Сладкая месть коварного босса (СИ) - Сандер-Лин Галлея

А через несколько дней в модном журнале вышла весьма занимательная статья под красочной надписью «Помолвка года!», приправленная несколькими фотографиями. Неужели эта молодая темноволосая девушка на фото, улыбающаяся зарвавшемуся самовлюблённому хлыщу, и есть его, Макса, Ева?! Вот так просто? Познакомились неделю назад, а теперь в ЗАГС?! Максим продолжать изучать снимки, пытался прочитать на лице Евангелины притворство. Наверное, её заставили сделать эту фотосессию?

Ну да, конечно, заставили. По принуждению так не улыбаются и не смотрят на почти незнакомого мужика настолько призывным взглядом. Она хоть осознаёт, что делает?! Ева-Ева… Сейчас Максим ненавидел каждую чёрточку её ухоженного личика, каждую ресничку и каждый локон, в общем, всё то, что когда-то так любил.

Помолвка, да? Ланская действительно думает, что он позволит ей стать счастливой? Долгое время она была недосягаема, но теперь Макс достаточно окреп, чтобы выбить почву у неё из-под ног. Сейчас он в силах сокрушить всё её налаженное существование и обратить в пепел надежды на светлое будущее. Не только она, но и он теперь другой. Того мальчишки, который, краснея и бледнея, высказал вслух сокровенное и был отвергнут одним только высокомерным взглядом и пренебрежительным молчанием, больше нет. Вместо него она встретит того, кто превратит её жизнь в ад.

— Ну что, Ева, поиграем?

Глава 7

Евангелина отбросила прочь ненавистный журнал. Смотреть на себя рядом с Толиком было отвратительно. Фотосессия, которую прилепили к этой жалкой статейке, прошла сложно. Ева призвала на помощь все свои актёрские способности (спасибо университетскому театру, где она на досуге играла!), чтобы выдержать эти несколько часов пытки перед объективами. Придушить хотелось и фотографа, и горе-кавалера, а уж когда Лисицын тянул к ней свои лапы для «счастливых» обнимашек, сдержаться было особенно тяжело.

До боли закусывая щёки, Ева заставляла себя изображать счастливую невесту. Нет, любая на её месте действительно была бы счастлива. Анатолий Лисицын считался завидной партией и вёл себя соответственно. Свадьба по расчёту для него вовсе не новость, сей факт его совсем не тяготил. Высокий, стройный, русоволосый, стильный, он знал себе цену, и на его тонких губах часто играла надменная усмешка. Немного хищный профиль только придавал ему привлекательности в женских глазах.

Да, Евангелина видела, какими завистливыми взглядами смотрели на неё девушки-стилисты, когда готовили к фотосессии. Думали, ей повезло, сорвала куш. Мало того что сама с серебряной ложкой во рту, так ещё и муж будет соответствующий. Угу, знали бы они, что она предпочла бы находиться где угодно, только не в этой студии и уж точно не рядом с «женихом». Пришлось представлять на месте Толика другого человека, улыбаться совсем не ему… Да, к чему ей водянистые глазёнки Лисицына, если перед мысленным взором до сих пор стоит тёмный взгляд исподлобья? Взгляд, затронувший те струны души, которые, казалось, уже давно умолкли.

И Ева корила себя, что в тот день, когда повзрослевший Максим её окликнул, чем-то выдала себя. Иначе почему тем же вечером, аккурат после тоскливого ужина в компании Лисицыных, отец вызвал её на ковёр, да ещё и не в гостиную или столовую, а в личный кабинет?

— Ева, тебя прошлый раз ничему не научил? — бросился он с места в карьер. — Разве я не говорил, чтобы ты была осмотрительнее?

— О чём ты, папа? — она сделала вид, что не понимает причины его гнева.

— О чём, говоришь? — родитель сощурился. — О Державине. Он сегодня приходил с тобой увидеться, не отпирайся. Надо же, какой наглый щенок! От меня получил пинок под зад, но вместо того, чтобы сидеть и не отсвечивать, к тебе побежал.

— Он… — Евангелина сглотнула, — приходил к тебе? А з-зачем?

— Приходил?! Ещё чего! Стал бы я его к себе пускать. Но, кажется, этот нувориш всерьёз подумал, что сейчас у него есть с тобой какие-то шансы, — отец, судя по всему, даже мысли такой не допускал. — Смех да и только! Как был грязью, так и остался, мелкий паршивец. Так что я решил: останавливаемся на Лисицыне.

