Переменная облачность - Людмила Уварова

«Хорошенький», — определила Лера.

— Кого вижу! — сказал он и протянул Ксении Герасимовне руку.

— Привет, Виталик, и ты здесь нынче? — спросила она.

— Как видите.

— Это Виталик Коростылев, — сказала Ксения Герасимовна, — познакомься, Лера.

Он глянул на Леру смеющимися глазами. Сел рядом с ней.

— Хотите пирожного? — спросила Лера.

Он энергично замотал головой.

— Никогда в жизни! Терпеть не могу сладкого… Я бы пива взял, только очередь…

— Сейчас уже звонок будет…

Как бы в подтверждение слов Ксении Герасимовны раздался звонок.

— Это первый, — успокоил Виталик. — У нас еще уйма времени.

— Как живешь? — спросила Ксения Герасимовна.

— Верчусь, как петух во щах.

Лера фыркнула. Он обернулся к ней.

— Ты чего смеешься?

— Как это вы… как это ты странно говоришь?

Лера решила, если он к ней обращается на «ты», то и она тоже будет звать его на «ты». В конце концов он же молодой, на вид лет двадцать или, может, двадцать один?

— А я так всегда говорю. Плюнешь в колодец — вылетит, не поймаешь. Или еще так можно сказать: семь раз отмерь, все равно на бедного Макара все шишки повалятся…

Глаза его искрились. Лера никак не могла понять, нравится он ей или нет. Скорее нравится. Веселый. К тому же хорошенький. Во всяком случае, симпатичный…

— Как с институтом? — спросила Ксения Герасимовна.

Он беспечно махнул рукой.

— Никак…

Раздался второй звонок.

В зале, когда Ксения Герасимовна и Лера сели на свои места, Ксения Герасимовна рассказала о Виталике. Парень симпатичный, веселый, но какой-то, как говорят, несамостоятельный. Без царя в голове.

— А ему сколько лет?

— Двадцать пятый. Уже действительную отслужил.

— Ну да? — удивилась Лера. — Я думала, он чуть старше меня.

— Да, он молодо выглядит. Вместе с моим Андрюшей в институте учился, бывал у нас, вот откуда я его знаю.

Лера хотела еще расспросить о Виталике, например, почему он неженатый, но в это время в зале погас свет.

После спектакля Виталик ждал их в раздевалке.

— Я уж думал, вы прошли мимо…

— Нам же не по дороге, — сказала Ксения Герасимовна. — Я знаю, где ты живешь: на улице Спартака.

Он пожал плечами.

— Какое это имеет значение? Я провожу вас… — И добавил: — За двумя зайцами погонишься, попадешь туда, куда Макар телят не гонял…

— Вот уж ни к селу ни к городу, — сказала Лера.

— А я люблю пословицы по-своему переиначивать.

— Чем бы дитя ни тешилось, — насмешливо произнесла Лера.

Сперва проводили Ксению Герасимовну. Потом Виталик сказал Лере:

— Пойдем погуляем, погода хорошая…

Лера согласилась.

Раньше, сидя в театре, думала: «Вот приду к себе в общежитие, как завалюсь спать…» А теперь спать не хотелось. Ни капельки. Так хорошо было гулять сколько угодно, не думая о том, что утром рано вставать и впереди долгий рабочий день. Хотелось слушать этот веселый голос, смеяться над тем, как Виталик смешно переделывает пословицы, и время от времени смотреть на него, встречаться взглядом с его синими, удивительно красивыми глазами…

Он и в самом деле любил коверкать поговорки и пословицы. Почему любил? Да просто так.

Еще в школе приучился произносить слова наоборот.

— Учох ташук, — говорил, приходя домой.

Мать переспрашивала:

— Чего? Что ты сказал?

Он повторял:

— Учох ташук, йад еерокс…

И смеялся. Очень было забавно, что говорит как-то по-своему, можно подумать, что на индонезийском, или вьетнамском, или на каком-нибудь там африканском языке…

Впрочем, скоро ему это надоело. Ему вообще быстро все надоедало, в том числе и товарищи. То с одним дружит, то с другим. Еще вчера с кем-то вместе ходил на каток и провожал до дома и делился всеми своими секретами, а сегодня, глядишь, уже и не смотрит в его сторону. Появился новый друг. И опять новый…

Мать говорила:

— Вот так когда-нибудь и девушек менять будешь…

— Ну и что? — спрашивал он и смеялся.

Случалось, Виталик вдруг начинал хорошо учиться, подолгу сидел над учебниками, прилежно выполнял домашние задания, без запинки отвечал у доски. А потом все приедалось, он забывал заглянуть в учебник, и мать вызывали в школу и увещевали ее, чтобы она повлияла на сына, способного, но на редкость ленивого и неровного. Тот опять принимался учить уроки и опять бросал.

