Легион Фалькенберга - Джерри Пурнелл

Ничего другого придумать я не смог и поэтому позволил ему направить меня в Академию. Там-то все было нормально. Флот — своего рода братство. Всю жизнь я был одиночкой — не потому, что мне этого хотелось — видит Бог, мне хотелось иметь друзей! — но потому, что я никуда не вписывался. Академия — совсем другое. Трудно сказать, в чем именно. Во-первых, тут нет беспомощных, которые ноют и просят мир позаботиться о них. Не в том дело, что мы так уж пеклись друг о друге. Если твой одноклассник слаб в математике, ты ему помогаешь, а если кто-то отстает в электронике — я отставал, — отличник по этому предмету просидит с тобой всю ночь. Но если после всего этого ты не справляешься, с тобой покончено. Однако тут кроется нечто гораздо большее. Не могу объяснить ощущения общности и братства, которое испытываешь во Флоте, но оно совершенно реально, и именно его я искал всю жизнь.

Я провел там два с половиной года, и все это время мы трудились, изучая все: от ухода за оружием до основ наук, от гражданской инженерии до дорожного строительства. Закончил я седьмым на курсе и получил назначение, а еще — месячный отпуск, чтобы попрощаться с матерью и своей девушкой… впрочем, девушки у меня не было; я только притворялся, будто она у меня есть. И оказался на корабле Олимпийских линий, направлявшемся в другую звездную систему.

«И вот я здесь», — подумал я, и посмотрел вниз на планету, стараясь узнать места, которые видел на карте нашей подготовительной программы. И одновременно прислушивался к тому, что говорят солдаты в помещении. Инструкторы в академии говорили нам, что офицер может многое узнать, прислушиваясь к подчиненным, но у меня было мало возможностей для этого. Три недели назад я был на пассажирском корабле, а теперь нахожусь неизвестно где, в древнем военном транспортнике, а командир части заставлял нас тренироваться так напряженно, что больше ни на что времени не оставалось.

В помещении всего несколько иллюминаторов, и все они заняты офицерами и старшими сержантами. Рядом со мной сержант Гернан описывает то, что видит. Несколько молодых морских пехотинцев, в основном новобранцы, толпятся у него за спиной. Более опытные солдаты дремлют на сиденьях.

— За городскими стенами мало что видно, — сказал Гернан. — Деревья, похожи на кустарниковые дубы. А другие, кажется, оливы. Есть пальмы. Должно быть, с Земли. Никогда не видел пальм, которые не были бы с Земли.

— Эй, сарж, а крепость видишь? — спросил капрал Рофф. — Да. Похожа на пост СВ. Ты будешь в ней как дома.

— Мы все будем, — согласился Рофф. — Конечно. Боже, ну почему мы?

— Подарок тебе на день рождения, — сказал Гернан. — Радуйся, что сегодня уйдешь. Подумай о тех несчастных ублюдках, что остаются в этой жестянке.

Корабль сделал круг над гаванью, скользнул на коротких крыльях и опустился на воду у берега. Волны в два и больше метра создавали серьезную качку, и корабль сильно кренился. Одного из новых новобранцев тошнило. Сосед подал ему пластиковый пакет.

— Эй, Дитц! — позвал Рофф. — Хочешь жареного бекона? Солонинки? — Он улыбнулся. — Может, кусочек коровьего рубца…

— Сержант Гернан.

— Сэр!

Капитан больше ничего не сказал. Он сидел впереди, в десяти рядах от меня, и я не думал, что он прислушивается, но не удивился. За последние три недели я понял: немногое ускользает от внимания капитана Джона Кристиана Фалькенберга.

Гернан позади меня напряженно сказал:

— Рофф, еще одно слово…

Приятель Дитца достал новый пакет. Больше никто не смеялся над новобранцем. Вскоре шаттл переместился в закрытую гавань, где не было волн, и все почувствовали себя лучше. Подошел длинный буксир и повел корабль к бетонному пирсу. В гавани не было никаких других кораблей, лишь несколько небольших лодок.

В помещение вошел флотский офицер, огляделся и отыскал Фалькенберга.

— Сэр, губернатор просит, чтобы ваши люди в полном вооружении помогли переправить отряд заключенных.

Фалькенберг повернулся к офицеру и приподнял бровь. Затем кивнул.

— Главстаршина!

— Сэр! — отозвался Огильви с одного из последних рядов.

— Всем личное оружие. Ружья и пояса с патронами. И штыки, главный старшина. Штыки обязательно.

— Сэр.

Стало шумно: сержант Огильви и подчиненные ему оружейники открывали ящики с оружием и раздавали ружья.

