Собрание сочинений в 4 томах. Том 3. Закономерность - Николай Вирта

Когда Лев ушел, Петр Иванович встал, умылся, Настя перевязала ему ногу, дала чистое белье и отвернулась, пока он переодевался.

Сторожев поглядел на ее спину, на покатые плечи и вдруг в первый раз за много месяцев подумал о женской ласке.

— Ну, готов, что ли? — спросила его Настя.

— Готов. Подойди-ка сюда! — сдавленным голосом сказал Сторожев. Бешеное желание клокотало в нем.

Настя подошла. Он обнял ее, горячий, сильный, и она покорно уступила ему.

После обеда пришел Лев. Он послал Настю за лошадью, велел ей заехать домой к председателю сельсовета, взять рожь.

Когда Настя ушла, Лев вынул из кармана бумагу.

— Вот состряпал для тебя, — сказал он, усмехаясь, — может быть, пригодится.

Петр Иванович прочитал и улыбнулся: это было удостоверение сельсовета, выданное Петру Федоровичу Окуневу, который разыскивает уведенную у него антоновцами корову-холмогорку.

— Ловко, — изумился Сторожев. — Молодец! С тобой не пропадешь.

— Вот что, Петр Иванович! Я тебя вывезу из села: боюсь — ночью обыск будет. Еду на мельницу, везу председательскую рожь. Тебя под мешки спрячу.

Сторожев начал собираться. Лев прислушивался — ждал Настю. Ждать пришлось недолго.

— Ну, спасибо тебе, Лев Никитыч, — услышав шум колес, сказал Сторожев. Он поклонился Льву до земли. — Спас ты меня! Не только спас, душу мою поддержал: теперь знаю — не все потеряно, есть еще люди, которые станут на наше место. Только помни, Лев Никитыч, умное слово, мне его один подлец сказал: в открытую сейчас воевать нельзя. И отцовский завет помни, и мое тебе слово, как сына благословляю, — Христос с тобой!

Лев стоял потрясенный. Говорить он не мог. Молча обнял Сторожева и расцеловался с ним.

— Левушка, — сказал Петр Иванович, — прошу тебя об одном. Сын у меня в Двориках остался… Митька, махонький совсем. О старших не забочусь, словно и не мои. А этого жалко, свернут его против отца. Если будет случай, возьми его, приюти, воспитай!

Они поцеловались еще раз и вышли во двор.

На телеге лежали мешки с зерном. Настя сбросила несколько мешков, постлала на дно телеги солому. Петр Иванович лег, уложил рядом с собой винтовку, мешок с сухарями и салом, сверток с бельем. Лев и Настя снова осторожно навалили мешки. Закрывая Сторожева, мешки не давили на него. Потом Лев набросал соломы, и телега тронулась вдоль села.

Настя долго стояла, глядя вслед удалявшейся подводе.

В конце села из кустов вышел красноармеец, но, узнав Льва, махнул рукой: его предупредил председатель сельсовета. На душе у Льва стало легче.

— Петр Иванович, а Петр Иванович! — окликнул Лев Сторожева, когда подвода выехала в поле. — Куда же ты думаешь податься?

— В Польшу или Румынию уйду! Ты заезжай к нашим, в Дворики, я напишу им свой адрес. Обрадую! — Петр Иванович зло засмеялся. К нему снова вернулась былая уверенность, голова не болела, и нога перестала ныть.

«Жениться мне придется, — подумал Сторожев, — а я умирать собрался. Да нет, гожусь еще кое на что!» Он ухмыльнулся, вспомнив Настю.

Лев молчал. Посвистывая, он разглядывал пустые поля. Галки, усеявшие жнивье, дрались, кричали.

Вдруг из-за пригорка выехал всадник. Это был Алексей Силыч. Он ехал медленно, опустив поводья. Поравнявшись с подводой, он придержал лошадь.

— На мельницу?

— Да, вот рожь везу, — ответил Лев.

— Дельно.

— Нашли бандита? — спросил Лев.

— Найдем, — ответил Алексей Силыч, помрачнев. — Ну, пока!

— Счастливо! — сказал Лев и тронул лошадь.

Сторожев, лежа под мешками, слышал разговор Льва с председателем ревкома. «Ну и стервец, — подумал он. — Далеко пойдет!»

Было уже темно, когда Лев свернул с дороги, подъехал к опушке леса, остановил лошадь и свалил мешки с рожью на землю.

— Ну, Петр Иванович, бери лошадь и скачи куда хочешь. Только свяжи меня покрепче, для вида.

Сторожев снова удивился смелости и находчивости этого крутолобого парня. Он приготовил в телеге место так, чтобы Льву было удобно лежать, скрутил его по-настоящему вожжами, разодрал на нем рубашку, измазал тело землей.

— Прощай, Лев Никитыч. Жизнью своей обязан тебе, помни. В долгу я у тебя. Заезжай, говорю, в Дворики, узнай мой адрес, пригодится. Прощай!

