Пустынник Агафон - Николай Баженов

— Нашел сосед свою колбасу-то, — сказала она Пете. — Под полотенцем оказалась.

Петя озадаченно воззрился на жующего соседа. Дико и непонятно! Какую же тогда колбасу пожирал втихомолку владелец вишневого чемодана?

...Приближалась Кавказская. Пассажиры, забрав свои корзины, стали пробираться к выходу. Из соседнего купе доносился резкий голос дамы:

— Не проси, не дам. Ты уже съел капустную котлету. Теперь на завтрак полагается еще одна — морковная. Имей в виду: мяса или рыбы я тебе весь отпуск даже понюхать не дам.

Нерон что-то запричитал, но что именно, Петя уже не расслышал.

Как мы убивали время

Это произошло в заурядный, будничный день, когда до ближайшего воскресенья еще оставалось четыре томительных дня, а уж до красных чисел в календаре и говорить нечего, целая пропасть времени — одним словом, был вторник 15 ноября. Все шло нормально, своим чередом. Трудяга Пронякин, как обычно, принимал в своем углу по телефону от районных наших отделений информацию о проделанной работе. Потом суммировал полученные данные и передавал по телефону же в облконтору. Остальные сотрудники городской конторы, включая и вашего покорнейшего слугу, тоже трудились в меру сил: кто писал письмо тетке в Кострому, кто рассказывал соседу по столу свежий анекдот, а кто рассуждал на тему о том, что неудачи «Локомотива» преходящи и он еще себя покажет.

И вот тогда-то один из нашей, далеко не великолепной семерки с оживлением стал рассказывать, что вчера был в гостях и познакомился с интереснейшей игрой.

— И мы, знаете, так увлеклись ею, — восторженно воскликнул говоривший, — что опоздали на последний автобус и тащились пешком на другой конец города.

Рассказ произвел впечатление, поскольку заполнение тягучих служебных часов, как вы, наверное, уже догадались, было для большинства присутствующих проблемой номер один. Мы окружили коллегу и попросили его рассказать о новой игре подробнее.

— Правила игры несложные. Вы пишете на бумажке имя, безразлично, женское или мужское, потом придумываете к этому имени окончание, чтобы в итоге получилось какое-нибудь название. Например: Миша-ловка, Сеня-кос, Света-фор. И так далее. Победитель тот, кто больше таких слов напридумает.

Лица у всех разочарованно вытянулись.

— Не очень-то интересно, — хмыкнул счетовод Семен Иваныч Костяшкин. — Не стоило из-за такой ерунды опаздывать на последний автобус. Да я вам за десять минут подобных словообразований сколько хотите наскажу. Успевайте только записывать. Вот, пожалуйста: Эля-ватор, Беня-диктин, Мотя-роллер, Моня-кюр, Бася-ножка, Филя-телия... Хватит?

— Кстати, о филателии, — вздохнула картотетчица Мошкина, — у меня муж собирает марки и буквально трясется над ними. Такой сделался фаня-тик!

Общий смех. Каждый задумался, и потом все поочередно стали выкликать свои слове. Я еле успевал записывать: Валя-рьянка, Коля-ворот, буже-Нина...

— Стоп! — закричал Костяшкин. — Думаю, так будет неправильно. Нарушен принцип игры: сначала имя, а потом добавление.

В результате долгих и горячих споров мы пришли к заключению, что можно играть и так: сначала добавление, потом имя. Никакого нарушения принципа игры здесь нет.

После обеда игра возобновилась и шла до конца служебного дня. Утром схватки продолжались с новой силой. Со всех столов гремело:

— Поля-ризация.

— Аня-нас.

— Зина-веска.

— Т-Игорь.

— Гипер-Тоня.

Когда раздавался телефонный звонок, Пронякин поспешно хватал трубку, торопливо ронял в нее: «У нас экстренное совещание, позвоните через три часа» — и с треском кидал ее на рычаг.

Рабочих часов нам стало не хватать, и мы нередко задерживались по вечерам, объясняя своим домашним, что выполняли, мол, срочное задание облисполкома. Начальство, узнав, что наши окна чуть ли не каждый вечер бывают ярко освещены, терялось в догадках. Однако лично удостовериться, чем именно занимаются их подчиненные в столь позднее время, оно не догадалось, а приняло решение прислать к нам инспектора.

И вот однажды к нам заявился сотрудник областной конторы Чижиков. Пронякин волей-неволей вынужден был оторваться от игры и давать ему какие-то сведения. Но в комнате борьба шла с прежним упорством. Сначала чужого человека стеснялись, выкликали свои словообразования вполголоса, но потом увлеклись и орали громче вчерашнего.

