Дневник посла Додда - Уильям Додд

Описав метод, с помощью которого он пытался заставить известного банкира быть посговорчивей насчет долгов или хотя бы немного урезонить его, Рузвельт сказал примерно следующее:

– Я знаю, конечно, что наши банкиры получили непомерные прибыли, когда в 1926 году ссудили огромные суммы германским компаниям и муниципалитетам. Им удалось перепродать облигации германского займа тысячам американцев с прибылью от шести до семи процентов. Тем не менее наши граждане вправе ожидать, что немцы оплатят свои долги, и, хотя этот вопрос не относится к компетенции правительства, я прошу вас сделать все возможное, чтобы предотвратить объявление моратория, так как это значительно задержит платежи.

Затем мы принялись обсуждать положение еврейского населения.

– Отношение германских властей к евреям, – сказал Рузвельт, – просто позорное, и американские евреи глубоко возмущены. Но и это находится вне компетенции правительства. Все, что мы можем сделать, – это оградить от преследования евреев, имеющих американское подданство. Их мы обязаны защищать, используя неофициальные и личные связи, а кроме того, мы должны предпринять все возможное, чтобы и остальные евреи не подвергались столь жестоким преследованиям.

Когда я сообщил президенту по телеграфу о своем согласии, то полагал при этом, что со стороны правительства не должны предъявляться какие-либо претензии по поводу образа жизни, который я смогу вести, не выходя за рамки своего бюджета – 17 500 долларов. Сейчас, когда я коснулся этого вопроса, столь оживленно обсуждавшегося в Чикаго, Рузвельт сказал:

– Вы совершенно правы. Вам не следует тратиться на дорогостоящие приемы, вполне достаточно устроить два-три званых обеда или вечера. Постарайтесь оказывать должное внимание американцам, живущим в Берлине, и приглашайте изредка на приемы тех немцев, которые заинтересованы в поддержании хороших отношений с Америкой. Вы, я думаю, уложитесь в свой бюджет без сколько-нибудь существенного ущерба для вашей служебной деятельности.

После этого разговор коснулся торговли между обеими странами.

– Мы должны договориться с немцами по некоторым вопросам, – заметил президент, – это будет способствовать росту германского экспорта и тем самым поможет немцам выполнить свои долговые обязательства. Однако в настоящее время на экономической конференции в Лондоне слышны голоса только тех, кто выступает за «экономический национализм»5. Как вы думаете, что обещает нам такая перспектива?

Я ответил, что, по моему мнению, централизация управления экономикой может в скором времени привести к возникновению у нас новой разновидности феодализма, при которой фермеры постепенно превратятся в простых крестьян и батраков-поденщиков, а неорганизованные рабочие – в пролетариев.

Рузвельт согласился со мной, но при этом добавил:

– Если европейские государства откажутся ввести льготные тарифы, мы заключим соглашения с Канадой и странами Латинской Америки и будем проводить взаимовыгодную торговую политику, которая откроет рынки для нашей избыточной продукции.

Мы поговорили немного о полковнике Эдварде М. Хаузе6 и о предложении президента относительно сокращения военного потенциала Франции.

– Если мир хочет избежать войны, необходимо договориться об ограничении вооружений, – сказал президент. – Норман Дэвис7 занимается этим вопросом, однако я далеко не уверен, что он добьется успеха. Он телеграфировал мне, что хотел бы принять участие в работе Лондонской экономической конференции, но я ответил: «Возвращайтесь». Скоро Дэвис будет здесь. Мне хотелось бы, чтобы вы успели поговорить с ним до вашего отъезда.

В два часа я распрощался с президентом и отправился в государственный департамент, чтобы ознакомиться с донесениями из Германии со времени установления там гитлеровского режима. А в 8 часов вечера я побывал на обеде у германского посла Лютера, где за отлично сервированным столом собралось человек двадцать гостей; перед этим все они, кроме меня, отдали дань вошедшим в моду коктейлям. Но, хотя прием затянулся до полуночи, разговор как-то не клеился.

Суббота, 17 июня. В государственном департаменте я встретил профессора Раймонда Моли, который пригласил меня к себе в кабинет. Поговорив с ним около получаса, я убедился, что он совершенно расходится с президентом во взглядах относительно позиции, которую Соединенным Штатам следует занять в вопросе о положении евреев, живущих в Германии. Кроме того, он рассуждал как ярый приверженец «экономического национализма», целиком расходясь с президентом и в этом отношении. А когда мы заговорили о тарифах, я обнаружил, что он не имеет ни малейшего представления о законах Уокера и Пила 1846 г.8 и о ситуации в сфере торговых отношений, сложившейся в связи с этими законами. Он откровенно сказал мне, что никогда не занимался изучением данного вопроса, – и это говорил профессор экономики и экономический советник президента! Когда я рассказал об этом своему другу Роуперу, мы оба согласились, что Моли не удастся надолго сохранить доверие Рузвельта.