— С богом!

Сторожев скрылся в лесу.

Льва обнаружили на следующее утро. Алексей Силыч выехал искать его с отрядом крестьян. Лев отменно сыграл роль избитого бандитом человека. Мужики в один голос решили:

— Сторожева работа.

— Ушел, собака, — с сожалением сказал Алексей Силыч.

Спустя месяц председатель ревкома вызвал к себе Льва. Когда Лев вошел, Алексей Силыч исподлобья взглянул на него и принялся искать что-то в бумагах, лежащих перед ним. Лев, сняв облезлую шапку, стоял около дверей.

— Вот тут бумага пришла, — проговорил Алексей Силыч, снял очки и зачем-то протер их.

Лев молчал, колени его дрожали; ему казалось, что Сторожев пойман и председатель ревкома все узнал.

— Отца вашего расстреляли, — сказал Алексей Силыч.

— Когда? — спросил Лев.

Алексей Силыч не ответил.

— Мне можно идти? — спросил Лев.

— Вам, что же, отца-то не жалко?

Лев, скривив рот, пожал плечами.

— Что искал, то и нашел! — сухо ответил он, надел шапку и вышел.

— Подлец какой! — прошептал Алексей Силыч. — Хоть бы поморщился! Вот и роди их на свою голову!

Лев не притворялся. Он уже давно понял, что отец не возвратится к нему и что конец отца вполне закономерен. Он не жалел о нем, а, узнав о его смерти, не подумал о мести.

«Мстить? Пустяки! Если бы отец был умным человеком, он давно бы ушел за рубеж…» Так рассуждал Лев, бродя в тот день по полю, и улыбался, вспоминая удивленное лицо председателя ревкома.

«Ловко было сыграно, — говорил он себе. — Но отец был дураком. Ты, батька, не обижайся: что правда, то правда. И вообще, слишком у Антонова было много дураков. Вот бы было мне побольше лет, я бы вам показал!»

В это время Лев увлекался идеями Ницше. Прочитав «Так говорил Заратустра», Лев пришел к заключению, что в нем самом есть все признаки сверхчеловека, их лишь надо развивать. Уверенность в том, что он гениальный человек, утвердилась во Льве окончательно после того, как он прочел где-то, что гении рождаются каждые пятьдесят лет.

Впрочем, он весьма туманно представлял себе будущую свою деятельность. Одно он знал твердо — деятельность эта будет направлена к тому, чтобы свалить большевиков и выбраться наверх самому. Тщетно пытался Лев придумать сказку о новом рае, где бы всем сытно жилось. Либо это было похоже на то, о чем говорили большевики, либо в голову лезла какая-то ересь, вычитанная из фантастических романов Уэллса.

«А, черт с ней, со сказкой, лишь бы быть наверху! — думал Лев. — Лишь бы вылезти из этого болота. Там увидим!»

Так как все экскурсии в будущее кончались неудачами, Лев в конце концов решил не тревожиться о завтрашнем дне.

«Пускай судьба ведет, куда хочет. Вот Наполеона она вывела. Авось и обо мне позаботится. Торопиться некуда!»

Однако, возложив попечение о себе на судьбу, Лев все же решил как можно скорее удрать из Пахотного Угла. Его тянуло в город. Там, как он предполагал, легче будет найти счастье и подходящее занятие, все равно какое: служить ли большевикам или продаться агенту какой-либо разведки.

В ожидании удобного случая для того, чтобы покинуть село и Настю, Лев продолжал работать в сельсовете.

Так прошел год. Настя изводила Льва ревностью и страстью; он возненавидел ее, но все попытки отделаться от вдовы кончались неудачей — слишком многим был обязан Лев ей, слишком много она о нем знала. Лев боялся ее. Наконец терпение его лопнуло, и он решил уйти в Верхнереченск и помириться с бабкой, лишь бы начать настоящую, в его представлении, жизнь.

Но судьба, на которую он так надеялся, на самом деле вспомнила о нем. Спустя год после смерти отца Лев получил из Верхнереченска странное письмо. В нем некая Лидия Васильевна Кузнецова сообщала, что ее муж, адвокат Кузнецов, расстрелянный в один день с отцом Льва, перед смертью завещал жене взять из Пахотного Угла сына своего школьного друга Никиты Петровича Кагардэ, Льва, и воспитать его.

«Прошу моего богоданного сынка, — писала мадам Кузнецова, — приехать ко мне с человеком, который передаст это письмо. Ты найдешь у меня, мой мальчик, кров и ласку».

Лев вспомнил, что отец часто рассказывал ему о Кузнецове, и искренно обрадовался письму. Он отказался от услуг человека, который его разыскал, и стал собираться в путь.

Накануне своего отъезда из Пахотного Угла Лев узнал о смерти Александра Степановича Антонова.

Жизнь вожака последнего восстания, поднятого эсерами, была трагической — с детства до смерти.