Лукреция Борджиа. Эпоха и жизнь блестящей обольстительницы - Мария Беллончи

Свадьба проходила в новых апартаментах Ватикана, и Пинтуриккьо уже приступил к их росписи. Комнаты, роскошно обставленные, тем не менее, не были загромождены мебелью. Помимо расписных стен, золотых потолков, лепных и мраморных украшений, все убранство состояло из восточных ковров и мягких драпировок. Были там кресла, диваны и бархатные подушки, но самым важным являлся возвышавшийся над всем трон папы, вернее, два трона: один в большом зале, где происходил прием, а другой в небольшой комнате, предназначенной для церемонии. Герцог Гандийский получил задание привести невесту и, надо сказать, великолепно справился с ним. В честь сестры герцог облачился в необычную турецкую мантию, a la francaise, волочащуюся по земле, из золотой струящейся ткани, расшитой огромными жемчужинами; на шее у него было ожерелье из рубинов и жемчуга, а головной убор украшен великолепным бриллиантом.

Наконец настал и день, 12 июня, и час церемонии. Вбежавшие первыми в апартаменты дамы оказались настолько возбуждены, что в спешке многие из них забыли преклонить перед папой колени, – факт, должным образом отмеченный шокированным Бурхардом как признак духовной анархии. Восемь кардиналов ожидали жениха, за которым отправили толпу прелатов, и папу. Жених тоже появился в турецкой мантии, a la francaise, но, в отличие от одеяния герцога Гандийского, на ней не было драгоценных камней, а только ожерелье, которое ему одолжил герцог Мантуи (вызвавшее улыбку узнавания у посла Мантуи). Немедленно по прибытии Сфорца последовал аффектированный выход Хуана и Чезаре, старших сыновей папы, неожиданно появившихся в комнате. Они вошли через потайную дверь, открывшуюся в стене. Чезаре был в епископском облачении, резко контрастировавшем с одеянием брата, роскошь которого вызвала множество пересудов; даже в те дни человек, носящий драгоценные камни стоимостью 150 тысяч дукатов, считался исключительным явлением. В апартаментах Борджиа были небольшие комнаты, и в данном случае в этих экстраординарных условиях они оказались просто забиты людьми. Здесь находились военные и гражданские лица; из уст в уста передавались прославленные имена; ходило множество слухов, и царило лихорадочное возбуждение. Даже острое зрение послов не позволяло им объять все происходящее.

Возвестили о прибытии невесты, и она вошла в украшенном драгоценностями наряде. Лукреция была восхитительна, и даже то, как она напускала на себя вид взрослой женщины, показывало, какой она еще, в сущности, ребенок. В соответствии с модой того времени пышный шлейф ее платья поддерживала красивая девочка-негритянка. По одну сторону от Лукреции шла Джулия Фарнезе, по другую – Лелла Орсини, дочь графа Питильяно, брак которой со старшим братом Джулии, Анджело, соединил их семью с семейством Фарнезе. Следом появилась племянница Иннокентия VIII, Баттистина Арагонская, маркиза Герасе, известная своей элегантностью и слывшая «законодательницей мод своей эпохи». Шлейф ее платья тоже поддерживала маленькая негритянка. Далее следовали знатные дамы, всего сто пятьдесят человек. Комнаты, и так уже тесные от народа, продолжали заполняться. Там уже находились, естественно, все Борджиа, торжествующий Асканио Сфорца с преданным Сан-Северино, кардиналы, архиепископы, римская знать, сенаторы и архивисты, испанская и итальянская аристократия, главный капитан церкви, капитан дворцовой стражи, офицеры и стражники. У Лукреции была легкая, изящная походка (как впоследствии выразился историк, «она несла свое тело настолько грациозно, что, казалось, едва движется»), а чуть впереди шел Джованни Сфорца. Обрученная пара преклонила колени на золотую подстилку у ног папы, и в наступившей тишине раздался голос нотариуса, Бенеймбене, задающего ритуальные вопросы. «Буду, от всего сердца», – ответил Сфорца; «Буду», – отозвалась Лукреция, и епископ Конкордийский (concord – «мир, согласие») – его имя казалось хорошим предзнаменованием – надел новобрачным кольца. Граф Питильяно держал над головами невесты и жениха обнаженный меч, пока епископ произносил великолепную проповедь о священных узах брака. И наконец, пришло время праздновать.

