Идет зеленый шум (сборник) - Алексей Смирнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Здесь Александр Терентьевич остановился. Выпитые стаканы исправно уводили его в долину безответных кошмаров – вернуться! Вернуться любой ценой, встать двумя ногами на твердую землю… о ком это было? Верно, о Солодовниковой, никуда не деться… но есть же какой-то выход?
Выход был только один: принять бой. Сон – значит, сон; Клятов закрыл глаза и приготовился к новым встречам.
10
И явилась Гортензия.
Она вплыла, подобно «Титанику».
– Я женщина одинокая, – заявила она без обиняков.
Клятов непроизвольно сместился на матраце.
Гортензия Гермогеновна уселась со всей солидностью и глубоко вздохнула.
– Скоро лето, – сообщила она глубокомысленно.
– И? – подхватил Александр Терентьевич, проявляя неожиданную резвость соображения.
– Все распустится, – вздохнула полной грудью гостья. – Расцветет… Благодать! Почки, бутоны…
«Пора!» – решил Александр Терентьевич. Он протянул руку и с силой ударил Гортензию Гермогеновну по загривку. Рука прошла сквозь гостью, и та расхохоталась:
– Неправильно делаешь, родимчик! Вот, прочувствуй…
С этими словами она безнаказанно навалилась на Клятова и чем-то вроде губ впилась ему в затылочный лимфатический узел. Клятов ощутил, как энергия – он-то думал, что ее уже в помине не осталось – но нет! эта глубоко законспирированная, в средоточье яиц упрятанная сила вдруг начала покидать его. Сам же он был полностью пассивен и не мог ответить ни единым жестом. Гортензия, напитавшись, отвалилась и одобрительно подмигнула Александру Терентьевичу. Она рыгнула и сплюнула на загаженный пол багровый сгусток.
– Хорошо! – сказала она – Ох, и любовь у нас пойдет!
Клятов решил, что если уж не в силах он повлиять на сами события, то стоит хотя бы попытаться выяснить их подоплеку. А заодно – выгадать время и отсрочить худшее. Он мрачно проговорил:
– Хоть про деревья расскажите. А то ведь так и сдохну без понятия.
– Запросто сдохнешь. Отчего не рассказать? – Гортензия Гермогеновна, сытая, раскурила папиросу. Клятов явственно вдыхал вполне реальный, посюсторонний дым. – Деревья – это, можно сказать, основное; все прочее – баловство. По-настоящему мы сожительствуем только с ними.
«Со мной ли это происходит?» – этот наивный вопрос Клятов задал себе с обреченным равнодушием лунатика. Хищный призрак, попыхивая папиросой, говорил дальше:
– До тебя здесь жил один человечишко – не чета тебе, конечно. Трезвенник, каких поискать. А потому было чрезвычайно трудно войти с ним в соприкосновение. Он очень плохо нас воспринимал – положение отчаянное! Мы нуждались в энергии, как простые смертные нуждаются в воздухе. Лучше всего получалось у Альберта – он как-то сумел пробить в его защите брешь, а уж дальше мы подключились по цепи. Подзарядились с грехом пополам – не досыта, но для выполнения миссии хватило. Так что набросились на растительность, как положено, в согласии с заветами и наказами.
– С чьими заветами? – ужаснулся Александр Терентьевич. Голос его сделался писком.
– Это не твоего ума дело. Так что скоро все зазеленеет, нальется соком… ты этого, конечно, уже не увидишь, потому я тебе и рассказываю. Из милосердия, с позволения сказать. Мне, однако, кажется, что ты и без моих рассказов про все догадался. Не так?
Клятов много дал бы за ошибочность этого предположения, но Гортензия Гермогеновна была, к сожалению, права. Да, он догадался еще утром. Когда, в которой жизни это было? Ему хватило бросить беглый взгляд на молодые почки, чтобы заподозрить в них страшное, убийственное содержание. Все именно так и произойдет: зашумят, зазеленеют листья, и прохожий люд будет себе беспечно разгуливать под сенью дерев, не догадываясь, что листва уже не листва, что скоро проявится нечто невообразимое… каким оно будет? Александр Терентьевич боялся даже фантазировать на эту тему. «Так вот почему они до сих пор не распустились, – подумал он, парализованный отчаянием. – В них не просто зелень, в них зреет зло, посеянное этими мерзавцами».
– Век бы с тобой сидела, – грустно молвила Гортензия Гермогеновна. – Но и о других подумать надобно. К тому же, ты трезвеешь. Вот-вот проснешься – обидно! Запоминай, если можешь: захочется принять на грудь – загляни к Ослякову. У него есть все. Душевнейший человек! Ни в чем не откажет.
Гортензия Гермогеновна тяжело встала и придвинулась к двери.