В тот же день я вместе со своим сыном Уильямом уехал на нашу небольшую ферму, расположенную вблизи Голубого хребта в Виргинии.

Среда, 21 июня. Снова в Чикаго. Преподаватели исторического и других факультетов университета устроили обед в честь моей жены, дочери Марты и меня. На обеде, состоявшемся в Джадсон-Корт – одном из новых общежитий студентов старших курсов, присутствовало около двухсот человек, в том числе Карл Сэндберг, Гарольд Маккормик, миссис Эндрью Маклиш (ее супруг, ныне покойный, субсидировал возглавляемую мной кафедру в Чикаго), ректор Роберт М. Хатчинс и другие. Грустный это был вечер. Мне было тяжело расставаться с коллегами, вместе с которыми я проработал двадцать пять лет. Некоторые из них, как, например, Э. К. Маклафлин и Ч. Э. Мерриэм, были крупнейшими специалистами в своей области. Обменявшись прощальным рукопожатием почти со всеми присутствующими, мы к одиннадцати часам вечера вернулись домой.

Пятница, 23 июня. Американцы немецкого происхождения – демократы, республиканцы и представители прогрессивных групп – устроили большой прием в так называемом Золотом зале отеля «Конгресс». Среди присутствовавших были и супруги Сэндберг. Прием закончился около половины двенадцатого выступлением Чарлза Мерриэма. На следующий день газеты опубликовали выдержки из моей прощальной речи.

Хорошо понимая, как мне не хочется уезжать, Карл Сэндберг прислал через несколько дней стихотворение, посвященное этому печальному событию.

Пятница, 30 июня. Со вторника и до середины дня в пятницу я был занят в государственном департаменте, просматривая донесения из Берлина, поступившие вплоть до 15 июня.

В среду я и мой сын Уильям обедали у Роуперов. После обеда мы с Роупером поехали на вокзал, чтобы проводить президента Рузвельта, уезжавшего в отпуск.

Начался проливной дождь; мы ехали в личной машине Рузвельта, и, по его приглашению, я сел рядом с ним. Рузвельт посоветовал мне отправиться на пароходе «Вашингтон», который 5 июля отплывает из Нью-Йорка в Гамбург. Он еще раз высказал пожелание, чтобы я поговорил с Норманом Дэвисом, который должен вот-вот вернуться из Женевы, чтобы доложить о ходе конференции по разоружению.

Суббота, 1 июля. Сегодня рано утром мы с женой в спальном вагоне отправились в Роли (Северная Каролина). Я съездил в Фукэй-Спрингз повидаться со своим отцом, которому уже 87-й год. По возвращении в Роли я нанес визит губернатору Эрингхаузу, с которым мне прежде никогда не приходилось встречаться. Ничего не зная ни обо мне, ни о моей работе, он в присутствии репортеров, услышав от меня какое-то замечание о Германии, неожиданно спросил: «Не вы ли профессор Додд?». Эти слова вызвали оживление среди присутствующих, а репортеры сразу же увидели в этом повод для заметки. Вечерние газеты показали, что такой случай вполне может стать материалом для целой статьи.

В середине дня я побывал на нашем семейном кладбище, где могилы хранили память о трагических событиях времен Гражданской войны. Здесь похоронен мой двоюродный дед, убитый в Виргинской кампании 1862 года. Тут же были похоронены два брата моего деда, которые вместе с генералом Ли сдались в плен под Аппоматоксом. В 1909 году на этом кладбище похоронили мою мать. С глубоким волнением смотрел я на эти могилы, напоминавшие о горестных утратах нашей семьи.

Я навестил моего дядю Луиса Крича, владельца большого поместья на реке Ньюс. Когда-то здесь стоял дом, в котором я появился на свет. Все вокруг будило воспоминания о днях моего детства. Время мало что изменило здесь. На холме, где когда-то стояли дом моего деда и амбар, по-прежнему растет несколько теперь уже почти засохших дубов. А на старом кладбище появились деревья, достигающие чуть ли не фута в поперечнике.