Пламя над Персеполем - Мортимер Уилер

Так писали Диодор и Плутарх. В период, который их разделяет, появился, видимо, труд Курция, во многом совпадающий с описанием Диодора и, вероятно, на нем основанный. С литературной точки зрения греческий текст Плутарха выглядит более живым и красноречивым. Плутарх был художником, рядом с ним Диодор — всего лишь компилятор. Если же отвлечься от художественных достоинств, возникает главный вопрос: имеет ли эта живописная традиция историческую ценность? Достоверна ли она?

Наш великолепный сэр Вильям Тарн решительно не верит им. «Нужно ли говорить, что нет ни слова правды в истории Фаиды. Сожжение дворца Ксеркса было деянием преднамеренным, политическим манифестом, обращенным к Азии… Александр имел обыкновение обедать со своими генералами, но предполагать, что он приглашал к трапезе их любовниц, — нелепо [?]… Что касается толпы флейтисток и пр., то у греков действительно был обычай слушать музыку после обеда, но македонцы такого обычая не знали, не говоря уже о том, что все это абсолютно не соответствует характеру Александра [??]. Упомянутые девицы порождены представлениями, согласно которым Александр был пьян постоянно… Аристобул, знавший об Александре несравненно больше, нежели любой популярный писатель, поясняет, что Александр долго не покидал пиршественного стола, однако не ради выпивки, но ради приятной беседы; одно это исключает флейтисток [???]…» Ну, и так далее, все в том же духе. Если мы хотим правды, то вынуждены будем признать, что по крайней мере в конце великого похода Александр, увы, пьянствовал с кем попало. На этот счет солиднейшие источники, которыми пользовался сам Арриан, сомнений не выказывают. Дерзкий Клитом заколот «среди общего опьянения» Александром, у которого «вошло в привычку пировать по-новому, по-варварски». В случае с Клитом он оказался «во власти двух пороков, а именно: гнева и пьянства…» В другом случае он «пьянствовал до утра», благодаря чему разрушил, сам того не ведая, заговор молодых офицеров собственной свиты. Во время суда зачинщик говорил, что «не-возможно терпеть… попойки Александра, сменяющиеся сном». Надо полагать, его обвинения были не вовсе безосновательны.

Позволю себе высказать опасение, что сэр Вильям Тарн, уединившись в Шотландии XX века, не имел случая приобрести достаточный опыт военных экспедиций, совершаемых в возрасте 26 лет вдали от дома на пространствах огромного материка в IV столетии до н. э. При всей его учености и остром уме правильно понять эпоху эллинизма ему помешало одно свойство, которое отметил проницательный Ростовцев: сэр Тарн был прежде всего английским джентльменом.

Итак, не преклоняясь перед героями, какие факты, относящиеся к событиям в Персеполе, можем мы отыскать? Обратимся к труду Клитарха Александрийского, составленному после 282 г. до н. э. и, вероятно, не намного позже, то есть примерно через сорок лет после смерти Александра. Автор этого труда не участвовал в походе, тем не менее он писал во времена, когда еще были живы ветераны персидской кампании, и в стране (Египте), где до 282 г. правил военачальник и один из первых историков Александра — Птолемей I. Труд Клитарха мог быть написан задолго до смерти египетского правителя, но не опубликован по причинам деликатного свойства, поскольку Файла была любовницей Птолемея. Правда, Клитарх не пользовался доверием у позднейших авторов. Страбон, например, в конце I в. до н. э. говорит о его лживости, а спустя век Квинтиллиан характеризует его как автора «даровитого, по не заслуживающего доверия». И все-таки, описывая узловой эпизод — сожжение Персеполя, он вряд ли осмелился бы украшать его вымыслом — ведь очевидцы этих событий еще жили. Что же он говорит? В одном из тридцати шести сохранившихся фрагментов, который цитировал в свое время Афиней, этот неисправимый коллекционер древних рукописей, Клитарх утверждает, что «Фаида была причиной поджога дворца в Персеполе». Разве этого не достаточно, чтобы считать Фаиду исторически достоверной, хотя и не слишком почтенной, личностью? Но, признавая Фаиду виновницей пожара, можно допустить и все прочие обстоятельства. Мне кажется, нет основания отрицать этот эпизод в том, например, виде, в каком его передают Диодор, Курций и Плутарх. Не беда, что Арриан опускает подробности; деловитость, краткость и некоторая сухость — его стиль. Что касается Тарна, я готов здесь подкрепить наблюдение Ростовцева словами сэра Фрэнка Адкока: «Тарн отклоняется от истины в тех случаях, когда прикладывает этические мерки, традиционные для его времени, к эпохе, которую изучает». Нет, патетический стихотворец XV в. не был далек от истины, когда писал:

О Александр, ты покорил почти весь мир,Но женщины и вино победили тебя!