Пронякин подошел к нам, укоризненно покачал головой.

— Воздержались бы хоть немного, — понизив голос, сказал он. — Ну что о нас человек подумает? Ведь товарищ Чижиков проверять нас пришел.

Но Чижиков услышал эти слова и вмешался в разговор,

— Извините, ради бога, — виновато сказал он, — но я очень прошу вас продолжать вашу увлекательную игру. Меня вы можете не стесняться, я сам, как только мы уточним несколько цифр, охотно приму в ней участие. Прошу записать мой первый взнос: «Галя-Ваня-пластика».

И действительно, он проиграл с нами целый вечер, а утром доложил начальству, что у нас все в полном порядке.

Сколько времени продолжала бы лихорадить нас эта эпидемия, сказать затрудняюсь. Но однажды...

Был тот самый день, который только формально числится рабочим, а фактически никто о своих служебных обязанностях и не помышляет. Короче говоря, было 31 декабря. Мы, разумеется, не стали изнывать в нетерпеливом ожидании, а, забросив в шкафы и ящики столов папки с бумагами, занялись своим привычным делом — игрой. Время было предпраздничное, в мозгах наших роились сотни удачнейших комбинаций. Тем более что предстояло подвести первые итоги наших достижений, увенчав победителя лаврами и памятным призом — купленной в складчину фарфоровой балериной.

Мы кричали и шумели, как на базаре, даже интеллигентнейший Чижиков, который с того дня каждый вечер приходил к нам. Украдкой я произвел предварительный подсчет и чуть не задохнулся от радости: получалось, что фарфоровая балерина определенно будет моя. Если, разумеется...

Леденящий душу вопль заставил нас всех вздрогнуть и вскочить с места. Насмерть перепуганные, мы уставились на Мошкину. Та дрожащей рукой указывала на часы. Мы остолбенели. Часы показывали четверть первого...

Характеризуется положительно

Судьба утопающего человека нередко зависит от сущих пустяков. Хотя бы от пресловутой соломинки. Надо только уметь вовремя и стопроцентно использовать все ее спасательные возможности.

Однако бригадира электромонтеров Анания Охапкина на этот раз уже не спасет ни одна соломинка в мире. Будущее его мрачно и безотрадно, как бездна Тускароры. Ни жив ни мертв сидит он на краешке стула в зале, где происходит заседание завкома с приглашением актива, посвященное итогам первого полугодия.

Имя бригадира было на устах большинства ораторов. Охапкин только ежился, и плохо выбритое лицо его каждый раз вздрагивало, как от укуса слепня. Какие только эпитеты не сыпались на его буйную голову, в чем он только не обвинялся: и производственник-де никудышный, и пьяница, и фронт работ своевременно не обеспечивает, и план завалил. И прочая, и прочая, и прочая...

«Да, люди добрые, виноват, — в смятении размышлял Ананий. — Казните меня, окаянного, но только оставьте в бригаде, хотя бы рядовым монтером. Протяните мне хотя бы соломинку, а уж я постараюсь оправдать ваше высокое доверие».

Слово попросил член завкома Федоткин. Прежде чем начать говорить, он пытливо шарит глазами по залу, находит щуплую фигурку Охапкина и удовлетворенно кивает головой.

— Я, товарищи, по профсоюзной линии курирую бригаду Охапкина, а поэтому часто бываю в его цеху, — начинает он тоненьким голоском, неожиданным при его могучей фигуре, — и всякий раз, особенно весною, я слышал там громко звучащий хор. Думаете, это выступал наш заводской самодеятельный ансамбль матрешек? Нет. Областная филармония? Тоже нет. — Оратор выдержал эффектную паузу и продолжал громовым голосом: — Это криком кричат работницы, поскольку Охапкин постоянно щиплет их за руки; таким способом он демонстрирует свое галантерейное обращение с прекрасным полом. Позор! Надо сурово спросить за это дело с Охапкина.

Федоткина сменяет уборщица Устинья Дорохова. Она гневно обвиняет членов бригады и самого бригадира в бескультурном отношении к своему рабочему месту, убирать которое ну просто нет никакой силы-возможности.

Все ниже опускается голова Анания. Нет, пожалуй, и рядовым монтером не оставят. Хорошо бы, если разнорабочим...

Но вот на трибуне появляется рыжий хохолок председателя кассы взаимопомощи Кнутикова.

— Верно все! Святая правда! — сокрушенно возводит он очи к потолку. — Да, Охапкин имеет слабость к напиткам. И с выполнением плана у него неувязка вышла. Только вешать всех собак на Охапкина, по-моему, неправильно. Ведь в общем-то он характеризуется положительно. С выплатой долгосрочной ссуды, например, у него полный порядок.