Обычно чувственностью проникнута атмосфера свадебных торжеств, а учитывая темперамент людей, подобных Борджиа, и особенностей, присущих данной среде, атмосфера скоро должна была стать удушающей. Человек, отвечавший за выбор пьесы – «Menaechmi» Плавта, – очевидно, не сумел оценить обстановку, и стало совершенно ясно, что комедия провалилась. Папа прервал пьесу в середине действия и, подавив зевок, заметил приглянувшейся женщине, что предпочитает современные пьесы «классическим». Однако представленная пастораль, сочиненная Серафино Акуилано в честь супружеской пары, получилась удачной и «очень изящной», по словам летописца. Классические формы, символические и мифологические намеки, так же как и лиризм, все это можно увидеть в лучших образцах современных поэтических произведений. К концу XV века Серафино, переходя из одного двора в другой, овладел искусством сочинять аллегории относительно имен, семей и стремлений своих хозяев королевских кровей и стал придворным фаворитом. Он составлял лестные загадки, которые легко отгадывались и всегда попадали в точку. Наконец, должно быть, подошло время, и внесли закуски, которых, как описывали, было много, но не чрезмерно, и без каких-либо гастрономических изысков. Конфеты и засахаренные фрукты пустили по кругу, в котором слышался довольный смех женщин. Согласно существующему этикету сначала обслуживали папу и кардиналов, затем новобрачных, женщин, прелатов и остальных гостей. Вместо того чтобы отнести на кухню оставшуюся еду, ее бросили в толпу стоящих под окнами простолюдинов. Выкинули более ста фунтов конфет, сокрушался Бурхард.

Вечером папа лично давал обед в честь молодоженов, и у послов особый интерес вызывал список приглашенных, не столько из-за собственного любопытства, сколько из-за необходимости сообщить, кто в нем указан своим повелителям; крайне важно было выяснить, к кому более всего благоволит папа. Обед подали в папском зале, который оставался украшенным еще с утренней церемонии. На обеде присутствовали кардиналы, Теодорина Чибо с ее знаменитыми плечами, Джулия Фарнезе, Лелла Орсини и Адриана Мила. Был там Асканио Сфорца с герцогом Сан-Северино; а также новый кардинал Борджиа; Джулио Орсини, сеньор Монтеротондо; кардинал Колонна с младшим братом графа Питильяно, братья Лукреции и новобрачные и еще около двадцати гостей. «Праздничный» ужин подошел к концу около полуночи, и вошли слуги со свадебными подарками. В числе подарков миланских Сфорца новой родственнице была всемирно известная миланская парча и два изумительных кольца. Подарок кардинала Асканио оказался практичным, серьезным и почти буржуазным – полный комплект «credenza», серебряный обеденный сервиз, включающий в себя чаши, тарелки, чашки, большое блюдо для сладостей, два кубка; все предметы тончайшей филигранной работы. Продемонстрировали и подарки братьев Лукреции, герцога Феррарского, кардинала Борджиа и протонотария Лунати. После показа подарков началось собственно веселье: представления, танцы, музыка, причем, вероятно, самого известного композитора того времени Жоскена де Пре – фламандца, придворного композитора Александра VI. Шло время, веселье становилось все шумнее и безудержнее, пока не перешло в безумную оргию; все современные историки единодушно подчеркивали «мирской» характер праздника. История о том, как засахаренные фрукты и другие сладости попадали за женские корсажи, подействовала на воображение биографов и романистов; впервые о ней поведал римский историк Стефано Инфессура. Но Инфессура сказал лишь о том, что папа забавлялся, бросая сладости в «sinu mulierum», что в моем понимании должно означать «в подолы». В этом случае игра состоит в перебрасывании сладостей от одной дамы к другой, что, по существу, является ребяческой забавой и уж никак не может считаться непристойной. Если все было именно так, то нет ничего странного, что сладости попадали в глубокие декольте; это, вероятно, придавало игре определенную фривольность, но не дает право говорить о разнузданной коллективной оргии.