Убийство Кирова: Новое расследование - Гровер Ферр

Однако в одной из записей дневника за несколько дней до этого, 9 ноября, Николаев писал:

Если на 15/Х и на 5/ХІ я не смог сделать этого… то теперь готов — иду под расстрел, пустяки — только сказать легко (К 259).

Эта выборка из дневника цитируется Лено на с. 242 вместе с последующим разделом, который, кажется, проясняет, что он вдобавок намеревался убить Кирова уже 5 ноября. Так как 5 ноября в прошлом, создается впечатление, что Николаев готов к еще одной попытке — возможно, к попытке 14 ноября, упомянутой выше.

Было бы целесообразно приложить этот отрывок из дневника Николаева к протоколу допроса без даты, приведенного Кирилиной. Из того, что мы видим, допрос, кажется, подтверждает записи в дневнике, что Николаев ранее совершил не одну, а несколько попыток убить Кирова. Лено замалчивает это.

В любом случае «Обвинительное заключение» (с. 18–19) содержит выдержку из признаний Николаева, в которых он просто заявляет, что записи в его дневнике были сфабрикованы:

Здесь же следует отметить, что в целях сокрытия следов преступления и своих соучастников, а также в целях маскировки подлинных мотивов убийства т. Кирова обвиняемый Николаев Л. заготовил ряд документов (дневник, заявления в адреса различных учреждений и т. п.), в которых старался изобразить свое преступление как акт личного отчаяния и неудовлетворенности, в силу якобы тяжелого своего материального положения, и как протест против «несправедливого отношения к живому человеку со стороны отдельных государственных лиц» (т. 1, л. 6).

Обвиняемый Николаев Л. сам признал лживость и вымышленность подобного рода версии, объяснив, что зту версию он создал по предварительному соглашению с членами террористической группы, решившей изобразить убийство т. К и р о в а как индивидуальный акт и тем самым скрыть подлинные мотивы этого преступления.

В показаниях от 13 декабря с. г. Н и к о л а е в Л. так прямо и говорит:

«…Я должен был изобразить убийство Кирова как единоличный акт, чтобы скрыть участие в нем зиновьевской группы» (т. 1, л. 266).

Кирилина цитирует короткий отрывок из одного допроса Григория Евдокимова, зиновьевца и бывшего ленинградского чиновника, обвиненного как члена московского центра блока троцкистов, зиновьевцев и правых:

Г. Е. Евдокимов на допросе 24 декабря заявил: «В ноябре 1934 года он (Зиновьев. — Щ критиковал работу по созданию единого фронта (во Франции. — АЛ), обвиняя французскую компартию и тем самым руководство Коминтерна в том, что во Франции они идут не единым фронтом» (К 365).

Еще об одном арестованном зиновьевце, И.С.Горшенине, Кирилина пишет:

И. С. Горшенин шел в критике внешней политики СССР еще дальше. 25 декабря он утверждал на допросе: «т. Сталин сознательно не активизирует деятельность Коминтерна, переносит центр всего внимания на официальную наркоминдель-скую дипломатию и по существу приносит в жертву идее построения социализма в одной стране интересы мировой революции» (К 365).

Кирилина объясняет эти заявления следующим образом:

Замечу, шел конец 1934 года. Оппозиция, точнее, ее лидеры на XVII съезде ВКП(б) фактически проголосовали за сталинский политический курс — построение социализма в одной стране, однако не были с ним согласны и продолжали линию на мировую пролетарскую революцию, ведя негласную борьбу против сталинского руководства… (К 365).

Кирилина считает самой собой разумеющимся, что оппозиционеры были виновны в двурушничестве, что они вновь присоединились к партии из бесчестных побуждений. Напротив, Лено обвиняет Сталина в подозрениях о двурушничестве оппозиционеров, предполагая, что он, Сталин, вообразил себе это из-за паранойи. Мы еще обсудим этот момент ниже, в соответствующем месте нашего исследования.

Лено никогда не упоминает этих заявлений. Напротив, он предпочитает воспроизводить большие фрагменты допроса Зиновьева от 22 октября 1934 г., в котором Зиновьев отрицает всякую оппозиционную деятельность и отрицает даже оппозиционные мысли после 1932 г. (Л 328–333). Это облегчает Лено представить Зиновьева невинной жертвой ложного обвинения — что было бы труднее, если бы он противопоставил заявления Евдокимова и Горшенина заверениям Зиновьева. Короче говоря, Кирилина допускает, что «негласная борьба» зиновьевцев и других против партийной линии фактически продолжалась, в то время как Лено игнорирует и, в сущности, отрицает ее.

