдиктов, которые император-буддист позаботился распространить по всей своей огромной империи, и особенно в ее северных и северо-западных областях, около 255 г. до н. э. Анализ великолепных строгих литер греческого текста, сделанный Луи Робером, дает основание говорить о той же дате — III в. до н. э. с некоторым смещением к середине столетия. Язык и стиль бесспорно и последовательно эллинистичны, а манера соединять фразы словечком kai «и» ость обычная условность языка эллинского жречества. Перед нами подлинная Эллада in partibus.