Когда он учился в девятом классе, отец заболел. Врачи определили: микроинфаркт.

Отец сказал ему тогда:

— Вот для меня и первый звоночек прозвенел… Все может быть, Виталик. Тогда ты останешься за хозяина…

— Не хочу! — У Виталика слезы брызнули из глаз. — Не хочу! Не хочу!

Отец ласково ответил ему:

— И все-таки, мальчик, надо быть ко всему готовым…

— Но я ведь еще не взрослый! — возразил Виталик. — Какой из меня хозяин? И вообще очень прошу тебя, поскорее выздоравливай!

Однако он не забыл слов отца. И думал со страхом: «Неужели правда? Вдруг в самом деле отца не будет?..»

Он любил отца. Часами просиживал возле его постели, читал ему вслух, подавал лекарство. Мать не могла нахвалиться:

— Какой он у нас чуткий, какой отзывчивый…

Потом здоровье отца стало понемногу улучшаться, и Виталик все реже оставался с ним. Предпочитал пойти в кино или на каток, и отец говорил:

— Конечно, ему интереснее со своими сверстниками…

Окончив школу, Виталик подал заявление в политехнический институт. Не потому, что хотел учиться именно там, а потому, что в этот институт собирались многие его товарищи. Ему самому было все равно, где учиться.

Экзамены он сдал, но конкурса не прошел, не хватило очков. Отец и мать огорчались, он же говорил беспечно:

— Ничего, на следующий год пройду.

А пока что поступил на тракторный завод учеником лекальщика. Работа, как и все новое, поначалу захватила его. Он получил второй разряд, мастер хвалил его:

— Парень смышленый, развитой…

Летом он снова стал готовиться в институт, но готовился спустя рукава. Надеялся, как-нибудь выдержит. Но экзамены не сдал.

А осенью получил повестку из райвоенкомата.

В армии он служил на границе. Научился шоферить, стал заниматься спортом. Вернулся домой возмужавший, загорелый. Хвастаясь окрепшими мускулами, говорил:

— Вот что значит заниматься спортом!

— Поступай в институт, — настаивал отец. — Пока я жив, я хочу, чтобы ты учился…

В семье скрыли от Виталика, что в его отсутствие у отца случился инфаркт.

Виталик снова вернулся на завод. Поступил в институт, на этот раз легко. Ему, пришедшему из армии, полагались льготы, да и преподаватели относились снисходительнее. Днем работал, вечером учился. Потом ушел с тракторного на трубопрокатный завод, там, как он считал, работа была перспективнее. К тому же отец работал на трубопрокатном, тоже не последнее дело. Несмотря на свою беспечность, Виталик умел рассчитать, что к чему.

Он знал о своем обаянии. Откровенно говорил:

— Как улыбнусь, каждый в ответ улыбнется. Не устоит…

Непостоянство было в его характере; сегодня нравилась одна, завтра другая. Вспыхивал, увлекался, потом остывал. Просто забывал о той, с которой еще вчера встречался. Сбылись слова матери о том, что он будет менять девушек так же, как в детстве товарищей.

Учился он все хуже, часто пропускал занятия, потом и вовсе бросил институт.

— Я же не железный, — сказал он отцу, — меня на все не хватает…

В тот год у отца случился еще один инфаркт. Последний. Отца отвезли в больницу, врачи предупредили — положение серьезное. Отец никогда не жаловался, но на этот раз сказал:

— По-моему, я не выкручусь…

Виталик успокаивал отца:

— Да что ты, тебе кажется. Я уверен, все будет хорошо-

Поздно вечером Виталик пришел домой с очередного свидания. Мать не спала. И обе сестры, жившие отдельно, были тут же, сидели за столом.

— Кого я вижу? — начал было Виталик. — Что это вы все вместе собрались?

Мать сказала тихо:

— Отец скончался…

Сестры заплакали. Виталик бросился к матери, прижался лицом к ее плечу.

— Мамочка, не может быть!..

— Скончался, — все так же тихо сказала мать.

«Вот я и остался за хозяина», — подумал Виталик.

Ему было жаль отца и так страшно думать о будущем, о том, как оно теперь все пойдет…

Ночью Виталику не спалось. Он вошел в комнату отца, внезапно его как бы впервые пронзила мысль: отца нет, никогда не будет. Никогда, никогда…

Он упал на кровать и заплакал.

Он плакал об отце, горюя, что его уже никогда не будет, жалел мать, дружно и хорошо прожившую с отцом почти четверть века, но больше всего было жаль себя. Он ни за что никому не признался бы в том, что больше всего жаль себя, но так оно и было.