Можно представить прощальный пир во дворце безукоризненно пристойным, вообразить, как в застольной беседе появляется призрак Ксеркса на дымящихся руинах Аттики. Раздражающее это воспоминание само по себе вызвало бы мысль о поджоге, о мести. Оттенок, добавленный Плутархом, — ностальгия ветеранов, их надежда, что гибелью дворца окончится азиатский поход, — не нарушает основного тона всей картины, как, заметим с позволения Тарна, и экспансивность Фаиды.

С этого момента лишь неукротимый дух Александра заставлял его армию продвигаться все глубже на восток. Не станем следить за дальнейшими перипетиями похода, хотя он изобилует замечательными событиями. Скажем только, что Дарий был предан и убит своим же бактрийским наместником. Александр преследовал Дария с такой скоростью, что только 60 всадников конвоя поспевали за ним; когда он догнал царский поезд, Дарий умирал. Македонские кони топтали копытами золотые и серебряные сосуды, разбросанные по земле среди повозок, переполненных женщинами, детьми. Александр увидел персидского царя, лежавшего в колеснице. Тело его пронзали дротики. Умирающий просил воды. Полистрату, который дал ему напиться, он сказал: «Самое большое из моих несчастий в том, что я не могу отплатить добром за добро. Александр отблагодарит тебя, Александру же воздадут боги за его доброту к моей [взятой в плен, — М. У.] матери, жене и детям. Протягивая тебе руку, я протягиваю ее ему. Сказав это и взяв за руку Полистрата, он умер». Это волнующий эпизод независимо от его подлинности. Если его и выдумали, все-таки он прекрасно выражает характер и великодушного Македонца, и злосчастного восточного аристократа, встретившего смерть с благородством, что было естественным следствием его воспитания. Александр, несомненно, был тронут этой сценой и, сняв плащ, прикрыл им тело Дария. Затем он снарядил целую процессию, которая сопровождала умершего царя в Персеполь для торжественных похорон. И может статься, местом его погребения будет признана гробница к югу от дворца, вырубленная в скале, хотя и не вполне завершенная.

Наступил июль 330 г. до н. э. Александр владел всей персидской империей Ахеменидов, исключая дальние ее окраины, простиравшиеся на севере до Яксарта и уходившие на юго-востоке через Гиндукуш в горы и равнины Пенджаба. Этот клин, глубоко вогнанный в территорию Индии, исключительно важен для нашего рассказа, и нам придется впоследствии бегло проследить полный разнообразных приключений путь Александра в этот угол империи. Но прежде следует поговорить подробнее о великом дворце Персеполя, а также о событиях, служивших фоном его гибели, которая стала предметом первой главы и центром всего нашего повествования.

Дворец

Персепольский дворец стоял — а останки его стоят и поныне — на естественной известняковой террасе, выровненной и расширенной искусством каменотесов, у подножия Кухи-Рахмат — Горы Милосердия в восточной части Персепольской равнины (рис. 4). Есть указания на то, что такой выбор строительного участка (разумеется, наличие горы не обязательно) был обычным на древней родине персов, в Хузистане. Подобная же известняковая терраса, приподнятая над местностью, лежала в основании дворца, который заложил в середине VI в. до н. э. Кир Великий в Пасаргадах, в 50 милях к северу от Персеполя. Кир весьма почитал Пасаргады, «потому что, — как говорит Страбон, — он одержал там победу в последней битве над Астиагом-мидянином, присвоил себе владычество над Азией…».

Недавние раскопки (1963–1965 гг.) в Пасаргадах позволяют судить о том, как выглядел в общих чертах этот предшественник Персеполя[7]. Огромная каменная платформа с ведущими на нее двумя лестницами венчает крутой холм, внизу развалины укрепленных ворот, остатки садового павильона, небольшого жилого дворца и башнеподобной постройки, так называемой Тюрьмы Соломона. Последняя могла быть либо храмом, либо уцелевшим от храмового комплекса святилищем. Не удалось обнаружить даже следа городских кварталов. Предполагают, что население, недалеко ушедшее от своих предков-кочевников, жило в шатрах. Окрестная долина замкнута надежной стеной из сырцового кирпича, снабженной квадратными башнями; в ее пределах должны были стоять дома царских слуг и, вероятно, ремесленников. В полутора милях к югу одиноко возвышается гробница самого Кира. Когда-то в ней хранились сокровища покойного царя, кругом росли деревья, волновались под ветром высокие травы, журчали источники. Теперь она стоит в пустыне — простой и достойный памятник человеку, чье имя славно в истории (рис. 5).