— Отец, но почему именно он? Зачем так спешить? Может…

— Это один из самых лучших кандидатов, я долго выбирал, — заявил он. — Или тебе больше понравился Корецкий? В таком случае я, быть может, пересмотрю решение…

— К-корецкий?! — пришла в ужас Ева. — Да он же меня почти вдвое старше!

— Зато до сих пор холост и отпрысков на стороне не наплодил, так что весь капитал достанется вашим детям, — веско заметил родитель. — И я вполне могу представить его у руля моей компании, если отойду от дел.

— Нет, только не Корецкий! Пожалуйста… — и умоляюще посмотрела на отца.

— Что и требовалось доказать, — усмехнулся тот. — Вот видишь, я даже предоставил тебе выбор! А ты говоришь, что я не прислушиваюсь к твоим чувствам…

«Угу, выбор… между Сциллой и Харибдой», — зло подумала она и нервно прошлась по комнате.

Обитый деревом кабинет таил в себе запахи старой кожи, дорогого табака и отцовского парфюма, и от этой ядрёной смеси Евангелине сделалось нехорошо. Поскорее бы уйти к себе.

— Знаешь, Ева, иногда я начинаю сомневаться, моя ли ты дочь. Что за тяга ко всякому сброду?! — отец откинулся в кресле. — То охранник (как там его звали?), то бывший нищеброд. Тот самый нищеброд, из лап которого я в своё время чудом тебя вырвал.

— Но ведь Максим ничего плохого мне не сделал! — осмелилась возразить она. — Он…

Лицо родителя посуровело.

— Максим?! — переспросил он с издёвкой. — Когда вы успели так сблизиться? Я чего-то не знаю?

Ева замотала головой:

— Нет ничего такого…

Отец опёрся локтями на стол и вперил в дочь немигающий взгляд.

— Послушай-ка меня, Ева… Если не хочешь, чтобы этот твой Державин исчез так же, как тот охранник, ты послезавтра скажешь Лисицыну «да», поняла меня? — отрезал категорично. И ему даже кричать не пришлось, Евангелину и так пронзила дрожь с головы до пят от явственной угрозы в его голосе. — Они всей семьёй придут к нам на ужин, там и решим дело с помолвкой. А потом сделаем фотосессию для журнала… И ты будешь улыбаться, чтобы все увидели, как счастлива моя дочь в объятиях жениха. Я ясно выразился?

В этот момент Ева чувствовала себя беспомощной и безумно несчастной. А чувство вины, что тогда из-за неё пострадал Григорий, а теперь может попасть в неприятности и Максим, давило тисками…

— Я ясно выразился? — повторил он безапелляционно.

— Да, я всё сделаю… — обречённо прошептала она, всеми фибрами души не желая повторения истории и снова сожалея, что по её «милости» страдают ни в чём не повинные люди. Особенно те люди, которые имели неосторожность проявить к ней симпатию.

— Со свадьбой спешить не будем, — продолжил отец, — чтобы не пошли разговоры, будто ты беременна. Да и у нас со старшим Лисицыным есть дела, которые нужно решить до заключения брака. Церемонию назначим на осень: как раз сезон свадеб. Надеюсь, у тебя хватит ума не наделать за это время глупостей? На кону слишком многое, и я не позволю тебе всё испортить.

Ева на ватных ногах покинула кабинет, прошла мимо матери, которая лишь глянула с сочувствием, и поднялась к себе. Сбросив обувь и упав на кровать прямо в одежде, закрыла глаза и ощутила, как слёзы прочертили мокрые дорожки по вискам. Как горько понимать, что для родного отца ты лишь выгодный капитал, который он планирует как можно более удачно вложить. Ну а мама… мама заложница всей этой ситуации, той жизни, к которой уже прикипела, и не может перечить мужу. И как неприятно думать, что она вот так просто позволит отдать Еву какому-то постороннему мужчине.

Проплакав половину ночи, Евангелина только к утру забылась тяжёлым сном, в котором её преследовал пронзительный взгляд знакомых глаз, а голос, тот самый возмужавший голос говорил, что они ещё встретятся… Но вместо радости от этого почему-то шёл озноб, в груди поселилось не тепло, а странный тянущий холод… словно предчувствие какой-то беды.