– Шея не болит? – спросила она обеспокоенно.
Клятов помотал головой.
– Ну, заболит еще, – с житейской прозорливостью успокоила его комиссарша. И, досказав последний слог, исчезла. И в тот же момент Александр Терентьевич распознал, что уже бодрствует, несмотря на кромешную ночь за окном.
11
Он поднялся с матраца, распахнул дверь, вышел в коридор.
Комната Петра Ослякова находилась прямо напротив. Клятов постучал – негромко, но настойчиво. Овен откликнулся немедленно, словно ждал:
– Открыто, сосед! Заруливай, не топчись на холоде!
Александр Терентьевич вошел. Осляков в одних трусах сидел перед трюмо и сосредоточенно прореживал себе брови.
– Тебе чего – портвешка или покрепче? – спросил он, не оборачиваясь.
– Мне нужна бритва, – сказал Александр Терентьевич.
Пальцы Ослякова замерли в незаконченном щипковом движении. Петр посмотрел на Клятова внимательным взглядом.
– Бритва? – переспросил он холодно. – Зачем?
– Я хочу побриться, – сдержанно объяснил Клятов.
– Это ночью-то? Ты что, сосед?
– Не спится, – пожал плечами Александр Терентьевич и внезапно осознал, что к нему возвращается давно утраченное чувство собственного достоинства. – Надо же с чего-то начинать, правда?
– Начинать – что? – Петр Осляков встал и заложил пальцы за резинку трусов.
– Начинать с нуля, – спокойно ответил тот. – Я о новой жизни говорю. Я, как-никак, человеком был когда-то. Вот и собираюсь для начала побриться.
Апрель, находясь в очевидном раздражении, прошелся взад-вперед по комнате.
– Завязать надумал, что ли? – спросил он напряженно. – С чего это вдруг?
– Если бритвы нет, то я пойду, – Александр Терентьевич не счел нужным отвечать. – Извините, что потревожил в столь поздний час…
– Притормози, – Осляков через силу улыбнулся. – Будет тебе бритва.
Он присел на корточки перед трюмо, распахнул дверцы. Клятов стоял и следил, как перемещаются лопатки Ослякова, движимые мощными гормональными мышцами. Апрель, раздраженно погремев невидимой железной дребеденью, вынул пачку лезвий и станок. Александр Терентьевич прикрыл глаза. Картина, увиденная внутренним зрением, разила наповал несмышленышей типа Босха. Тягомотный, не желающий распускаться ясень целит в глаза острыми перстами – до чего же тяжел на подъем. Безобидные кроткие липы, которые покажут такое унтерденлинден, что только держись. Рябина цвета юшки. Пятерня каштана, готовая к затрещине. Легион желудей. Сережки ив, готовые обнаружить свою гусеничную, личиночную суть. Тополиный пух – всепроникающий, не знающий границ десант. Томительный жасмин. Полуигрушечный барбарис, забывшийся в предвкушении опасных забав. Загадочный сирый подорожник, присыпанный мудрой придорожной перхотью. Яблони, цветущие на снегу – вопреки законам природы. Вкрадчивая жуткая сирень с удушливым цветом. Обманчиво нежные лиственницы, готовые склониться и обезвредить. Пленительная черемуха с предельно допустимым содержанием зарина. Благородная молчаливая туя. Высокомерный кипарис. Декоративные, голубой ориентации елки, застывшие в притворной, ядовитой неподвижности. Бестолково растопыренные клены, готовые кинуться, куда прикажут. Хрестоматийные березы, продавшиеся, едва сменился ветер, западным брутальным ферфлюхтам.
Петр Осляков легонько тронул Александра Терентьевича за плечо.
– Никак ты, герой, сомлел?
Клятов очнулся.
– Самую малость, – признался он с неподъемной, вымученной застенчивостью.
– Смотри, не покалечься! – с улыбкой от уха до уха, Овен протянул ему бритвенные принадлежности. – Советую употребить пару капель, чтоб руки не дрожали.
«Может, и правда?» – подумал Александр Терентьевич. И тут же весь его организм, от кончиков волос до грязных кромок ногтей, возжелал подношения, преобразившись в зачумленную фабрику по переработке коварных ядов.
– Нет, – вымолвил он еле слышным голосом, и этим отказом сразу поставил себя в один ряд с мучениками различных религий и ересей. – Огромное вам спасибо. Кстати вот…
Клятову пришло в голову, что в нынешнем своем костюме он, пусть даже гладко выбритый и надушенный, не сможет произвести на нормальное общество хорошего впечатления. Нужна новая одежда… галстук, костюм, ботинки… Он едва не попросил Ослякова поспособствовать в обмене долларов, но вовремя вспомнил, что национальных купюр ему должно хватить благодаря оборотистому Андрееву.