В своем признании от 13 января 1935 г., на которое не ссылается ни Кирилина, ни Лено, Зиновьев пошел дальше и согласился, что московский центр бывших зиновьевцев, враждебный партийной линии, все еще существует. Мы еще обсудим этот документ, когда сами возьмемся за расследование убийства Кирова.

Таким образом, труд Кирилиной неискренен в целом так же, как и труд Лено. Они оба исходят из «идеи фикс», предвзятого вывода, что Николаев был «убийцей-одиночкой» и, следовательно, всех остальных «подставили». Но несмотря на признание Лено, что он очень обязан труду Кирилиной, он игнорирует ее доводы, когда это необходимо для его собственных аргументов.

Глава 2. Введение Лено

Лено организует свое «Введение» следующим образом:

— он кратко резюмирует убийство Кирова Николаевым в Смольном институте в Ленинграде 1 декабря 1934 г. — событие, расследование которого является темой его книги;

— он намечает в общих чертах тему своей книги;

— он кратко излагает исследования убийства и сообщения о нем в хрущевскую эпоху;

— он рассматривает проблемы со свидетельскими показаниями, которые были даны долгое время спустя после событий, и причины, из-за которых отчетам, основанным на воспоминаниях о событиях в прошлом, нельзя доверять;

— Лено признает, что он имел ограниченный доступ к бывшим советским архивам, поэтому он не видел всех существующих свидетельских показаний;

— он выражает благодарность предыдущим ученым, данные которых он использовал;

— он заявляет о приверженности антикоммунизму.

Многое из того, что Лено пишет в этой главе, может пригодиться. Например, он подчеркивает, что расследования убийства Кирова в хрущевскую эпоху имели скрытый мотив — попытаться обвинить Сталина. Это означало, что эти так называемые «исследования» на самом деле вовсе не были таковыми. Скорее хрущевские следователи, по всей видимости, под руководством Петра Поспелова и главы КГБ Ивана Серова делали вид, что проводят объективное исследование, избирательно отбирая документы, которые они предпочли представить «комиссии Молотова», которую сформировало Политбюро для повторного расследования репрессий. Лено также подчеркивает, что у Серова были и другие документы, которые были полностью уничтожены.

Рассмотрение Лено ненадежности отчетов, которые основываются на воспоминания о событиях в далеком прошлом, разумно. Хотя эти замечания сделаны в общем, фактически они являются критикой трудов Конквеста, Такера, Найта и всех писателей, которые сделали вывод, что Кирова велел убить Сталин. Все такие труды основываются на слухах и домыслах, так как нет абсолютно никаких свидетельств о причастности Сталина к убийству Кирова.

Лено открыто признает, что ему было отказано в полном доступе ко всем документам, которые еще существуют. Это на удивление честно — хотя было бы лучше, если бы он проанализировал, что в точности означает это утаивание документации: что документы, утаиваемые Российским правительством, должны противоречить официозной версии, что убийца Кирова — «убийца-одиночка». Но это является и версией Лено, что возможно объясняет, почему он не делает логического заключения из того факта, что многие доказательные документы утаены. Лено также пренебрегает подчеркиванием того факта, что Кирилина, труду которой Лено выражает «величайшую признательность», не призналась, как ей следовало, своим читателям, что тоже не имела доступа ко всей доказательной документации.

Не делает Лено и малейших намеков на очевидный вывод: если Хрущев был с самого начала преисполнен решительности доказать, что либо Киров был убит по указанию Сталина, либо Николаев был «убийцей-одиночкой» — то есть, что не существовало никакого заговора — то документы, которые позволили увидеть ему и Кирилиной, были «избирательно отобраны», чтобы подтвердить этот вывод, и, следовательно, что вывод этот настолько пристрастен, насколько его могли сделать таким соратники Хрущева. Это, в свою очередь, означает, что любой, кто на основании этих документов делает вывод, что не существовало никакого заговора, должен очень пристально проанализировать это умозаключение, так как имеющиеся в распоряжении доказательные документы очень тщательно подобраны, чтобы «вписаться» в этот вывод. И наоборот, если имеющиеся доказательства тем не менее явно свидетельствуют, что все-таки на самом деле существовал заговор, это само по себе — убедительный показатель того, что заговор, наверняка, существовал.