— А как насчет другого вооружения? — спросил Фалькенберг.

— Об этом вы должны договориться с гарнизоном, — ответил корабельный офицер.

— Хорошо. Тогда это все?

— Да, это все, майор.

Я улыбнулся, глядя, как офицер выходит из помещения. Для флотских на борту корабля есть только один капитан, и это капитан самого корабля. Капитаны морской пехоты в пути получали временное и совершенно бессмысленное «повышение»: на время пути они становились майорами.

Фалькенберг направился к переднему люку.

— Лейтенант Слейтер. На минуту, пожалуйста.

— Сэр. — Я подошел к нему. Низкое тяготение не было заметно, пока я не вставал, но теперь я его ощутил. Здесь сила тяжести составляет восемьдесят пять процентов стандартного земного тяготения, и Фалькенберг настоял на том, чтобы на всем протяжении пути капитан корабля поддерживал на ободе вращающегося колеса тяготение на уровне ста десяти процентов. Морякам это не понравилось, но они выполнили его просьбу, и Фалькенберг постоянно тренировал нас на участках с высоким тяготением, И теперь мы чувствовали, что без труда можем плавать.

Я мало что знал о Фалькенберге. Служебное досье свидетельствовало, что у него был опыт службы во Флоте, затем его перевели в морскую пехоту. А теперь он на гарнизонной службе. Такие частые передвижения — два перемещения за карьеру — могут означать, что он нигде не уживается. Но у него звание. Он награжден Военным крестом, хотя в досье не говорилось, за что. Но говорилось, что в Академию он поступил в пятнадцать лет и закончил ее гардемарином.

Впервые я увидел его на пересадочной станции Бетио. Эта станция — всего лишь безвоздушная скала, которую Флот использует в качестве ремонтной базы и склада. Оттуда открывается удобный доступ к нескольким важным звездным системам, но больше там ничего нет. Я там оказался сразу после выпуска, по пути в штаб сектора Круцис с назначением во флотскую морскую пехоту. Этим назначением я гордился. Из всех трех видов морской пехоты флотская считается элитой. Гарнизонные части обычно служат для подавления мятежей. А линейные морские пехотинцы выполняют всю остальную грязную работу. Сами линейные считают элитой себя, и действительно, на их долю выпадает большая часть настоящих боевых действий. Я не знал, предстоят ли нам на Арарате боевые действия. Я даже не знал, зачем нас туда послали. Я только знал, что Фалькенберг имел право менять назначение офицеров, и меня выдернули из моей удобной каюты — первый класс, черт возьми! — и приказали явиться к нему на Бетио. Если он и знал, что происходит, то младшим офицерам не говорил.

Фалькенберг ненамного старше меня. Несколько недель назад мне исполнился двадцать один год, а он, может быть, пятью годами старше и уже капитан с Военным крестом. Должно быть, кто-то за ним стоит — возможно, какой-нибудь влиятельный человек, но если так, почему он в линейной морской пехоте, а не в штабе? Я не мог его спросить. Он вообще мало разговаривал. Не был недружелюбен, но казался холодным и отчужденным и никого к себе не подпускал.

Фалькенберг высок, но я — 193 сантиметра, согласно идентификационной карточке, — выше. Там, где я рос, это называлось «шесть футов четыре дюйма». Фалькенберг, возможно, на пару дюймов ниже. Глаза у него неопределенного цвета, иногда серые, иногда зеленые, в зависимости от освещения, и кажутся очень яркими, когда он на вас смотрит. Короткие рыжеватые волосы и никаких усов. Большинство офицеров, став капитанами, отращивают усы, но Фалькенберг этого не сделал.

Мундир сидит на нем как влитой. Мне казалось, что для военного у меня хорошая фигура, однако я внимательно изучал покрой его одежды. Изучал также манеру его поведения, думая, удастся ли мне ему подражать. Я не был уверен, что он мне нравится или что я действительно хочу ему подражать, но я сказал себе, что всякий, кто сумел до тридцати лет стать капитаном, заслуживает по крайней мере внимательного изучения. На службе полно сорокалетних лейтенантов.

Он не казался крупным или особенно сильным, но я знал, что это впечатление обманчиво. Я сам не хиляк весом в сорок килограммов, но на тренировке без оружия он легко бросил меня на пол, а ведь это было при стопроцентном тяготении.

Когда я присоединился к нему у переднего люка, он улыбался.

— Вы когда-нибудь думали, лейтенант, о том, что каждое поколение военных после Первой мировой войны считало себя последним, кому придется пользоваться штыками? — Он махнул в ту сторону, где Огильви продолжал раздавать ружья.